Оборотни - Стивен Джонс

Нижеследующая история, на создание которой автора вдохновили ЕС-комиксы,[19] публикуется впервые.

Эту выставку констебль Слоан посетил ровно три недели назад. А сейчас, посреди ночи, он стоял перед музеем и мысли его витали где-то далеко. Уличные фонари взбирались на холм, ватные столбы отбрасываемого ими света смягчал и распушал туман; машины, подвывая, карабкались вверх по проезжей части, достигали вершины и неслись во весь опор вниз, но констебль не замечал ни превышения скорости, ни номеров нарушителей, поскольку думал сейчас только об убийстве.

Это случилось ночью того дня, когда он заглянул на выставку. Дело, собственно, было в том, что тогда только-только начался первый месяц службы Слоана, и, когда его вызвали по рации осмотреть труп, валявшийся среди кирпичей темного проулка, старшему полицейскому, обнаружившему тело, пришлось отвезти новичка обратно в участок, где он и остался сидеть, белый и трясущийся, глотая крепчайший чай чашку за чашкой. Конечно, начальство проявило снисхождение: как-никак, молодой сотрудник, никогда раньше не видевший трупов, — его мягко отстранили от расследования, нити которого вели в порученный Слоану район, и велели временно ограничиться более-менее спокойным центром города. Слоан с трудом уговорил их не давать ему напарника, поскольку знал, что в дрожь его бросило не от вида изувеченного и окровавленного трупа. Когда он оглядывался на ту ночь, его колотило от стыда и ярости, потому что он мог бы привести следователей к убийце.

А еще он был в бешенстве потому, что понимал, что никто и никогда не одобрит его метод. Интуиция не является частью процедуры полицейского расследования. С самого детства он интуитивно чувствовал источник насилия и сейчас был абсолютно уверен в том, что вяло признавало начальство: насилие повсюду, оно окружает всех. Первое же дежурство провело его и по богатым предместьям, и по трущобам; каждая разбитая бутылка перед пивной вселяла в него ужас, но точно так же он ощущал удушливо-зловещие флюиды насилия на тихих пригородных дорогах, за рядами дремлющих машин, инстинктивно чуя, какие задернутые узорные занавески скрывают гневные крики, звон швыряемого на пол фарфора, исторгшийся стон боли. Иногда, чтобы быть честным с самим собой, он допускал, что эти источники опознаёт насилие, скрытое в нем самом, что именно оно тянется к другим очагам зла. Но теперь это было забыто, поскольку никогда еще он не чувствовал приближения столь мощной угрозы, как здесь и сейчас. Когда его перевели в центр, ни начальство, ни он сам не подозревали, что наделали. Прошлой ночью Слоан прошел мимо музея и встревожился; сегодня он знал точно: источник убийства находится в музее.

Рация шипела и фыркала. На секунду констеблю захотелось вызвать на подмогу Центральную, но потом он горько улыбнулся: никаких доказательств у него нет и все только подумают, что убийство лишило его душевного равновесия. И все же Слоан твердо намеревался действовать; нужно только побороть страх перед затаившимся злом, и тогда его место займет стремление подавить это зло. К тому же тот первый труп, а вернее, реакция Слоана оставила пятно на его репутации в первое же дежурство. Слоан сунул рацию в карман и ступил на ведущую к музейному входу лестницу.

Он постучал, и стеклянные дверные панели задрожали. Слабоватая защита от разбухающего внутри насилия. Минуту спустя Слоан увидел свет, скачкообразно приближающийся к нему по широкому темному фойе. Яркий круг лампы обнаружил констебля и задержался на нем, в сумраке замаячил черный силуэт, из теней выплыло лицо, напоминающее сморщенный, почти сдувшийся воздушный шарик. Слоан вспомнил, что однажды на каком-то детском празднике ему, тогда еще совсем малышу, было скучно и тоскливо, и чем дольше тянулся вечер, тем молчаливее и угрюмее он становился; устав от стараний расшевелить буку и втянуть в игру, другие дети принялись колотить его шариками.

— В чем дело, сынок? — сварливо осведомился смотритель.

Теперь, когда двери музея открылись, ощущение угрозы стало еще сильнее; Слоан едва сообразил, что нужно соврать.

— Предписанная проверка, сэр, — ответил он.

— Кем это предписанная, сынок? Что такое-то?

— Недавно произошло несколько ограблений. Мне хотелось бы осмотреть помещение, если не возражаете. Просто на всякий случай.

Сторож хмыкнул, нахохлился и посторонился, впуская Слоана. Потолок высокого вестибюля терялся во мраке; полицейский буквально чувствовал холодный изгиб свода. Тьма обволакивала и стены; лишь лица на портретах маячили в пустоте размытыми пятнами.

— Нельзя ли включить свет? — вежливо осведомился Слоан.

— Этим ведает куратор, сынок. Только он уже дома, храпит в постели! — с явным злорадством заявил старик. Слоан нахмурился, поскольку смотритель шагнул к нему вплотную, ущипнул констебля за руку и вроде как извинился, изогнув губы в кривой улыбке алкоголика. — Можешь взять на пару минут мой фонарик, если хорошенько попросишь.

— Уверен, вы не хотите препятствовать закону. Кажется, сэр, вам как-то неможется, вероятно, вам стоит присесть.

— Но фиг бы ты его получил, кабы у меня не нашлось запасной батарейки. — Словно и не услышав слов полицейского, сторож бочком протиснулся в свою каморку за мраморной лестницей и принялся рыться в ящиках стола, над которым висел белый абажур, украшенный потрепанной каймой из какой-то прозрачной ткани, похожей на паутину — а может, это и была паутина; на столе, рядом с влажным неровным следом от днища пивной кружки, подозрительно попахивающим спиртным, лежал открытый экземпляр «Подлинных признаний уголовников». — Ты везунчик, — заявил наконец смотритель и протянул Слоану фонарь.

Констебль продолжал ощущать копящуюся в комнате Уфозу.

— Я ненадолго, — сказал он.

— Не бери в голову, сынок. Тем паче что я отправлюсь с тобой.

Когда Слоан вышел из комнаты сторожа, луч фонарика скользнул по глобусу, установленному перед входом в планетарий. Над земным шаром балансировала на проволоке луна, выглядевшая сейчас тусклым полумесяцем. Слоан подошел к лестнице, и узкий серп расширился. Смотритель шаркал следом за констеблем. Слоан передернулся, словно сбрасывая с плеч навалившийся на него витающий в воздухе зловещий и как будто сгущающийся страх.

Звенящие под ногами ступени висели над пустотой. Мрамор был скользок; Слоан оглянулся на сторожа и ускорил шаг. На верхней площадке укрепленный на колонне палец указывал направление к залу «ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕКА». Луч фонаря юркнул под арку и уткнулся в как будто бы смятую, а потом неумело разглаженную желтую бумажную маску: лицо мумии.

— Если эти субчики тут, то они тут, — пробормотал за спиной смотритель. — Где же прятаться ворам, сынок, если не среди тел, а?

Сторож передвигался проворнее, чем ожидал Слоан. Констебль уставился на старика, воняющего алкоголем, положившего руку на витрину, в которой хранилась потемневшая от времени челюсть кроманьонца. Воздух тут был густым, спертым; даже зло парило в пространстве как-то вяло, а сторож и сам выглядел забальзамированным, словно мумия.

— Нет, не здесь, — покачал головой Слоан.

Он зашагал по мраморному полу — подошвы ботинок клацали так, точно полицейский облачился в доспехи, — чувствуя, как зло словно разбухает, точно торопясь встретиться с ним. Страх завладел им, и полицейский остановился в нерешительности.

— Я покажу тебе одну комнатку, сынок, — сказал смотритель. — Я горжусь ею.

Косой луч фонаря обогнул фигуру сторожа, превратив его в пятиконечную — руки-ноги-голова — черную звезду; Слоан сделал шаг в сторону, чтобы разглядеть то, что скрывалось за второй аркой. Свет нырнул в помещение, и в стеклянных стеллажах заметались, прыгая по лезвиям мечей и секир, маленькие луны.

— И попробуй только заявить, что они не как новенькие! — прорычал сторож. — Никто не скажет, что я не надраиваю их до блеска, сынок, это факт. Если услышу вора, сразу пулей сюда. И снесу ему голову — еще и побыстрее той пули.

Зло тяжело заворочалось совсем рядом.

— Значит, я вам не понадоблюсь, — сказал Слоан.

— Когда повидаешь столько, сколько довелось мне, сынок, тогда и понадобишься, но не раньше.

Слоан чувствовал, как неуклонно растет тугая атмосфера зла, но все равно чуть не рассмеялся: вот они ссорятся среди обнаженных клинков, хотя ни одно слово не стоит удара. Ощущение жуткого морока вдруг схлынуло, и констеблю удалось наконец определить его источник. Он лежал прямо у него под ногами.

— У меня нет времени спорить, — сказал он и побежал.

Пустота за лестницей сомкнулась вокруг него; сторож закричал; рация Слоана запищала, вызывая его; проткнутые копьем света, задрожали и закачались картины, колонны, ступени. На трясущихся, ватных ногах Слоан заскользил по мраморному полу фойе. Он сразу кинулся в планетарий. Когда констебль пробегал мимо луны над глобусом, та завибрировала и начала вращаться.