Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том I - Лев Гомолицкий

Сразу вслед за обнародованием результатов конкурса с резкой его критикой выступил львовский Русский Голос. Указав на большое значение самого по себе факта выявления впечатляющих молодых поэтических сил среди русского населения страны, обозреватель газеты, однако, отметил отсутствие четких критериев и ясных принципов у организаторов и признал, что надежды на то, что конкурс послужит стимулом для молодежи, не оправдались. Жюри «не объяснило, какого рода стихотворения были присланы и почему приходилось выбирать то или иное произведение, и какого рода произведения были желательны, чисто лирического, задушевного характера или на гражданские мотивы». Но уж совсем неправильным являлось решение поручить выбор трех лучших стихотворений публике, собравшейся на концерт. «Почти все модные ныне конкурсы, где решающая роль предоставляется случайной, неподготовленной публике, бывают неудачны. И по ним можно судить исключительно о вкусах той или иной случайно собравшейся публики, но ничуть не о художественной ценности произведения»[173].

А вскоре со статьей по поводу варшавского конкурса выступил в Русском Голосе и сам Гомолицкий. Продолжая тему, намеченную в его стихотворном выступлении в предконкурсном турнире – долг литературы перед страждущей родиной, – она ставила вопрос о «всей той Руси, которая теперь заявила о своем существовании, презирая политические границы и признав только границы просыпающегося национального самосознания». В связи с этим он обращался и к вопросу о праздновании Дня Русской культуры во всех разбросанных по земному шару центрах, находя истинный смысл его не столько в почитании «бесспорно великих имен» классиков, сколько в выявлении нового поколения «наследников». Указав на «пропасть» между своим и предыдущими поколениями, автор заявлял, что «только теперь начинается что-то, что нам кажется действительностью, потому что это еще наше тягучее, но зато вполне правдоподобное “сейчас”», объясняя появление этого «что-то» кристаллизацией национального самосознания[174].

Здесь Гомолицкий подходил – впервые в своих публичных выступлениях – к противопоставлению «эмигрантской» и «советской» литературы. Это было продолжением разговоров с Сергеем Рафальским, который, кстати, недавно (в декабре 1928 года) покинул Острог и направился в Париж[175]. Для Рафальского понятия и «русского» и «эмигрантского» являлись заведомо одиозными: и эмиграция, и автохтонное русское «меньшинство» были воплощением безжизненности и отсталости, и лишь молодая советская литература несла с собой обновление и расцвет культуры. Этому Гомолицкий противопоставил концепцию, которая в полной мере сложилась у него лишь к концу 1930-х годов. Противопоставление у него эмигрантской и советской культур знаменовало выход за пределы проблематики «меньшинственной», в сфере которой Гомолицкий, казалось, целиком находился до того. Здесь он фактически объединял «меньшинственную» культуру с «эмигрантской», тогда как газета, в которой он выступал, – Русский Голос, – смысл своего существования видела в обособлении и противопоставлении себя эмиграции и ее органу в Польше – варшавской За Свободу! При этом самое понятие «эмиграции» для Гомолицкого было насыщено не «политическим», а чисто культурным содержанием:

…для нас вопрос «быть или не быть» сосредоточен не в объединении эмиграции вокруг той или иной политической цели и не в том, что может решить о нас Лига Наций, и даже не в том, ведем ли мы активную работу в России или эволюционируют ли большевики, – всё наше будущее зависит от тех нескольких праведников, которые несут в себе частицы великого духа народа, на вершинах которого стояли в прошлом и Ломоносов, и Пушкин, и Гоголь, и Достоевский, и Толстой, и Андреев, и Короленко, и Блок, и многие-многие, длинный и удивительный синодик[176].

Эмиграция – не столкновения фракций, групп и партий и даже не засылка боевых отрядов на советскую территорию, но напряженная работа по сохранению наследия и предотвращению застоя и смерти родной культуры. Для этого нужен журнал, открытый для участия молодых. Это – «самое важное», это – настоящий «конкурс» для молодых. И тут замечательно, какие автор приводил доказательства жизненности современной русской культуры в изгнании. Все три примера – безымянны; все трое молодых литераторов, «праведников», лично знакомы автору, но известности не получили из-за невозможности печататься.

Даже при неизбежно фрагментарном знакомстве с острожской биографией Гомолицкого этот пассаж в статье вызывает некоторое недоверие. Автор, обреченный на прозябание в глуши, жаловавшийся на отсутствие литературной среды, искавший вместе с группой сверстников выхода в большой мир литературы, рассказывает здесь о трех молодых литераторах, обойденных конкурсами и вниманием журналов, но воплощающих собой великие возможности русской культуры в зарубежье. Первый пример – это оказавшийся в Варшаве во время проживания там Гомолицкого мальчик-гимназист, пославший первую большую поэтическую вещь местной «литературной знаменитости». Описанная здесь история разительно, хотя и с некоторыми смещениями и свежими деталями, напоминает контакты 18-летнего Гомолицкого с А. Л. Бемом, историю появления стихов юноши в За свободу! и работы над сборником Миниатюры. Второй пример (с прозаиком) можно было бы попытаться увязать с товарищем Гомолицкого по Острогу Вл. Х. Гриненко, если бы в нашем распоряжении было больше сведений о нем. Но третий, последний пример совершенно определенно представляется аллегорическим описанием самого Гомолицкого:

Я знаком с творчеством одного русского молодого лирика – поэта в настоящем смысле этого слова, а не в том, в каком теперь часто легкомысленно называют поэтами больших детей, забавляющихся вялыми рифмами и бесцветными словами. От каждого его образа веет жгучим солнцем духа. Пройдя религиозно-философскую школу Льва Толстого, он бы не понял выражения «воспевать любовь». Он принимает только всечеловеческое значение понятия любви. Жизнь имеет для него соленый привкус пота, крови и солнца и вся проникнута духом, как лучи Рентгена просекают человеческое тело. До сих пор наша поэзия не поспевала за русской религиозно-философской мыслью и романом. Рядом с гигантом Толстым и Достоевским мы читали публициста в поэзии, Некрасова, и эта пропорция сохранялась до тех пор, пока мы еще могли одновременно учитывать все свои литературные силы. Поэзия, обладающая такой творческой силой, как синтез на русской почве, была всегда позади и уровнем несколько ниже прозы. Сравнивая то, что пишет этот мальчик, с тем, что писали Тютчев, Вл. Соловьев и Блок, – мне кажется, я слышу новый голос, который говорит из глубин, где сплелись «корни существования». Он зарабатывает простым трудом, не имея возможности читать новые и часто даже старые книги, оставаясь в полной глуши совершенно оторванным от течения современной жизни. Что бы он дал нам, если бы был перенесен в условия действительной жизни!

Конечно, трудно без сопротивления принять отождествление этого портрета с самим Гомолицким: слишком сильно этот пассаж походил бы на хвастовство, несвойственное всему облику и поведению поэта, как мы его знаем по всем другим источникам. Однако чистой саморекламой его можно было бы счесть, во-первых, если автор не скрыл бы имена описываемых им литераторов, а во-вторых, если бы его предположительная авто-аттестация не находила полного подтверждения у Рафальского в приведенном выше отрывке из письма к А. Л. Бему («Сей – воистину поэт; пишет даже не пудами, а тоннами. <…> Ни разу не увлекался ничем, кроме стихов, ни разу, по-видимому, не усумнился в том, что искусство есть дело благородное»).

Предложенные в статье идеальные портреты «праведников» созданы были не праздным самолюбованием автора. Результаты варшавского конкурса показали Витязевскому и Гомолицкому насущную необходимость основать собственный журнал, и издательская конъюнктура, возникавшая во Львове в связи с реформой и расширением деятельности Ставропигиона и Русского Голоса, позволяла верить в осуществимость этих планов. О намерении издавать журнал молодых было объявлено в За Свободу![177] и Русском Голосе одновременно со статьей Гомолицкого «О самом важном». Ссылка на существование безвестных «праведников» преследовала конкретные тактические цели – она должна была содействовать мобилизации необходимой поддержки задуманному журналу.

О том, что этот журнал должен был быть совместным предприятием Витязевского и Гомолицкого, и о том, какой именно должна была быть роль Гомолицкого в этом дуумвирате, дает представление газетное сообщение:

Инициативная группа по изданию русского журнала, который бы являлся органом русской молодежи, настоящим доводит до сведения заинтересованных лиц, что о дне выхода и месте издания журнала будет сообщено в ближайшем будущем.