Придурков всюду хватает - Регина Дериева

— Гоните его, — прикажет Матушка, — с нашей паперти! Будет тут всякая дурная кровь нашу паперть осквернять!..

И бросятся сестры, ломая предплечья, гнать меня. Бросятся они меня убивать. Но я не побегу, а буду твердо стоять на дрожащих ногах и считать себя умнее, повторяя умную молитву.

— Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй! — стану твердить я, не думая о том, кто и каким способом меня убьет.

А дальше что-нибудь да случится. Бог знает, что произойдет, но произойдет обязательно. Не может не произойти.

ГЛАВА XVII

О беседах с жизнью о жизни (из записной книжки писателя, которую украла у сестры Вулканиды сестра Портупея).

Имел я опыты в стихах, имел в прозе, а теперь вот в жизни имею, хотя лично мне такой опыт не нужен. Не нужны мне знания, полученные в отдельно взятом монастыре отдельно взятой страны, где не только опыт, но и жизнь тебе вроде бы ни к чему. Ведь к чему тебе жизнь, которая обезображена до того, что ее и жизнью нельзя назвать? Не жизнь это вовсе, а надругательство. Посыплю голову пеплом и начну стенать.

— Посмотри, до чего ты меня довела, — скажу я такой жизни и стану перечислять все свои обиды, загибая пальцы рук и ног. — Да разве кто-нибудь так жил?..

— Жили и похуже, — усмехнется жизнь, — а вообще-то все зависит от приспосабливаемости. Уметь жить — значит уметь приспосабливаться.

Нет, приспосабливаться я не намерен. Не намерен я приспосабливаться ни к отдельно взятому монастырю, ни ко всем прочим монастырям, а собираюсь продолжать поиски неприспособленных людей.

— Надо встретиться с собственным страхом, чтобы с ним разминуться, — скажут мне те неприспособленные, и я соглашусь с их опытом.

Вот больше всего на свете боялся я кладбищ. Я боялся кладбищ до тех пор, пока Матушка не поселила меня на одном из них. И теперь я не боюсь Матушки, не боюсь сестер, а хожу себе мысленно по разным дорогам, провожая глазами птиц, летящих крестом.

Когда-нибудь и моя душа взлетит и прокричит, уносимая птичьим ветром:

— Смерть — это тот же страх! Страх, с которым надо разминуться!..

И может быть, кто-то услышит ее. Услышит и перестанет бояться.

ГЛАВА XVIII

О том, как Матушка легко заговор раскрыла.

— Не могу молчать! — сказал я Синокроту и замолчал. Упорно замолчал, уставившись на море крестов.

Только что здесь, на моем кладбище, побывала игуменья Препедигна. Только что она привела меня сюда с паперти, по пути сообщив, что давно уже знает, где находится Синокрот.

— У меня, — сообщила Матушка, — все монастырские помещения наисовременнейшими прослушивающими устройствами оборудованы. Так что не оправдывайся, Василий, твой жидомасонский заговор раскрыт.

— Какой заговор?..

— Заговор с целью опорочить меня, Матушку Земли Огненной, в глазах мировой общественности. Лучше добром скажи, кем подослан…

— Да никем я не подослан, я сам пришел с Синокротом.

— Такие сами не приходят, — убежденно ответствовала Матушка, — таких враги подсылают. Впрочем, всем врагам откликнется их ауканье.

— В таком случае нам, наверное, лучше уйти, — произнес я, стараясь, чтобы в голосе моем прозвучал металл.

— А уж это мне решать, что лучше и кому! — взвизгнула игуменья Препедигна. — И потом, как у нас говорится, дальше едешь, тише будешь. Так что садись писать монастырскую летопись, а твой слабоумный дружок пусть займется транспарантами.

И она протянула Синокроту тексты, которые гласили: «Достойно встретим начало Великого поста», «Ударным трудом отметим Вознесение Господне» и «Матушка — наш рулевой!»

ГЛАВА XIX

О диагнозах и угрозах жизни (из записной книжки писателя, которую украла у сестры Вулканиды сестра Портупея).

Знание и жизнь, хочу сказать я вам, вещи несовместимые. Знание, может, и хочет жить, а вот жизнь никакого знания не хочет. И только ты представишь себе, что достаточно хорошо знаешь людей, чтобы жить среди них, как жизнь покажет тебе кукиш. И с таким удовольствием она это сделает, что тебе останется покончить счеты со всяким знанием. Так что среди людей жить нельзя, не говоря уже об общении с ними. К чему приводит это общение? К судорогам приводит. К судорогам в коре головного мозга.

А врач-невропатолог уверяет, что в голове ничего нет, следовательно, и судорог быть не может. Нет, таким образом, у меня коры головного мозга, нет судорог, больной головы нет! А вот невропатолог, неискренний, как таракан, есть. Врач, порожденный такой жизнью. Или другой пример.

Подхожу я давеча к игуменье Препедигне, чтобы объясниться в очередной последний раз, а она отмахивается и говорит:

— Мне, — говорит, — некогда! Деньги, с таким трудом вырванные у добрых самаритян, приходится с утра до вечера считать. Вот уже кровавые мозоли на ладонях, а ты под ногами путаешься…

И сестра Добротолюбина тут же требует с меня плату за мой склеп.

— Нечего, — кричит, — кладбище даром занимать! Гони money, а иначе убью!..

И щекочет меня ножом.

— Оставь! — умоляет ее сестра Вулканида, молитвенно складывая руки. — Дай мне его на мушку взять. Пусть петляет зайцем между крестов, пока я прицеливаться буду!..

— Да ну вас! — возмущается сестра Портупея. — Лучше его раздеть и голой задницей в муравейник посадить!..

— Бросить в котел с кипящей водой! — хрипит сестра Проформа.

— Кастрировать! — перебивает ее сестра Иродиада.

— Снять скальп!..

Короче, возникла необходимость меня уничтожить, чтобы мокрого места не осталось. А разве мог я предполагать, какая жизнь меня ожидает?.. Разве такое знание было в моей голове?..

Да у меня уже не только в коре головного мозга, у меня в душе судороги! В той самой бессмертной душе, которая есть у каждого. Есть даже у того, кто ничего не знает о душевных муках.

ГЛАВА XX

Как началась священная война и как Матушка вселяла боевой дух в военнослужащих ООН.

Жил я среди разных народов, и каждый из этих народов уверял меня в том, что он бедный.

— О чуваши, мой бедный народ, — слышал я.

— О китайцы, мой бедный народ, — слышал я.

— О армяне, мой бедный народ, — слышал я.

— О евреи, мой бедный народ, — слышал я.

— О индейцы, мой бедный народ, — слышал я.

— Гей, славяне, мой бедный народ, — слышал я.

— О арийцы, мой бедный народ, — слышал я.

— О лапландцы, мой бедный народ, — слышал я.

— О арабы, мой бедный народ, — слышал я.

— О шумеры, мой бедный народ, — слышал я.

Таким образом, все народы жаловались на свою бедность, а я их жалел. То один народ я жалел, то другой, потому что всех одновременно жалеть очень трудно. Тем более что жалость к одному народу забирает столько сил и здоровья, что на другой народ уже ничего не остается.

И решил я стать, в конце концов, бездомным космополитом, чтобы никого не жалеть, если всех сразу жалеть не получается. Стал я им или не стал, не мне судить, но каково было мое изумление, когда Матушка, выступая по монастырскому радио, заявила:

— О сестрицы, мой бедный народ!

Сделав такое заявление, Матушка трубно высморкалась и сообщила, что отдельно взятая страна объявила войну отдельно взятому монастырю.

— Она, эта страна, имела наглость, — ораторствовала Матушка, — послать ноту протеста в ООН с жалобами на нашу подрывную деятельность, которая якобы мешает мирному процессу. А так как членами организации так называемых наций являются враждебные нам державы, поскольку все до одной державы относятся к нам враждебно, то весь мир идет на нас неслыханной войной. Но мы как минировали подходы к монастырю, так и будем минировать, — это наше святое право, а что касается отпора агрессорам, то я уже разослала призывы о всеобщей мобилизации, и скоро сотни тысяч добровольцев прибудут в монастырь, чтобы сражаться на нашей стороне и под нашими хоругвями.

Затем выступил старец Нил.

— Дьявол — отец лжи, — сказал, шамкая, старец, — но и у нас есть кое-какое оружие…

Так началась священная война. Началась она с сигнальных огней на колокольне и с плаката «Матушка-мать зовет!», на котором игуменья Препедигна, грозно насупив брови, благословляла на ратный подвиг единоверцев.

И потянулись на сигнальные огни герои минувших войн, тени забытых предков и колдуны России, чтобы отстаивать дорогие им идеалы. И для всех Матушка находила оружие и нужные слова.

Между тем отдельно взятая страна пригласила корпус ООН для сохранения мира в регионе, и сотни «голубых касок», вооружившись биноклями, принялись осторожно наблюдать за монастырем.

ГЛАВА XXI

О жертвах священной войны и о том, чего нельзя есть православному человеку.

Теперь мы с Синокротом не торчали на кладбище, а вращались в массе народа. Что касается массы, то она, как обычно, была темная, а что касается народа, то бедный народ был готов немедленно расправиться с другими бедными народами.