Тропами вереска - Марина Суржевская

— Очнулась? — обрадовался он. — Ну, наконец-то! Я уж думал, ты никогда в себя не придешь!

— Ты здесь откуда? — хрипло прошептала я. И закашляла.

— Я ж тебя искал, а потом ворону увидел, она меня к твоему домику и привела, — мальчишка вздохнул. — А ты лежишь, и крови река. Я уж думал, лиходеи напали, убили.

— Да уж, лиходеи… — прошептала я. — Воды дай.

Он поднес осторожно к моим губам кружку, и я с наслаждением отхлебнула.

— Я ж уже думал Лельку не слушаться, в деревню тебя нести, — как ни в чем не бывало продолжил Таир. — Все делал, как она велела, а ты все в беспамятстве! Три седмицы уже!

Я водой поперхнулась, закашлялась.

— Какую Лельку?

— Так сестрицу твою! — округлил глаза мальчишка, — Лельку! Ту, что в березе живет! Запамятовала, что ли?

— Ты видел Лелю?! — изумилась я. Попыталась сесть, но в груди заныло, заболело, и паренек придержал меня за плечо, глянул грозно, по-взрослому. — А ну, лежи! Куда вскочила? Зря я, что ли, тебя выхаживал?

У меня просто рот открылся от услышанного. Да так, что никак закрыть не могла.

— Таир… — слабым голосом протянула я. — А ты меня какой видишь?

Он смутился, даже чуть покраснел.

— Нормальной, — буркнул парень. — Две руки, две ноги. Голова. Рыжая.

— А рога? — шепотом уточнила я. — А хвост?

Он озабоченно потрогал мой лоб, веко мне оттянул, заглянул, поморщился.

— Ох, беда с девкой… — словно не мальчишка, а старый дед, протянул Таир. — Умом тронулась.

Я подняла руки, осмотрела свои черные когти, носом с бородавкой повела. Дела…

— Таир, а тебя не смущает, что Леля в березе живет? — еще тише поинтересовалась я.

Парень мне заботливо так тряпицей лоб протер, повязку на груди осмотрел, хмыкнул довольно. И пожал плечами беззаботно.

— Не-а. Я с младенчества такой. Вижу то, что другие не видят, так что ж? Лелька хорошая, веселая, хоть и береза. А у нас в замке дед живет, во то хрыч! Как начнет ругаться, уши в трубочки закручиваются. Но его тоже никто, кроме меня, не слышит.

Я только глазами хлопала от изумления. Понятно, что у мальчишки сила светлая да душа чистая, вот он суть и видит. Таких знахарей на земле мало совсем, может, и вовсе Таир — последний.

— Ты обо мне говорил кому — нибудь? — прохрипела я.

— Что я, совсем глупый? — обиделся парень. — Да и Лелька строго — настрого запретила! Только не сказала, что с тобой приключилось. Переживает сильно.

Я все-таки приподнялась на локтях, села. Осмотрела свою повязку на груди. Это получается, что паренек меня перевязывал, пока я тут без памяти была? Переодевал? Он, кажется, понял, о чем я думаю, покраснел отчаянно, словно маков цвет, а потом вздернул подбородок.

— Я и за мамкой ухаживал, когда она помирала, — хмуро выдавил он. — Не впервой мне. Хорошо хоть ты очнулась, это все Леля мне говорила, чем тебя поить и что делать. И ничего в тебе необычного нет, все как у всех.

— Тебе-то откуда знать, как у всех? — снова округлила я глаза. Нет, этот мальчишка меня точно с ума сведет! — Мал еще, чтобы знать что-то!

— Я не ребенок! — надулся он, сверкнул гневно очами, а они у него зеленые, словно слива незрелая. — Пятнадцать весен встретил! Мужчина уже!

— Мужчина, мужчина, — улыбнулась я. — Самый настоящий.

Он посмотрел с подозрением — думал, насмехаюсь, но потом успокоился и тоже улыбнулся.

— Ты лежи, а я пойду Лелю проведаю, обрадую! Больно уж она волнуется!

— Веточек сухих много стало? — вскинулась я.

— Нет, пара всего… — негромко сказал Таир. Помялся, видимо, спросить хотел, но не стал, махнул рукой. Натянул шапку беличью и старый овчинный тулуп, потоптался на пороге.

— Только вставать не вздумай! — наказал строго. — Я вернусь, кормить бульоном буду!

— Дома тебя не хватятся, кормилец? — не удержалась я.

— Не — а, — ухмыльнулся мальчишка. — Там до меня дела никому нет. А вставать не смей! Или тебе… — он снова потоптался, — по делам надо? Ну… по надобности?

— Не надо, — хмыкнула я, а паренек снова покраснел.

Тенька рыкнула довольно, облизнулась. И за мальчишкой потрусила. Я же говорила, что она за молоко душу продаст, а этот паршивец ее каждый день поил, видимо… А я на стену откинулась и задумалась.

Безотчетно как-то тронула колечко на груди. Так и висело там. Не забрал, значит, служитель. В груди заболело, и не от раны. Что уж тут говорить, сердце он мне ранил, да не клинком.

И от этой боли ни настойками, ни травками не излечиться.

Мальчишка вернулся через час, отряхнул подошвы от снега, похлопал руками по тулупу. И по — свойски в лачугу прошел, загремел в закутке тарелками.

— Кормить буду! — известил он.

Я усмехнулась. Да уж, хороша ведьма. То служитель в моей норе хозяйничает, то мальчишка пришлый. Эх, нелегкая, ведьмы путной — и то из меня не вышло!

— Из чего суп? — хрипло спросила я, когда паренек присел рядом с тарелкой.

— Курицу купил, — обрадовал он, деловито окуная ложку во вкусно пахнущую похлебку. — Лелька сказала, где у тебя монеты лежат.

Я снова чуть не поперхнулась.

— Да я не много взял! — обиделся Таир. — Тебя ж кормить надо? Надо! А чем? Я стреляю не очень, попытался твоим арбалетом зайца подстрелить, да все мимо. Ну, Леля и надоумила. В деревне теперь все покупаю.

Я осторожно проглотила сытный бульон. Кивнула одобрительно, и мальчишка зарделся. Но тут же снова нахмурился — видимо, считал, что так взрослее выглядит. Вот несмышленыш…

— Что еще в лесу видел? — думая, что уже ничему не удивлюсь, спросила я.

— Деда бородатого, — принялся перечислять мальчишка, не забывая подносить к моему рту ложку. — Лелька говорит, лесной дух это. На камердинера нашего похож, тот тоже сидит в своем закутке и глазами зыркает. Еще девчонок в озере. Вот красотки! К себе звали, но я не пошел, чего я в озере забыл? Да еще зимой. Вот летом схожу… Еще нечисть какую-ту в дупле, на пригорке, вот то страшилище! Ты видала? Я думал — еж, а оно с глазами, да носом человечьим, старушка будто! И шипит, как кошка рассерженная! А я чего, я только посмотреть хотел, что за чудо такое! Ну, еще тетка какая-то у порога долго стояла. Белая вся, глаза холодные такие, хоть и улыбнулась мне. Я ее в дом пригласил, чаем горячим согреться, так рассмеялась, ушла. Знакомая твоя?

— Таииир!!! — застонала я, не выдержав. Как же с такой силой да без знаний совсем? Он же клад настоящий, все видит, примечает, а не знает ничегошеньки. — Зимушка то была…

— Ух ты! А я-то думаю, чего бледная такая, захворала что ли? Ну как наша кухарка Фроська, когда лихучей заразилась. Тоже лежала белешенькая, а раньше-то такой румяной была! Ты ешь, не отвлекайся!

Я уставилась на него во все глаза. Вот уж диво, а не мальчишка. Другой бы от изумления на пол упал, а этому хоть бы хны. Что Зимушка, что водяница, ничем не проймешь!

От густого супа глаза стали слипаться, и Таир заботливо поправил мне подушку.

— Ты спи, спи, — велел он. — А я тут в углу, на тюфяке… вдруг ночью хуже станет? Пригляжу…

Я улыбнулась, прикрыв глаза. Несмышленыш…

Рана, хоть и заговоренная, заживала плохо. И то понятно: такой клинок убивать сделан, наносить раны смертельные, а я выжила… О служителе старалась не думать, хоть и получалось плохо. Таир, когда видел, что я совсем в тоску впадаю, ладошкой своей мне лоб накрывал, думал, что просто успокаивает. А я чувствовала, как сила его светлой души смывает мою боль, словно поток полноводной и чистой реки.

Вставать я стала нескоро, да и ходила по чуть — чуть. Первый раз вышла из сторожки и зажмурилась. Прошла за калитку, прислонилась к заборчику. Крепкий, не шатается, как раньше. Спасибо служителю… Снег лежал белым покровом, Зимушка хозяйничала уже полноправной и рачительной хозяйкой. Наткала белого полотна, укрыла окрестности, занавесила мне оконце ажурным кружевом, узором снежным. Расшила серебром и перламутром стволы деревьев, слюдой прозрачной скрепила озера…

Лесной дух обрадовался, что я вернулась, прибежал жаловаться. На лиходеев, на болотницу, что снова расшалилась, на волков осерчавших. На Северко, что молодые елочки поломал. На ненастье, что седмицу бушевало. Я слушала, головой кивала, а сама мыслями далеко была. Таир пришел, глянул строго.

— Ты дед, Шаиссу не тревожь, — распорядился он ошалевшему от такой наглости духу. — Не видишь что ли, слабая она еще? Сам разберись, чай не маленький! Вот уж надумал, на девчонку свои проблемы вешать! Негоже!

Я хмыкнула в пуховой платок, которым укуталась. Лесной дух посмотрел на меня жалобно, подумал и обратно в свою нору уполз. Обиделся. Эх, придется потом перед стариком каяться… да и ладно. Поправила тень, скрывающую лачугу, чтобы не набрел никто по случайности, и снова на тюфяк свой ушла.

И все же хоть и не скоро, но я выздоравливала. Сходила к Леле, пошепталась. Березонька сонная зимой, и когда я явилась, лишь улыбнулась, ветвями взмахнула приветливо. Я любовно ствол ее погладила, щекой прижалась.