Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания - Роман Солнцев

И когда среди ночи он плакал, закусив подушку, дверь тихо отворилась, и Марина предстала перед ним, сбросив халатик, — еле различимая, но тускло светящаяся, нагая, как белая мраморная статуя…

И он бросился к ней, как никогда в жизни не бросался к женщине, метнулся, как некий порабощенный зверь, упал на пол, целовал ей руки и колени, и овладел ею на ветхом, скользящем по полу коврике, и потом они оказались на кровати его, и он терзал ее, и она, запрокинув голову, все время молчала, только смотрела странными узкими глазами ему в глаза…

И только под утро, уже в дверях, обернувшись, произнесла наставительно:

— Теперь ты понимаешь, как важна на свете женщина…

Что за этим стояло, какие перенесенные ею страдания, феминистка она, что ли, Миня, конечно, не знал, да и не желал бы теперь узнавать… Одно было понятно: он пал окончательно. Утонуть бы в пьянстве, да нужно работать… можно и в работе забыться… выносить судки из–под тяжелых больных, мыть коридор, сшивать порванные ремни…

Или бежать немедленно из этой психушки, пока странная красотка не свела и его с ума! Сладострастие и мерзость! Содом и Гоморра! Падать ниже некуда! Ниже — только геенна огненная! Он весь в смраде! Где, в какой реке теперь отмоется?!

Трясясь от пережитого, мокрый, ненавидя себя, на заре, еще в сумраке, чтобы узнать время, он протянул руку и включил старую «Спидолу», стоявшую на полу, и оттуда, из хаоса звуков, вдруг вырвался звонкий женский голос, говоривший на английском. Миня вскочил в постели и посерел лицом. Ему показалось — здесь, рядом, жена Таня! Нашла его…

Бежать!!! Решено!!! Но уйти из райцентра до всеобщего подъема, до завтрака, он не успел. Прошмыгнул в больницу — хотел в сумерках прихватить из кладовки какой–нибудь ватник, потому что простуда не отпускала его, кашель выдирал из легких болезненные и щекочущие клочья, — так можно и свалиться. А если он свалится, ему возле Марины — смерть…

Однако в столь ранний час везде горело электричество, весь персонал был на ногах, включая доселе улыбчивого, а сегодня вдруг насупленного, раздраженного главврача. Что–то случилось?

11

Татьяна не успевала управиться с домашними делами — подолгу задерживалась на работе. Иностранцы, как пчелы на мед, летят в Сибирь. А через день–два уже сентябрь, Валечке идти в школу, до сих пор не куплены новые учебники, фломастеры, ручки, красивые тетради (все же девочке надо красивые!), также были обещаны ей туфли на широких каблуках… всего на тысячи полторы забот. Да и у самой Татьяны забота: обломилась шпилька, попала в щель между плитами тротуара, все же асфальт более щадящ для обуви, а эта горбатая модная мозаика на городской земле с приходом заморозков станет истинным бедствием, покрывшись панцирями льда. В прошлом ноябре, помнится, дочка упала, расшибла колено…

Нету, нету времени! До сих пор не уплачена квартирная плата за июль, а банк «Факел», куда положено платить, работает только до шести вечера, почта же, куда несем деньги за телефон, в семь также закрывается. А тут еще у кошечки Люси нарастает и нарастает любовное недомогание — животное жалуется, кричит. То ли капать ей на нос контрацептивы, то ли везти в ветеринарную лечебницу делать операцию… Господи, а еще имеется, никуда не делся, дачный участок, который издали, из–за дымных труб города, словно вопит во все свои зеленые дудочки и жалобно моргает цветами. К счастью, недавно вновь сыпало дождем, не повянет, наверное, зелень, не согнется до земли. Смородину Татьяна успела собрать в одно из воскресений, почти полное ведро получилось. Но надо бы и стручковую фасоль не упустить, пока не ожестенела…

Автобус, как всегда, не доезжает до ворот дачного кооператива «Наука» с километр, и Татьяна сегодня замарала сапоги до колен, пока добралась по склизким переулочкам, заросшим бурьяном. Вот он, родной деревянный домик, неказистый, размером 2,5х 3,5 метра, с железной трубой и двумя флюгерами, его сложил когда–то из бруса Миня. Дверь не запирается, потому что воры уже не раз отдирали фомкой скобу вместе с замком, и теперь край двери измочален, словно его грыз некий зверь. Внутри крохотная печурка из кирпича, она на месте, топчан и стол целы, а вот стула нет — сожгли, только обугленная ножка осталась… Что же украли на этот раз бомжи? Исчез электросамовар, который, обернув в старые газеты, Татьяна затолкала недели две назад под топчан. Исчезли алюминиевые ложки и вилки, хотя были подвешены на ниточке над дверью и завешаны старым полотенцем. Воры поозирались — увидели. Никаких постелей тут, конечно, Лавриковы давно не держат — уносят в железный гараж.

Отперев гараж, Татьяна окинула взглядом его почти пустое пространство, где пара колес от «хонды» (ах да, машину недавно забрал сосед по участку Тундаков), да в дальнем углу старый трехколесный «ИЖ» — Миня не успел его красиво покрасить, чтобы дочь не стеснялась ездить… канистры, вилы, лопаты… И Татьяна заплакала. Нет, надо работать, работать.

Для начала, чтобы успокоиться, окунула глаза в свои цветы, высаженные справа и слева полукругом возле домика — малиновые астры и белые пионы, которые так любил Миня, похожие на маленькие тугие облака… а рыжие циннии, а синие флоксы, а оранжевые титонии и монарды… А уж бархатцы, бархатцы красно–золотистые, вот они, стоят как солдатики! Миня любил их носом потрогать.

Татьяна специально отпросилась у первого заместителя мэра, сказав, что трава забила весь огород. И в самом деле, сделай два шага — словно камыш над озером, стоит лебеда, лезет пырей, вымахал и уже пушится молочай. Натянув перчатки с красными резиновыми наконечниками, взяла маленькую лопаточку — размером с ладонь — и, согнувшись, вошла в зону травы. Господи! Почему сорняки такие мощные?! Да потому, конечно, что здесь, на холмах за городом, где выделили небогатым людям участки, у них, у сорняков, веками была родина. За две недели свободы прострочили Татьянины грядки так густо, что лука не видно, свекла попряталась… а уж фасоль и вовсе закрыта, как занавесом.

Вот молочай, казалось бы, хлипкий, отрывается легко, а корень остается, а потом на этом месте из земли выскакивает пучок юных молочаев. Миня как–то сказал, что молочко в этих растениях — тот же каучук, если бы научиться перерабатывать…

Татьяна работала в Мининых синих трико, к наступлению сумерек от усталости начала опускаться на колени, потом села, настелив газет на бревешко, которое воры не сумели спалить в костре возле домика.

Отвыкла от физической работы. Подняла взгляд — а вишня–то уже темно–красная, переспела, ее–то надо бы тоже снять. Доковыляла до куста, принялась сдергивать и есть… сладко–то как.

За спиной хмыкнули и зааплодировали. Татьяна резко обернулась. Кто это?!

— Извините, сударыня, шел мимо и восхищенно остановился! — Это еще один сосед по дачному кооперативу, полуспившийся актер из местного театра Соколовский, высокий, узкоплечий, с редкой рыжеватой бородой, в которую он все время усмехается короткими губками и этим раздражает Татьяну.

— Здрасьте, — Татьяна молча ждала, что последует далее. Уж не скажет ли, что и у него Миня деньги занимал?

Но Соколовский, человек все же умный, решил, видимо, сыграть в обратную игру. Выказать некое благородство.

Усмехаясь своей таинственной и все же подловатой улыбкой алкаша–попрошайки, он молча подошел ближе, сунул руку в один карман, в другой, что–то нащупал, поиграл там пальцами (уж не прикидывая ли, сколько дать?) и вынул розовую сотенную бумажку.

— Вот… прошу великодушно простить, — заговорил он, настойчиво заглядывая в глаза своими немигающими серыми, — задержался с отдачей… брал у Михаила… конечно, мог бы подождать… но поскольку занимал на месяц, то и отдаю не позже… — И он протянул деньги, и Татьяна, вспыхнув от недоверия (не обманывает ли актер?!), отступила на шаг. — Ну, чего вы, Татьяна Сергеевна?! Не с процентами же — между своими?!

— Да о чем вы?! — пробормотала Татьяна, и деньги пришлось взять. — Только мне он ничего не говорил…

— А зачем он будет говорить?! — рассмеялся актер, выкатывая темные обкуренные зубы. — Если бы это он занимал… да и в таком случае — зачем туманить столь прелестную головку?..

Татьяна неловко сунула деньги в карман куртки, все больше подозревая, что актер придумал свой долг с единственной целью предстать красиво перед ней. Наверное, теперь он чего–нибудь потребует: пойти в его недостроенный коттедж, поговорить по душам, вина выпить и пр. И Татьяна, торопя события, улыбнулась и как бы легкомысленно бросила:

— Вот и спасибо… как раз на такси… заработалась и подумала, как бы теперь быстрее домой добраться. Хотите вишни? — Кивнула на кусты и пошла складывать лопаты и перчатки в гараж.

Услышала шаги. Наверное, уж не набросится сзади.

— Я почитаю вам, Татьяна, — встав довольно близко, произнес актер, напрягая голос, как Каргаполов, делая его по тембру богаче, — монолог Гамлета. В переводе, естественно, Бориса Леонидыча.