Красная роса - Юрий Збанацкий

— Не удивляйтесь, что в валенках, — защебетала, не поздоровавшись, — и извините, что натянула такую обувку, а только не люблю осени и этой слякоти, простудишься, а потом поясницу ломит так, что и не разогнуться… Старик не боится, его черт не берет, а я хоть и моложе, а как рыба вяленая…

Приська и в самом деле выглядела раза в два моложе Гаврила. Была наполовину ниже ростом и раза в два полнее мужа.

— Меня только промочит, только проймет ветром или дождем, уж так и знай — будет ломать и крутить… Где будем готовить завтрак?

Евдокия Руслановна посоветовала варить партизанскую уху под раскидистой сосной, в том месте, где, наверное, не однажды варилась она в добрые времена. Женщины вскоре захлопотали возле казана, а Семен Михайлович Раев, помня профессию снабженца, занялся дровами.

— Пора бы уж Качуренко появиться… — ворчал Трутень.

Его снова никто не поддержал, хотя каждый об этом думал.

— Кобозев и Витрогон! — позвал Белоненко.

— Есть!

— Разведайте дорогу!

— Правильно! — прогудел Голова. — Пойдите-ка, хлопцы, встретьте.

Бывший начмил, теперь уже ничем не похожий на милиционера, и Витрогон отправляются в первую партизанскую разведку. Идут на цыпочках, настораживаются, чтобы уловить, не пропустить самый незначительный звук.

Дождь давно угомонился, даже деревья растрясли за утро всю влагу, только кое-где еще срываются невидимые капли, падают чуть слышно на влажную лесную постель. И, как ни странно, а каждая оброненная желтым осенним лесом капля целится в самое сердце, громко бьет в уши Витрогону, он, как снайпер, не целясь, стреляет в то место глазами, фиксирует каждое нарушение покоя. Ему все больше нравился Лука Лукич, внешне суровый, но мягкий душой человек, добрый той великой добротой, какая бывает у русских, — пока не знаешь такого, кажется он тебе неприступным, колючим и необщительным, а поближе заглянешь в душу — и станет роднее родного брата, добрее самой доброты.

Савва Дмитрович замедляет шаги, а затем и вовсе останавливается, прячется за стволом сосны. Замирает за другим деревом и Кобозев, только серыми всевидящими глазами ощупывает лесную непроглядность.

Клонились к земле и замирали папоротники. От их резных, желтых, с чуть заметной краснотой листьев весь лес казался каким-то сказочным. Именно эти папоротниковые заросли и осматривал внимательным, суровым взором лесничий Витрогон. Осматривал минуту, две, может быть, и пять уже прошло.

Но вот шевельнулся папоротник, подал признаки жизни суровый осенний лес — и во всей своей красоте встала дикая козочка. Такая же рыжеватая, как и листья папоротника. Высоко подняв маленькую голову и настороженно прислушиваясь ко всему, большими влажными глазами старалась обнаружить опасность. Кобозев тоже увидел лесную красавицу, налюбовавшись ею, бросил взгляд в сторону Витрогона, на широком, почти безбровом лице засветилась добродушная, полудетская улыбка.

Савва Дмитрович высунулся из укрытия, и лесная дикарка стрелой метнулась в глубь леса, вдогонку за ней, подпрыгивая, побежал козлик-однолеток.

Разведчики продолжали свой путь. Витрогон был спокоен — если по лесу гуляют непуганые козы, значит, здесь полный порядок.

— Пусто в лесу, — сказал Витрогон.

— Тишина бывает обманчивой, — откликнулся Кобозев.

Пробираясь по старому, вековечному лесу, чувствовали, что, кроме них и лесных обитателей, здесь больше не было никого. И вскоре оказались на дороге. Даже не верилось Луке Лукичу, что это та самая дорога, по которой они прибыли сюда ночью, очень быстро они на нее попали. Машины Лысака не было видно.

— Может, Качуренко поехал прямо на базу? — вслух подумал Кобозев.

— Мы вышли километра за три от машины, — объяснил Витрогон.

Они пошли к месту, где застряла полуторка. Дорога была проложена неровно, не по просеке, кружила по лесу, обходя болотистые лощины и песчаные холмы, поэтому полуторку заметили только тогда, когда перевалили через холм и прошли мимо густых зарослей орешника в долине. Именно вблизи орешникового буйства, в болотистой долине и замерла техника Лысака.

Обошли вокруг брошенной на произвол судьбы машины. За ночь и утро дождевая вода впиталась в песок, задние колеса стояли на песочке, передние застыли в затвердевшей грязи; достаточно было завести мотор, и можно бы легко задним ходом вырвать машину из западни.

Внимательно осмотрев местность, разведчики убедились, что до них возле машины никто не хозяйничал, разыскали в кузове котомку, по которой так убивался учитель Лан, проверили, что в ней: там лежали крепко перевязанные книги.

— Задержался Андрей Гаврилович, — то ли с упреком, то ли с удивлением произнес Витрогон, забрасывая котомку с книжками за плечо.

Кобозев принялся объяснять причину этого опоздания.

— Пока Лысак доплелся до города — ночь, тьма, грязища! — пока раздобыл какой-то транспорт, а может, и не раздобыл… жди их теперь к обеду…

Витрогон согласился:

— Вообще поспешили мы с выездом. Можно было бы ночью и не рыпаться…

Кобозев его не поддержал:

— Качуренко сделал правильно, что поторопил нас…

Витрогон заговорил приглушенно, таинственно, доверительно:

— Не поверишь, Лука Лукич, я как во сне летаргическом. Не верится мне, что они сюда прорвутся. Уж вот будто бы в хату стучатся, а мне все кажется: нет, не быть им здесь…

— В такое поверить трудно… — согласился Кобозев. — В такое не хочется верить…

— Но ведь мы в лесу…

— В лесу…

Они замолчали. Прислушивались то ли к тайному голосу лесному, то ли к стуку собственных сердец, а может быть, к собственным мыслям? Тем временем разгулялся день, уже и уха у Евдокии Руслановны вскипела, а они сидели на забытом трухлявом бревне под защитой густого навеса буковых ветвей, вели тихий, задушевный разговор.

— Ну что им здесь нужно? — расспрашивал Витрогон. — Что?

— Да уж известно что…

— Землю нашу взять? Души из нас вытрясти?

— Долго трясти придется. На нашу землю уже зарились…

— Лишь бы воевать… Звериная природа капитала…

— Юлий Цезарь правильно говорит: сколько свет стоит — войны и войны…

— Ну, а было же время на земле, когда, может быть, и не воевали… — Кобозев какую-то минутку раздумывал, взвешивал. — Хотя вряд ли. Вот таких, может быть, и не было, а мелкие были. То за охотничьи угодья, то за пастбища…

— За баб еще бились крепко. В музее такую картину видел: она стоит, ждет, а они, бородатые, сцепились, норовят друг другу голову проломить…

— Ну, за женщин, бывает, что и сейчас, но это уже не война. Это обычное хулиганство по статье…

— Ну-ка цыц…

Витрогон сразу же из мечтательного философа превратился в бородатого разведчика, который вынюхивал врага, насторожил уши, широко раскрыл глаза.

— Что там?

— Да цыц же!

Настороженно прислушивались. Витрогон прижался ухом к земле.

— Гудит! — сообщил он.

Теперь уже и Кобозев слышал: работал мотор, глухо, отдаленно, но работал.

— Может, самолет?

— Посмотри в небо.

Плыли не высоко и не низко облака, несущие дождь. В самом деле, погода нелетная, по…

— Может быть, где-то за облаками?..

— Черт их знает… Но гудит же!

— Может, Качуренко раздобыл машину?

— Где же он ее возьмет?

— Разве что у военных выцыганил. Бывает…

— Или же сломанную какую бросили, а Лысак — он мастер…

— Ну, Лысак… Золотые у парня руки…

— Вот, скажи, беспризорный, по сути, босяк, а если он человек, то свое покажет…

— Качуренко и не таких выводил в люди…

Мотор мощно взревел, видимо преодолевая неожиданную преграду, и разведчики невольно вскочили на ноги. Совсем близко буксовала машина, кажется, за ближайшим поворотом.

— А я что говорил? — смеялся глазами Витрогон. — Качуренко не растеряется.

Кобозев ничего не ответил, насупил брови, прислушался:

— Не нравится мне этот мотор… Не по-нашему урчит…

Витрогон прислушался и тоже забеспокоился: в самом деле, чужим голосом ревет мотор. В наших полуторках он поет, военные тягачи — те просто убаюкивают тебя, а это такое, черт его знает что, гу-гу-гу… То взревет, то смолкнет, то взревет…

Разведчики встревоженно переглянулись, не сговариваясь, пригнувшись, маскируясь в густом орешнике, направились на загадочный рев.

Чужая машина, приземистая, похожая на гигантскую черепаху, выезжала из-за холма, взвизгивала тормозами, урчала мотором, за ней шла другая. Разведчики, еще ни разу не видев этих уродов, сразу определили: немцы!

Поползли по-пластунски, отступили в глубь леса, замаскировались за стволами деревьев. Если дикая коза не сразу их заметила, не заметят и эти…

За ревом моторов не слышно громкого биения собственных сердец…