Зачарованные смертью - Светлана Алексиевич

Недавно я где-то прочел, что раб вспоминает не только плети и цепи, которыми он был прикован к галерам, но и красоту моря, и соленый ветер в лицо… К чему это я? Это уже о другом… Или нет? О том же. В университете я думал о себе, что я независим. В армии словил себя на мысли, что счастлив стоять в строю по стойке „смирно“ и появилось желание стрелять… Это уже о другом… Это уже чувства, эмоции… А вам нужны факты…

Он пришел в тот день на работу в старом костюме… В старых ботинках… Я после думал, что он же шел и представлял, как будет это делать… Вот эту последовательность: где, как, когда? Открыть, подняться, ступить… Кто бы мог подумать, что он окажется на это способным? Послушник по своей природе… Он нарушил все правила игры…

Заведующий отделом обкома партии — номенклатура ЦК. И вдруг он бросается с восьмого этажа, разбивается насмерть… Это все равно что идти на марше и ухитриться повеситься. Был переполох. Недоумение. Приезжали комиссии…

Я могу пересказать вам текст наших объяснительных записок, даже с сохранением стиля партийных документов, я их немало в свое время написал. Что-то вроде того, что нескольким работникам обкома партии было предложено подыскать другую работу в связи с тем реформированием партии, которое происходит в стране. В числе их был и Игнатий С. Имелись варианты: должность директора кинотеатра или начальника „Союзпечати“, преподавательская работа в сельхозакадемии. И так далее. В служебной бумаге излагалась служебная правда… В ней не было наших разговоров и его растерянности, непонимания того, что совершается вокруг. Он служит партии, как он считал, верой и правдой, ни разу не ослушался, всегда находился под рукой, наготове, и вдруг она его изгоняет. Она его предает. Иначе как предательство он это оценить не мог. Он же был такой, каким партия хотела, каким она его слепила и укротила, он стал ее атомом, ее живой клеткой. Ему нравилась эта большая, беспощадная машина. Однажды он мне признался, что мечтал быть военным, но не прошел по конкурсу в военное училище.

Как этот человек взбунтовался? Этот послушник. Я до сих пор понять не могу. Он всегда делал то, что ему прикажут…

У него была красивая жена. Бухгалтер в стройтресте. Двое сыновей. Он получил для каждого квартиру. Купил им машины. Да, это все было, и он это все умел — взять, получить, позвонить, попросить, нажать, выбить. Казенная дача… Продуктовый заказ в обкомовском буфете… Но не из-за этого со стометровой высоты — на камень! Не из-за сырокопченой колбасы и икры…

Его изгнали, его предали… Он не мог с этим примириться…

Было еще одно обстоятельство. Домашнее. Интимное. Я не уверен, что имею право приоткрывать его. Но если без имени… Инкогнито… Когда жена узнала, что он уходит из обкома, пригрозила: „Забирай свою старую мать! Вези назад в деревню! Мне надоело из-под нее горшки таскать…“. Мать тяжело болела… Он попросил в обкоме машину, и шофер рассказывал, как они отвозили в деревню его больную мать. Проедут десять километров:

— Стой! Поворачивай назад.

Выйдет. Покурит.

— Едем дальше.

Оставил он мать в старой, холодной хате. На чужих людей. Плакал. Просил. Это он, к кому вся деревня приезжала за справедливостью?! Это он, кто был — власть.

Человек сломался. Я думаю, он окончательно сломался там, в машине, когда он сидел в кабине, а полупарализованная мать лежала в кузове, в кабину она не вошла. Все в жизни перемешано: сырокопченая колбаса, икра, власть и смерть. Я не пытаюсь вызвать у вас сочувствие. Это наша сумасшедшая, безумная наша жизнь… По Библии человек живет не при капитализме, не при социализме, а на земле. Я должен объяснить эту жизнь своим ученикам…

Театр абсурда! Самое главное случилось потом, после него… Через несколько месяцев мы все искали другую работу. Партия, которая к моменту ее закрытия насчитывала тринадцать миллионов членов, перестала существовать в один день. Мне позвонили утром: „Обком закрывают. У нас два часа, чтобы забрать свои вещи“. Взвившаяся толпа у здания обкома… Крики и оскорбления… Заставили открыть портфель… Вывернуть карманы и снять пальто… Кабинеты опечатывала комиссия: какой-то слесарь, неудачливый журналист, мать пятерых детей… Ее я запомнил по митингам, она всегда выступала и рассказывала, что живет в многосемейном бараке, с пятью маленькими детьми, требовала квартиру… В моем кабинете все перевернули, исчезла пепельница и зажигалка… К слову сказать, через год я встретил ту женщину, спросил: „Получили ли вы квартиру?“. Она погрозила кулаком в сторону здания бывшего обкома партии: „И эти подлецы меня обманули!“. Первый секретарь обкома сейчас — замдиректора совхоза, он хороший инженер. Второй секретарь — директор кинотеатра… Я учитель… Никто не чувствует себя палачом… Все чувствуют себя жертвами… И внизу и наверху… Всех предали… Кто? Одни говорят, что идея нас предала… Другие — что мы ее предали…

Все идет по знакомому сценарию… Вы человека не измените… И без усилий системы человек хочет исчезнуть в массе. Кажется, это слова Оруэлла. Когда человек в массе, он невидим, но он бессмертен. Социализм заставлял человека жить в истории, творить историю… Он сплачивал, соединял одним действием, одним направлением движения. Великая идея подчинила хаос… Она светила с высоты, пусть недосягаемая, и даже лучше, что недосягаемая. Народ чувствовал себя в истории, что он совершает историческое действие, что он при чем-то великом присутствует… Подобное чувство он испытывал еще только в войну… А что вы ему дадите? Сытую жизнь? Благополучие? Они никогда не будут для нас конечной целью. Другой замес. Нам нужен трагический идеал. Был обряд — светлое будущее… И был этот трагический идеал… Вы его не растопчете. Не отберете. Он будет жить. Ну что ж, пишите. Сейчас все можно писать, и все пишут, а где литература? Где что-нибудь равное тому, что с нами происходит? Хотя бы вот одна его смерть… Эта смерть…»

История человека, который летел, как птица

Иван Машовец — аспирант философского факультета…… года

Из рассказа друга, аспиранта философского факультета Владимира Станюкевича.

«…Он, конечно, хотел уйти незамеченным. Был вечер. Сумерки. Но несколько студентов из соседнего общежития видели, как он прыгнул. Он открыл окно в своей комнате настежь, стал на подоконник и долго смотрел вниз. Потом повернулся спиной, очень сильно оттолкнулся и полетел… Он летел с двенадцатого этажа…

Шла мимо женщина с маленьким мальчиком. Малыш поднял вверх голову:

— Мама, посмотри: дядя, как птица, летит…

Он летел пять секунд…

Все это мне рассказал участковый милиционер, когда я вернулся в общежитие; я оказался единственным, кого в какой-то степени можно было назвать его другом. На следующий день в вечерней газете я увидел снимок: он лежал на асфальте лицом вниз… В позе летящего человека…