Поздняя осень (романы) - Василе Преда

Когда подошли к вершине пологого холма, услышали в кукурузе лязг оружия и сердитую ругань. Часовой окликнул их. Сержант механически назвал пароль, и они пошли дальше. Думитру был мрачен, тяжелые мысли давили на него, усугубляя накопившуюся усталость. Он проскользнул в укрытие, где был установлен НП его роты, по-прежнему сжимая в ладони тот, теперь теплый от его руки и хранивший еще легкий аромат духов, портрет. Да, да! Как сильно она похожа на Анну! И на благородную даму с портрета Гойи! Он улыбнулся при мысли, что это, возможно, одна и та же женщина, повторенная во времени и пространстве неведомой метафизической силой. В какую же из них он влюблен, если он действительно влюблен?..

Он повернул ручку полевого телефона, вызвал командира батальона, чтобы доложить о выполнении задания.

С парапета Думитру смотрел на людей, как будто видел их впервые, удивляясь их перепачканной грязью одежде, их узловатым ободранным кулакам, вцепившимся в оружие. Он видел, как бойцы в напряжении нагнулись над стволами пулеметов, над покрытыми доверху грязью лафетами орудий. Больше половины из них он знал давно: хорошие артиллеристы, многие из них были грамотными — окончили семь классов. В предстоящие дни у него будет время узнать и детальных. «О чем ты думаешь, сержант Констандин?» — в мыслях спросил он командира орудия из новеньких, стройного брюнета с лицом, изборожденным красноватым шрамом от не очень давней раны. «Да о чем я могу думать, господин младший лейтенант? Здесь на фронте мысли людей больше схожи, чем их одежда. То же самое их мечты. Только лицами они отличаются друг от друга. Какое это имеет значение? Вот я, например, думаю, если хотите знать, какая из этих полных воды ям меня ожидает. И как это случится… Я из деревни, всю жизнь работал на земле, и вот вспомнил…» — «И я тоже, я тебя понимаю…» — «Нет, нет, ты меня не понимаешь, то есть я хочу сказать, что только здесь по-настоящему я узнал ее, землю. Узнал изнутри. Столько раз видел ее черную плоть, в которой мы отрывали саперной лопаткой позиции, могилы, я почувствовал ее кровь, ее холодный сок, густой от грязи, собирающейся и превращающейся в месиво под ботинками. Независимо от цели, когда роешь яму, готовишься к смерти!..» — «Ты прав, Констандин, я тоже примерно так думаю. Узнать землю — значит стать с ней единым целым, чувствовать ее тяжесть под собой. Чувствовать, что она тебя чувствует, сделать так, чтобы она почувствовала, что ты ее чувствуешь. Какого черта, да простит меня бог, мертвых закапывают в землю?! Почему они не взлетают, почему господь бог не берет их к себе, или почему они, скажем, не тают в лучах солнца? Нет, их нужно вернуть земле, будто для того, чтобы начать все заново. Как семя. Так и есть, только тогда ты сумеешь узнать землю. И когда подумаешь, что ты ступаешь по ней весь день, роешь ее, плюешь на нее, а она принимает тебя, терпеливо ожидает и безмолвствует. Не отрекается от тебя».

«А ты, солдат, о чем думаешь? Будто Стан твое имя, как у отца, или Стэнеску. — Солдат стоял, прислонившись к дереву, и чистил ногти острием штыка. Он был маленького роста, с круглым лицом и толстыми губами. — Ты смешлив, и в голове у тебя, наверное, только…» — «Так вот, командир, я думаю о Бэдине, что позавчера во время атаки бежал вперед во весь опор с оторвавшейся подошвой у ботинка, скрежеща зубами и ругаясь на чем свет стоит. Я видел в подзорную трубу, как он бежал и подавал рукой знаки, чтобы остальные бежали за ним. Останавливался, другие вокруг него бросались на земле. «Эй, Бэдин, ложись, а то продырявят тебя фрицы!» — кричал ему я, господин младший лейтенант, но он бросил несколько гранат, потом прыгнул в окоп и больше не вышел. Я долго ожидал. Кончилась атака, собирали убитых и раненых, а его нигде, будто сквозь землю провалился. Может, его накрыло землей, когда ударила артиллерия? Я все же пошел искать в окопах, но он точно сквозь землю провалился, нигде не мог найти его, а ведь он был длинный-предлинный. «Э, Стан, — говорил он мне, — тебе нужна жена, как я, чтобы ты мог есть из ладони, как жеребеночек». «Нет, это тебе нужна такая жена, как я, чтобы тебе подавала все снизу, а тебе не приходилось бы пригибаться». Так вот, какой уж он длинный был, проглотила его та яма. Ведь, как ты ни прыгай вверх, все равно на землю упадешь, от этого не упасешься. Потом, черт его знает, болтал один кавалерист, будто бы мертвые, зарытые далеко от дома, возвращаются через землю в родные места, уж не знаю каким путем, не могу вам объяснить, я и в школе был не очень-то силен…»

Ветер громоздил бродячие облака в центре небосвода. Противник начал артиллерийскую подготовку, перед позициями второй роты снаряд расколол надвое ствол старой акации, которая медленно осела на две стороны, будто открывалась небу. Расчеты разбежались по орудиям.

— Никулае, Никулае, — кричал Думитру в телефонную трубку, — давай быстро данные, мы сейчас найдем на них управу, если они вздумают атаковать!.. Так, так, дистанция семьсот пятьдесят, угол двадцать шесть…

— Так им! — пробормотал рядом солдат, откидывая назад каску большим пальцем. — Мы им покажем.

Вражеская артиллерия вскоре прекратила огонь, залаяли пулеметы, и три роты противника выскочили из траншей, пошли в атаку. В телефоне слышался голос Никулае.

— Заградительный! Огонь! Огонь! — кричал Думитру.

Земля дрожала от залпов 120-миллиметровых. Ах, земля! 81-миллиметровые сместили угол на два градуса вправо и бабахнули. Думитру охрипшим от крика голосом подбадривал:

— Молодцы! Еще! Еще! Хорошо. Гитлеровцы остановлены, прижаты к земле. Трех пулеметных гнезд как не бывало! Снаряды, быстрее! Держи лошадь, видишь, перепугалась, чуть не трахнула меня копытом. Еще немного, и мы их прикончим!

Да, все окончилось. Стволы минометов дымились, раскаленные. Младший лейтенант провел рукой по воспаленному лбу, жадно затянулся сигаретой. Зазвонил телефон.

— «Дуб», «Дуб», я — «Буковина»… В пятнадцать ноль-ноль — наступление по всему фронту!

— По всему фронту! — громко повторил Думитру.

Никулае находился на возвышении и наблюдал в бинокль, как метрах в пятистах впереди последний уцелевший танк спасался в извилистой долине, грохоча по обломкам скальной породы. Еще он увидел, как с огромного дуба в конце оврага, куда скрылся танк, поспешно слезал хортистский офицер, видимо наблюдатель фашистской артиллерии, совершившей два налета на позиции горных стрелков.

— Порумбеску! — закричал высокий солдат, весь перепачканный землей. — Возьми пулемет и быстро дай очередь по этому, что спускается с дерева. Смотри, чтобы не ушел, а то он столько нам бед натворил…

У Никулае мелькнула мысль, что и он, будучи наблюдателем, не раз бывал в том же положении живой мишени, как сейчас вражеский офицер. Порумбеску бросил короткий взгляд в направлении долины, увидел наблюдателя, схватил ручной пулемет, лег на землю, не спеша прицелился — ему хотелось сделать все как следует. Он выпустил две длинные очереди. Наблюдатель рухнул с дерева и больше не поднимался.

— Делов-то! — пробормотал солдат, тяжело вставая и отряхивая свободной рукой землю с одежды, хотя это не имело никакого смысла, так как траншейная грязь, казалось, уже приросла к нему.

Из покинутых противником глубоких и широких окопов солдаты доставали через бруствер убитых и складывали их в ряд, словно мешки с зерном. Другие собирали оружие, гранаты, ящики с патронами. Один из солдат кривлялся, напялив на себя новую шинель фельдфебеля, и смеялся глупо и неестественно. Накинув шинель на голову поверх каски, он топал по краю окопа. Проходивший мимо раздраженный капрал столкнул его в окоп, и тот успокоился. На дне окопов вперемешку с грязью рядом с котелками белело картофельное пюре.

— Смотрите-ка, что шамают фрицы!.. Бедняги! — удивился кто-то из солдат. — Даже досыта не поели перед смертью… Что, больше нет у них шоколада и другой чертовщины?..

Никто ему не ответил. Несколько раненых немцев колотились головой о бруствер, бредили и стучали зубами словно на морозе.

— Братцы! Отправьте их на пункт первой помощи! — крикнул сержант-артиллерист, конкретно ни к кому не обращаясь.

Четверо солдат осторожно положили их на зеленоватые плащ-палатки, найденные у противника, и понесли, Порумбеску сидел на куче земли и отсутствующим взглядом смотрел в сторону долины, где он только что уничтожил вражеского наблюдателя.

— Посмотри-ка на него! Дьявол! — сказал в шутку какой-то ефрейтор, поглядывая на него исподтишка. — Теперь не сегодня завтра станет сержантом! А говорили, что у него котелок плохо варит…

— Герои бывают не только среди умников и зазнаек, — ответил ему сержант Миродан.

— Надо же, и он туда же! Со своим учением! — съязвил снова разговорчивый ефрейтор, почувствовав, что Миродан не сердится. — Почему же ты не стал офицером? Ведь все-то ты знаешь.