Счастливая ностальгия. Петронилла (сборник) - Амели Нотомб

Была первая пятница ноября, шесть вечера. Я, как обычно, пришла первой: я просто физически не в состоянии опаздывать, мне всегда нужно иметь минут десять в запасе. Прежде чем посвятить себя кому-то одному, мне необходимо привыкнуть к обстановке.

Если на встречах с читателями я обычно выгляжу как марсианская пагода, то сегодня на мне была привычная одежда, мой рабочий комплект: длинная черная юбка, какой-то черный пиджак и черные брыжи, неотъемлемый аксессуар, – я вообще категорически за возвращение брыж, но, несмотря на известность, мне пока не удалось обратить в свою веру ни одного человека. Петронилла была одета как и в первый раз: джинсы и кожаная куртка.

– Мне кофе, – сказала она.

– В самом деле? А что, если нам выпить что-нибудь менее будничное?

– Тогда кружку пива.

– А я имела в виду шампанское.

– Здесь? – Петронилла вытаращила глаза.

– Да. Здесь очень даже неплохо.

Она осмотрелась вокруг, словно рассматривая то, что поначалу ускользнуло от ее взгляда.

– Да, неплохо.

– Вы не любите шампанское?

– Я? Не люблю шампанское? – возмутилась она.

– Я не хотела вас обидеть.

– Вы уже пили здесь шампанское?

– Нет, это первый раз.

– А оно здесь вообще водится?

– За исключением буфета на вокзале Вьерзона, во Франции шампанское есть везде.

Петронилла подозвала официанта:

– У вас есть шампанское?

– Ага. Два бокала?

– Бутылку, пожалуйста, – попросила я.

Петронилла и официант посмотрели на меня с уважением.

– Есть брют «Луи Родерер», – сказал он. – Простите, но хрустальных бокалов нет. Подойдет?

– Прекрасно, лишь бы прохладное.

– А как же! – Он отошел, потрясенный.

Франция – это волшебная страна, где в самом обычном бистро в любое время вам принесут марочное шампанское идеальной температуры.

Пока официант готовил заказ, Петронилла спросила меня:

– Вы отмечаете какое-то событие?

– Да. Нашу встречу.

– Не стоило. Ничего особенного.

– Для вас, возможно. Для меня особенное.

– Да ладно.

– Это начало дружбы.

– Ну, если так…

Вернулся официант с двумя фужерами и бутылкой в ведерке со льдом.

– Я открою?

– Позвольте, я, – предложила Петронилла.

Она непринужденно открыла бутылку шампанского и наполнила фужеры.

– За нашу дружбу! – торжественно воскликнула я.

У этого «Родерера» был вкус, который в царской России ассоциировался с французской роскошью: рот наполнился счастьем.

– Неплохо, – сказала Петронилла.

Я наблюдала за ней. Она явно разделяла мой восторг. Мне понравилось, что она не пытается казаться пресыщенной.

Официант принес соленые орешки – забавное смешение ценностей. Как если бы читать Тургенева, слушая при этом «Собачий вальс». К моему облегчению, Петронилла к ним не притронулась.

Я обычно пью быстро, даже если напиток превосходный. Не худший способ отдать ему должное. Во всяком случае, шампанское ни разу не упрекнуло меня за излишний энтузиазм, который никоим образом не означает недостаток моего уважения к нему. Я пью быстро еще и затем, чтобы эликсир не согрелся. И потом, мне не хочется его смущать. Чтобы у шампанского не создалось впечатления, будто я проявляю недостаточно усердия. Пить быстро вовсе не означает выпить все одним махом. Не больше глотка за один раз, но я не склонна долго держать во рту это чудо, я стараюсь проглотить напиток, пока от его холода гортани еще больно.

– У вас такая кислая физиономия, – заявила Петронилла.

– Просто я концентрируюсь на шампанском, – ответила я.

– У вас забавный вид, когда вы концентрируетесь.

Я попыталась ее разговорить. Шампанское помогло, и она призналась, что пишет диссертацию по одной пьесе Бена Джонсона.

Два предыдущих года она провела в Глазго, где преподавала французский язык в колледже. Потом она вспомнила о жизни в Швейцарии, лицо ее исказилось, из чего я сделала вывод, что там у нее случилась любовь и эта история плохо закончилась.

Я налила нам еще. По мере того как бутылка пустела, мы переносились дальше во времени. Она выросла в парижском предместье. Ее отец работал электриком в метро, а мать медсестрой в больнице при Управлении парижского транспорта.

Я смотрела на нее с дурацким восхищением, с каким люди вроде меня разглядывают истинного пролетария.

– По утрам в воскресенье мой отец продает на рынке «Юманите».

– Вы коммунистка! – воскликнула я с энтузиазмом ученого, обнаружившего редкую птицу.

– Умеренно. Мои родители коммунисты. Я, конечно, левая, но все-таки не коммунистка. А вы-то небось из высшего общества?

– Я из Бельгии, – ответила я, чтобы положить конец расспросам.

– А-а-а, понятно.

Она протянула фужер, чтобы я налила ей еще.

– Смотрю, вы, как и я, любите выпить.

– Вам это не нравится?

– Наоборот. Люблю пить с кем-то, кто разделяет мою страсть.

– Скажите лучше, вам нравится якшаться с простонародьем.

Я внимательно взглянула на нее, задаваясь вопросом, всерьез ли она так думает.

– Хотите, чтобы мы поговорили про борьбу классов и диалектический материализм? – сказала я. – Когда я приглашала вас, я не знала вашего происхождения.

– Такие, как вы, чувствуют подобные вещи.

– Подобные вещи, как вы выражаетесь, меня совершенно не волнуют.

Напряжение нарастало. Должно быть, Петронилла это поняла и попыталась разрядить обстановку.

– Во всяком случае, мы пришли к взаимопониманию, – сказала она, кивнув подбородком на бутылку.

– В самом деле.

– Мои родители очень любят хорошее шампанское. Мы пьем его нечасто, но все-таки. Коммунизм был придуман немцем и воплощен в жизнь русскими, а эти два народа любят качественное шампанское.

– Я родилась в посольстве, можно сказать, среди шампанского.

– В таком случае вам не понять, что же в этом напитке особенного.

– Вы заблуждаетесь. У меня в жизни были и взлеты, и падения. Вы часто пишете письма писателям?

– Вы первая и на сегодняшний день единственная.

– И чему я обязана такой честью?

– А вы смешная. Я услышала вас по радио. Я не знала, кто вы такая, но смеялась и не могла остановиться. Вы рассказывали, как нужно доить кита. А еще вы говорили, что в каждую свою книгу вставляете слово «шина». Я их все прочла, чтобы проверить. Вы не обманули.

– Вот так я подбиваю людей читать меня.

– Мне понравились ваши книги, они меня очень тронули.

– Спасибо, приятно такое слышать.

Это была не просто формальность. Меня искренне радует, когда кому-то нравятся мои книги. А похвала из уст этой странной девицы, которая на «ты» с современниками Шекспира и наводит ужас на папарацци, была мне особенно приятна.

– Вы, наверное, привыкли это слышать.

– К этому привыкнуть невозможно. И потом, вы не первая встречная.

– Доля правды в этом есть. Я довольно разборчива. Я пыталась читать современных авторов, они у меня просто из рук выпали.

Я попыталась ее переубедить, расхваливая многих живущих ныне писателей.

– Все они не стоят Шекспира, – ответила она.

– Я в том числе.

– Вы угощаете своих читателей шампанским, это совсем другое дело.

– Вы не могли этого знать. И потом, я это проделываю не со всеми читателями.

– Надеюсь. Я прослежу за вами.

Я засмеялась, хотя несколько принужденно, она казалась мне способной и на такое. Очевидно, она прочла мои мысли, потому что добавила:

– Успокойтесь, у меня на повестке дня гораздо более важные подвиги.

– Не сомневаюсь. И сгораю от нетерпения узнать, какие именно.

– Еще увидите.

Учитывая опьянение, я могла предположить нечто сногсшибательное – например, похищение английской короны в пользу шотландских трудящихся или постановку пьесы «Как жаль, что она шлюха» в Комеди Франсез.

Должно быть, Петронилла умела выстроить мизансцену, потому что именно этот момент она выбрала, чтобы подняться.

– Шампанское кончилось, – сказала она. – Я предлагаю пойти на кладбище Монпарнас, оно в конце этой улицы.

– Прекрасная мысль, – поддержала я. – Мы непременно встретим какую-нибудь интересную личность.

Вот только мы не учли, что зимой парижские кладбища закрываются рано, и оказались перед запертыми воротами. Мы пошли по улице Гюйгенса в обратном направлении, в сторону бульвара Распай. Мы были, наверное, на половине пути, когда Петронилла сообщила мне, что собирается пописать прямо здесь, между двумя припаркованными машинами.

– Может, доберемся до нашего кафе? – предложила я. – Тут идти-то всего метров тридцать.

– Слишком поздно. Прикройте меня.

Я запаниковала. В чем должна была заключаться моя роль? Было уже темно, небо покрывали тучи. На этой улице Гюйгенса в двадцати метрах уже не было ничего видно. И в этой атмосфере, достойной «Макбета», я должна была прикрывать от нескромных взглядов юную особу, которая по не понятным мне соображениям удосужилась прочесть все мои романы.