На пороге перерождения (СИ) - Казаков Виктор Григорьевич

Как только у меня появились родители, я и поверить не мог, что кто-то может любить меня по-настоящему. Первый год я и вовсе не верил забравшим меня людям. Думал, что они чего-то от меня хотят. Но спустя время вдруг понял, что обычные деревенщины не могут ничего хотеть. Они хотели одного — подарить кому-нибудь свою любовь.

Как оказалось позже, мне повезло только потому, что моя приёмная мать не могла иметь детей. Спустя несколько лет она погибла из-за этого же недуга. Вообще, это огромная редкость, чтобы кого-то забрали из приюта. В полисах, как правило, свои взгляды на семейные ценности: люди там против семейной жизни. А если и не против, то они сами могут позволить себе рождение ребёнка. Но в деревнях всё иначе — в деревнях принято размножаться, используя все возможные ресурсы. Пока женщина может рожать, она рожает. Поэтому деревенские семьи всегда имеют в своём числе не меньше десяти, а то и вовсе двадцати отпрысков.

Поэтому, когда у приютских детей наступаем момент выпускного, до него доходит практически вся группа — не усыновляют практически никого. Один раз в год — таков шанс на то, что кого-то заберут в семью. И это на весь приют.

Я не верил своим ушам. Деревни сожжены? Все мертвы? Единственный человек в мире, которой заботился обо мне, после смерти матери, мёртв? Этого не может быть…

— Как думаете, господи ланиста, что будет, если мы устроим показательный бой с этими двумя?

— Показательный бой? — снова лениво переспросил мужчина.

— От дипломатишки вряд ли будет какой-то толк. Его можно пустить на мясо сразу. Полагаю, что будет даже действеннее, если мы просто повесим его по потеху публике. Где-нибудь на центральной площади Токио. А вот с единственным выжившим из всех революционных армий солдатом можно утроить хорошее шоу.

Казалось, ещё чуть-чуть и господин ланиста уснёт. На столько ему было плевать на слова императора. На столько ему было не до всех этих политических разборок. Удивительно, как он вообще умудрился стать владельцем гладиаторской школы. С таким рвением можно просиживать зад в какой-нибудь темнице, на должности наблюдателя. Но уж точно нельзя просто взять и стать обладателем гладиаторской школы, если ты ведёшь себя так…

— Пап, — неожиданно вырвалось у молодого мужчины, — делай с ними вообще что хочешь. Мне плевать.

Последовал нехилый подзатыльник. Ну наконец-то… хоть какая-то мера воздействия на наглеца. Зато теперь хотя бы понятно, откуда такая наглость. Понятно почему он ведёт себя так нагло перед самим заместителем императора.

— Сколько раз можно говорить! Не называй меня так!

Согласен, господин Катсу, я бы тоже не хотел иметь такого сына-придурка. И уж тем более я бы не хотел, чтобы кто-то знал о существовании такого сына. Сделал бы всё точно так же, как и вы — отправил бы его в какой-нибудь захолустный полис, поставил бы его там на какую-нибудь неплохую должность и забыл бы о нём, как о страшном сне. Хорошую старость обеспечил, возможности для роста дал, а дальше пусть барахтается сам. Только вот конечно не стоило давать ему столь ответственную должность. Да и вообще… о чём это я? Если бы у меня был такой сын? У меня бы ни за что не было бы такого сына. Своего сына я бы воспитал как подобает.

— Ну так что ты думаешь? — переспросил отец.

Сын в это время активно натирал место ушиба ладонью.

— Давай устроим бой, — согласился он уже без какой-либо доли самоуверенности.

— Третий.

— Что третий?

— Он должен победить два боя. Чтобы люди подумали, что у них есть шанс. Чтобы они прониклись. Получили надежду. Единственный выживший солдат революционной армии один за одним побеждает в кругу арены. А затем нужно резко оборвать его жизнь. Чтобы жалкий плебс понял — сказке конец. Не будет никакой свободы. Только Тайканцы могут править этими землями! Только Тайканцы могут считать себя свободными!

Внутри закипала злость. Для того, чтобы разозлиться, было достаточно уже того, что они сожгли деревни. Но теперь, глядя на самоуверенную морду Катсу-Абэ, я не мог сдерживаться от слова совсем. Я хотел его голову — здесь и сейчас. Отделить её от шеи и подвесить на столб. Чтобы все в империи знали — с перианцами шутки плохи.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Перед глазами появилась очередная надпись:

Уровень адреналина повышен!

Временный эффект: запас нутриума повышен до 70/100.

Ого! За что такие подарки?!

Глава 7

Семьдесят процентов, значит? Быстро сообразив, что это многим более, чем было раньше, я вдохновился. Но одним вдохновением дело не кончилось — тут же почувствовал невероятный прилив сил. Ощущение непередаваемое. В последний раз испытывал его примерно никогда. Или просто уже забыл, каково это — быть абсолютно… даже не знаю, какое слово тут подобрать… отдохнувшим. Пожалуй, только так можно описать то состояние, в котором я оказался. Отдохнувший, выспавшийся, не испытывающий никакого дискомфорта и максимально настроенный на активные действия. Стоять нельзя. Стоять — зло. Нужно срочно что-то сделать! Движение — это жизнь. Жизнь — это движение.

Переведя дыхание от накатившего чувства возбуждения, я глубоко вдохнул, после чего медленно выдохнул. Наглые морды семейства знатного рода всё ещё пялились на меня. Я же в это время, проведя нехитрый математический анализ, понял, что — это же только семьдесят процентов из ста! Что будет, когда значение поднимется до максимума? Можно ли будет сравнивать это ощущение с алкогольным опьянением? Или это будет нечто, что в сотню раз лучше? Да о чём говорить — уже сейчас, при семидесяти процентах, это в тысячу раз лучше! К тому же, от алкогольного опьянения хоть и пробивает на подвиги, но всё же эффект от него негативный — отсутствие внятной координации действий и речи. А тут всё с точностью наоборот. Чувствуется, как организм начинает тратить ресурсы максимально эффективно.

Недолго думая, я решил не терять полученный бонус, и воспользоваться всеми предоставляемыми возможностями. Слово «временный» я понимал. Как понимал и то, что оно означает. И, так как никто конкретно не уточнил, какой именно период времени будет действовать это временный бонус (может минута, а может месяц), решил отталкиваться от худшего варианта развития событий. Учитывая то, что я никогда не был склонен к детальному анализу ситуации — одна выходка с проникновением в крепость через западную стену чего стоит, — и так как подобное моё поведение почти никогда меня не подводило, этот раз не стал исключением.

Поглядев на всё ещё поднятые к верху руки, которые ещё совсем недавно казались затёкшими, а уже сейчас чувствовали себя вполне неплохо, я сжал два кулака и тут же уронил их вниз. Встряхнул, делая вид, что разминаюсь. Сразу же поймал на себе недовольные взгляды семейки. Говорить ничего не стали. Этого и не требовалось — раз уж наглый раб решил нарушить приказ, значит на это есть серьёзные причины. А может просто не успели среагировать? В любом случае, словами проблему не решить. И Катсу-Абэ прекрасно это понимал, конечно же, в отличие от своего сына, который, пронаблюдав за моими действиями, сильно изменился в лице — пофигизм резко перетёк в удивление, — а затем вякнул что-то типа:

— Совсем обнаглел, раб?

Ответа не последовало. Про себя подумал: «сейчас посмотрим, кто тут обнаглел». Уверенности мне явно было не занимать. И ведь ладно, если бы на это были какие-то серьёзные причины! Но нет, моя уверенность вызвана какой-то оранжевой таблеткой, которая запросто может меня подвести. Бонус окажется не таким крутым. Или все эти слова и цифры окажутся лишь плодом моего больного воображения, созданного не без помощи той самой таблетки. Но обо всём этом я не думал. Решительность и ничего больше!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Встряхнув руками в последний раз, я начал замахиваться. Время снова замедлилось. Где-то в правом верхнем углу, ближе к периферии зрения, появились уже знакомые цифры со значением: 65/100. «Снова одни расходы», — подумал я, отводя взгляд от угла и возвращая всё внимание обратно.