Танго после - Анна Зорская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Абруццо закрыл лицо руками. 15 лет.
Убил? Сергей встал и, не попрощавшись, ушёл.
___________________________________________________________________
Он шёл по улице. Было уже довольно темно. Но этот город никогда не спал. Шумно. Огни, столики ресторанов полны, тепло. Июнь.
Всегда добрый и отзывчивый Сергей сейчас не испытывал жалости к Абруццо. Он вспоминал.
Ольгу держали в больнице долго, не потому, что были проблемы с сердцем. Как раз операция прошла идеально. Но Ольга не возвращалась. Она не возвращалась в жизнь. Сначала Зинаида Леонардовна думала, что Ольга так переживает из-за танцев.
— Олюшка, не расстраивайся так, ну, что поделаешь. Я понимаю, что ты обожаешь танцевать, но мы что-нибудь придумаем. Ты хорошо рисуешь. Давай ты будешь учиться рисовать? — бабушка, не знала, как успокоить внучку.
Но шли дни. Однажды лечащий врач привёл в палату психиатра, тот поставил диагноз: Депрессия на фоне сильного стресса, и назначил лекарства, от которых Ольге становилось только хуже. Затем приятельница Зинаиды Леонардовны привела психотерапевта. Но Ольга не хотела говорить, а потом и вовсе закрыла глаза, и тому пришлось уйти.
Держать долго в больнице Ольгу не могли, все показатели после операции были хорошие, это была не психиатрическая клиника, посоветовали забрать домой. Может быть, домашняя обстановка выведет её из этого состояния.
Но дома лучше не становилось. Зинаида Леонардовна часто плакала, она была в отчаянии. Сергей теперь жил у них в загородном доме, практически забросил школу, родители ругали его, но он не мог оставить пожилую женщину одну, вдруг что случится. А Ольга стала его непреходящей болью. Сердце ныло постоянно.
Однажды они сидели с Зинаидой Леонардовной в столовой, в полголоса о чём-то разговаривали. Вдруг увидели, что вошла Ольга, бледная, она еле держалась на ногах, была похожа на кузнечика. Кузнечика, который не может прыгать. Пижама на ней болталась, в неё можно было впихнуть ещё троих таких, как Ольга.
— Олюшка, — выдохнула бабушка.
— Не бойтесь, я не умру, — прошелестела в ответ. И уже твёрдым (насколько это было возможно) голосом сказала: — У меня есть цель.
Бабушка не расслышала: — Цепь? Какая цепь?
— Не цепь, а цель. — Потом подумав. — Хотя, может, и цепь.
___________________________________________________________________
Он знал, что сегодня Кошмар не придёт. Он больше не придёт никогда. Никогда. Он ненавидел это слово, в нём не было времени. В слове «когда» было время. Когда вы придёте? Когда мы поедем? Предполагалось, что кто-то назовёт дату, час, минуту. В слове «никогда» времени нет, совсем.
Впервые он осознал это, когда умерла мама. Он стоял у её могилы и думал, что никогда больше её не увидит, не обнимет, не услышит, как она зовёт его «Лоренцо, сыночек». Это было страшно и безнадёжно.
Сегодня впервые это слово его обрадовало. Стало грустно. Грусть в душе полностью вытеснила радость. Радость — субстанция хрупкая, недолговечная.
Он лёг спать.
___________________________________________________________________
Утром встал, сварил себе кофе, ночью кошмара не было. Ему снилось, что он танцует один в старом убогом танцевальном зале с закрытыми глаза, звучит музыка, внутри ощущение полёта, которое он не испытывал ни разу с того дня.
Сварил кофе. Вышел на террасу, сел в кресло, кофе ничем не пах. Абруццо был кофеманом, настоящим, он знал о кофе всё, где вырастили, когда, кто, покупал его только у одного торговца много лет. Странно. Отставил чашку, он любил кофе не столько за вкус, сколько за запах. Надо сменить поставщика.
Прислушался к себе. Щемящего чувства в груди не было. Неужели, всё? Внутри пустота, даже вчерашняя грусть куда-то исчезла.
___________________________________________________________________
Ольга вошла в квартиру. Зинаиды Леонардовны дома не было, она жила в загородном доме с дальней родственницей, которую Ольга пригласила ухаживать за бабушкой. Той уже был нужен постоянный уход. Родственница была очень симпатичной блондинкой лет 50-ти, одинокой, муж умер несколько лет назад. Жила в маленьком городке, приглашению обрадовалась, всё не одной, детей у неё не было. Татьяна оказалась домовитой, какой-то тёплой, и что приятно поразило Ольгу, доброй и деликатной, знала, когда сказать, а когда промолчать, необидчивая и неконфликтная.
Ольга была очень довольна, для неё уход за бабушкой был большой проблемой, сама она должны была работать в городе, нанимать чужого человека не хотелось, это стресс для бабушки, трудно привыкать к чужим в её возрасте. А Татьяна, хоть и дальняя, но всё же родственница, тоже два-три слова по-итальянски.
Но Зинаида Леонардовна больше всего ценила Татьяну за то, что она с удовольствием слушала её рассказы. Они часами сидели на веранде, бабушка закрывала глаза, уплывала мечтами куда-то далеко и говорила. Она говорила изумительно, речь была плавной, образной. Говорила и по-итальянски, и по-русски. Иногда, когда Ольга приезжала, тоже садилась с ними и заслушивалась, вспоминая детство.
___________________________________________________________________
Квартира, в которой Ольга прожила всю жизнь, казалась чужой. Так бывает, когда человек выходит из наркоза и открывает глаза. В первые мгновения он как будто «вписывается в жизнь» заново.
Ни есть, ни пить не хотелось. Она устала, легла спать.
Утром Ольга так и осталась лежать в постели, глядя в потолок, ни о чём думать не могла, каждая мысль приносила боль, бабушке соврала, что приболела, сил встречаться с ней не было.
Сергей вернулся через два дня. У него был свой ключ от её квартиры, на всякий случай, вдруг ей станет плохо, а сейчас, он знал, ей было плохо, как раз такой случай.
Он вошёл, Ольга сидела в кресле, поджав под себя ногу.
- Привет. Как ты?
Ольга молча пожала плечами, глаза пустые.
- Эй, ты что? Кончай это. Ты ела что-нибудь?
Открыл холодильник. Там пусто. Зинаида Леонардовна как-то сказала, что Ольга может умереть с голоду, даже если продуктовый магазин в соседнем доме. Ольга, конечно, понимала толк в еде, но сама готовить не умела и не любила, магазины не переваривала до зубовного скрежета.
— Кто
