Седьмая симфония - Тамара Цинберг

Когда они исчезли за поворотом лестницы, Катя отошла за угол и остановилась там, прислонившись к стене в позе терпеливого ожидания.

Редкие прохожие шли мимо, не обращая на нее никакого внимания, — у каждого свои заботы, свои дела.

Катя стояла задумавшись. И хотя она с нетерпением и беспокойством ожидала возвращения Воронова и то и дело выглядывала из-за угла посмотреть, не идет ли он, она пропустила тот момент, когда он появился, и увидела его, когда он уже спокойно стоял у дверей, щурясь от солнца и неторопливо оглядываясь вокруг. И он был один.

С минуту Катя не шевелясь смотрела на него из-за угла, потом встрепенулась и радостно к нему подбежала.

— Взяли? — вся сияя, быстро спросила она.

Воронов, улыбнувшись, кивнул головой.

— Взяли!

26

Ясным ранним утром Воронов, Митя и Катя стояли на мостике с гранитными обелисками, где канал пересекает канал. День только начался, и даль еще была окутана туманом.

Воронов был в шинели, мешок перекинут через плечо.

— Ну, не провожайте меня дальше, — сказал он решительно. — Вам пора идти, а то опоздаете в детский сад. А ведь заведующая строгая!

Он нагнулся и поцеловал Митю. Губы мальчика дрогнули, светлые глаза наполнились слезами.

— Ну, что ты, — заметив это, торопливо сказал Воронов. — Как можно! Ты же мужчина, а время теперь военное.

Кого он уговаривал — этого мальчика или самого себя, свое глупое сердце, которое внезапно сжалось у него в груди? И, наклонившись, он опять поцеловал белокурую головку ребенка.

Катя стояла рядом и смотрела на него в упор, словно стараясь как можно точнее удержать в своей памяти лицо покидающего их человека. Он положил на ее плечо свою большую тяжелую руку.

— Ну, Катя, смотри не бегай под обстрелами. Слышишь?

— Хорошо.

— Ты мне обещаешь?

— Да.

Воронов, охваченный внезапной тоской, медлил, внимательным, хмурым взглядом глядя на стоящих перед ним детей.

Катя сказала очень серьезно, все так же глядя ему в лицо темными, блестящими глазами:

— Приезжайте к нам. Мы вас будем ждать.

И вот он уже уходит от них.

Он идет вдоль канала, под высокими старыми тополями, озаренными утренним солнцем. Голубая прозрачная тень решетки летит на гранитных плитах набережной, совсем пустынной в этот ранний час. Он идет быстро, стараясь побороть странное чувство утраты, охватившее его.

Внезапно он оборачивается.

Вдалеке, на мостике, тающем в нежном, золотистом свете, все еще неподвижно стоят две маленькие фигурки.

И, увидев, что он обернулся, они машут ему вслед.

27

Вот он наступил, этот страстно ожидаемый, этот великий день — девятое мая сорок пятого года!

Ленинградцы, взволнованные, счастливые, все, от мала до велика, все, кто может стоять на ногах, хлынули на улицу. Люди, люди, люди — военные, много военных, девушки, старики, подростки, матросы, дети. Набережная Невы забита прихлынувшей сюда толпой.

Залп! Разноцветные ракеты, искры, длинные трепещущие полосы света поднялись в вечернее весеннее, совсем еще светлое ленинградское небо.

Словно одно сердце, полное волненья и счастья, билось сейчас сильно и быстро в груди всей этой толпы.

Залп! Ракеты сыпались, как дождь, на темный силуэт Петропавловской крепости. И тяжелая, темная невская вода, мерцая и колеблясь, щедро отражала этот фантастический свет.

Залп! Серебряные мечи прожекторов, скользя, рассекали небо.

Залп!.. Еще залп! И вот уже последние ракеты гаснут в медленно темнеющем небе.

Салют окончился. Толпа зашевелилась, тронулась с места и потекла, расходясь и постепенно разбиваясь на группы. И среди этой оживленной толпы, счастливые и взволнованные, шли вместе со всеми Катя и Митя.

Да, это они. Катя ведет мальчика за руку. Он вырос и аккуратно одет. Ему сейчас уже шесть лет, и как легко он идет — тоненький, красивый, светловолосый мальчик. А Кате семнадцать. Она мало изменилась, у нее все еще худенькое, полудетское лицо, но она причесана по-другому, на ней длинная юбка, темная курточка, на голове — берет.

Они свернули с набережной и шли теперь мимо дворца Труда. Митя вертел головой, с живым любопытством оглядываясь вокруг. Возбужденный всем пережитым, он жадно прислушивался к оживленному говору, обрывкам песен, счастливому смеху, ко всему этому веселому разноголосому шуму, который несся со всех сторон.

Высокая женщина, ведя за руку худенькую длинноногую девочку, быстро прошла мимо них. Девочка говорила с увлечением: «А вот когда папа вернется…» Конец фразы потонул в общем шуме. Митя нахмурился. Лицо его стало сосредоточенным, и он больше не глядел по сторонам.

— Катя, — вдруг громко сказал он, но она задумалась о чем-то и не слышала его.

Тогда он настойчиво повторил, дергая ее за руку:

— Катя!

— Да? — очнувшись, откликнулась Катя.

— Катя! А к нам… к нам никто не вернется?

— Не знаю, Сережа, — произнесла она задумчиво.

Они пересекли уже площадь Труда, прошли широкую улицу и вышли на Мойку, когда она еле слышно добавила, словно продолжая начатую ранее фразу:

— Может быть…

28

В тот же вечер, далеко отсюда, на невысоком холме, между поломанными, изуродованными войной деревьями, стоял Алексей Воронов.

Темнеющее вечернее небо распростерлось над его головой, легкий весенний ветер шевелил светлые волосы. Лицо его было задумчиво, слегка прищуренные глаза устремлены вдаль.

Там внизу, в надвигающихся сумерках, смутно виднелся маленький немецкий городок — готические шпили, темные куны деревьев, разрушенные дома.

Немного ниже Воронова на том же холме стоял пожилой коренастый солдат и так же задумчиво глядел на лежащий внизу городок.

— Вот и отвоевались, товарищ майор, — проговорил он, обернувшись.

— Да, отвоевались. Конец, — негромко отозвался Воронов.

— А далеко нас с вами занесло, товарищ майор. Регенвальд… Не думал, не гадал, что такой город и на свете-то есть. А отсюда теперь до дому — бог ты мой! — какая даль!

— Ты откуда?

— Из Благовещенска. Заждались меня дома-то! Ничего, теперь скоро. Кончили свою работу. А вы откуда, товарищ майор?

— Из Ленинграда, — ответил Воронов и добавил, помолчав: — Меня-то некому ждать!

Он сказал это спокойно, без горечи, — он привык уже к этой мысли.

Так он и стоял задумавшись на этой чужой земле — высокий, светлоглазый, усталый человек.

29

Ранним вечером на исходе зимы тысяча девятьсот сорок шестого года, в оттепель и грязь, на перекрестке двух ленинградских улиц внезапно столкнулись двое прохожих — высокий военный и коренастый человек в кожаном пальто.

— Стой! Воронов! Вот это встреча, — радостно, на всю улицу, кричал человек в пальто.

Воронов ответил, улыбаясь:

— Ну, я бы тебя не узнал.

— А ты зато все такой же! Тебе что ж, шинель еще не надоела? Пора бросать, Алексей Петрович.

— Да я только месяц как демобилизовался. Какое месяц — и того меньше.

— И где устроился?

— Да на старом заводе.

— Слушай, дорогой! Ты прости, мне надо бежать. Ты мой адрес еще помнишь?

— Найду.

— Приходи обязательно. Такую встречу надо вспрыснуть. А сейчас, сам понимаешь, — жена ждет. Ничего не поделаешь; тем более, субботний вечер.

— Беги, беги, — отозвался с улыбкой Воронов.

Было то время дня, когда на улицах города царит наибольшее оживление: тротуары заполнены толпой, проходят, звеня, переполненные трамваи, в магазинах толчея. Уже зажглись фонари, ярко освещены витрины, темные окна домов зажигаются одно за другим.

Да, ведь сегодня суббота, он это совершенно забыл. Как все они торопятся домой, к своим!

Нахмурившись, помрачнев, Воронов продолжал стоять среди идущих мимо него людей, которые то и дело на него натыкались.

И вот среди шума шагов, звонков трамваев, автомобильных гудков и невнятного говора в его мозгу внезапно прозвучала короткая, простая, смутно-знакомая мелодия.

Вот она исчезла в уличном шуме. И вот возникла вновь. Всего четыре такта, повторенные дважды, — непритязательный детски-наивный мотив.

Теперь он вспомнил его совсем ясно — мотив белорусской песни, которую когда-то он уже слыхал:

Ты ж моя, ты ж моя перепелочка,Ты ж моя, ты ж моя невеличкая.

Он поднял голову, и чуть заметная улыбка появилась на его лице.

И вдруг совершенно отчетливо, как если бы это было вчера, в его памяти возник мостик, тающий в тумане, и там, на этом мостике, озаренные мягким утренним светом, — дети, мальчик и девочка, которые, стоя совсем неподвижно, смотрят ему вслед.

И голос Кати говорит ему так внятно, словно она стоит с ним рядом: «Приезжайте к нам. Мы вас будем ждать».