Авиатор: назад в СССР 8 (СИ) - Михаил Дорин

а завершили всё братцы — вертикальные, отстреливая одиночные тепловые ловушки.

Командир Ан-12го сказал нам занять места в гермокабине. Мне удалось сесть рядом с иллюминатором.

Двигатели транспортника загудели. Самолёт быстро вырулил на полосу и приготовился взлетать. Четыре турбовинтовых двигателя стали набирать нужные обороты. Рывок и самолёт побежал по полосе.

Отрыв я даже не заметил, поскольку мысленно погрузился в надвигающееся возвращение в Союз.

— О чём задумался, Серый? — спросил у меня Бажанян.

— Не так я хотел слетать домой. Думал, что полечу обратно на более весёлой ноте, — сказал я и продолжил смотреть в иллюминатор.

Самолёт вышел из облаков и за бортом засветило солнце. Красиво выглядит система горных хребтов Паропамиз. И где-то там уже и родная страна.

— Смотри. Такого никогда не видел, — указал в иллюминатор Валера.

Рядом с Ан-12 пристроилась пара МиГ-23, следуя рядом. Из кабины экипажа вышел бортинженер и тоже обратил наше внимание на такой кортеж.

— Запросили по связи разрешение пристроиться. Хотят сопроводить нас до Осмона, — сказал он и посмотрел в иллюминатор по другому борту.

Справа была ещё одна пара МиГ-23. От такой дани уважения погибшим слегка замерло в душе.

Под нами осталась пограничная река Амударья. И никто из истребителей не отвалился в сторону. Все проводили командира полка в последний путь.

Глава 7

Яркое солнце, невозможная жара и приятный шум моря. Или океана? В этом сне уже и не разобрать.

Влага испарялась с бетонки после вчерашнего дождя. Техники с голым торсом бегали под самолётом, готовя его к вылету. С каждым шагом мой комбинезон становился всё тяжелее и тяжелее от пота. Никакого морского спасательного костюма. На мне обычный комбинезон, к которому я привык в Афганистане.

Аэродром огласил дикий гул двигателей. Он нарастал с каждой секундой. Техник бежал ко мне в каких-то странных тапочках с докладом о готовности моего борта, но его голос тонул в этом нескончаемом шуме. И почему мне казалось это нормальным — за тапки на этом аэродроме никого не наказывают.

Сзади кто-то потянул меня за локоть.

— Ну что, сегодня первый вылет на новом самолёте? — весело спрашивал меня такой лётчик, чьё лицо было прикрыто светофильтром. — Серый, чего завис? — продолжал он меня теребить.

Открыв глаза, я сощурился от яркого солнца, проникающего в гермокабину через иллюминатор. Меня толкал вбок Валера, чтобы я проснулся.

— Ты так поспать любитель! — удивился он, почёсывая свои густые усы.

— А чего ещё делать? Это в МиГе не поспишь, а тут почти трансатлантический перелёт, — сказал я, отклонившись назад в кресле гермокабины Ан-12.

— Сейчас снижаться будем. Уже траверз Ташкента прошли, — произнёс Гаврюк и повернулся к Буянову, который что-то проверял в своём чёрном портфеле.

Снова сны меня одолевают непонятные. Раньше было интереснее — море-океан, взлётная палуба и новый корабельный самолёт. Каждые такие грёзы, словно вещий сон о моём будущем. Как бы сознание даёт намёк, что я окажусь в морской авиации.

А сегодняшняя картинка другая! Меня будто в отпуск отправили на пляж. Ещё и эти тапочки на представителе техсостава! Гул двигателей ужасный. Наверняка — шум Ан-12го проник ко мне в сон.

— Ничего, Родин. Пару дней в общаге потаскаешь кровать на спине и будешь свеженьким, — громко сказал Буянов, присев напротив меня в такое же кресло и выложив на столик между нами несколько различных вещей.

— Гаврилыч, ты ничего не потерял? — спросил у него Бажанян, кивая на предметы, на столе.

— Из кабинета и вагончика всё забрал. Снаряжение брать не стал — кому оно нужно, — сказал Буянов и стал медленно укладывать вещи в открытый дипломат.

Это были главные ценности командира. Записная книжка с логотипом Олимпиады в Москве, небольшая пачка чеков Внешпосылторга, удостоверение личности, несколько книг и пару фотографий.

— Лариса, — вздохнул Гаврилыч, показывая фото Араратовичу и убирая его в чемодан. — Не думал, что мне придётся ей везти Алексеевича.

— Это его супруга? — спросил я, когда Буянов закрыл ключиком чемодан.

— Да, Лариса Павловна. Мировая женщина. Сколько бесед она с нами проводила и не пересчитать, — улыбнулся Араратович.

Буянов рассказал историю, как у него не сразу всё получалось в полку. Не получалось нормально летать.

— Пошёл к Алексеевичу. Он комэска мой был тогда. Сказал, рапорт на увольнение пиши и домой мне принесёшь. Я и написал, — сказал Гаврилович.

— И что потом? — спросил Валера.

— Прихожу, а мне Лариса Павловна открывает дверь. Голова в бигуди, фартук в муке. Стоит и руки вытирает полотенцем, — посмеялся Иван Гаврилович. — Мол, чего пришёл, лейтенант? Я ей говорю, что командиру рапорт отдать. Она уходит и возвращается с оладушками.

— А они у неё просто, мамой клянусь тысячу раз, такие никто из вас двоих не ел! — воскликнул Араратович.

— Лариса Павловна говорит, держи оладушки, а ты мне рапорт. Ну, я и без лишних мыслей отдал ей, — сказал Буянов.

— И передала? — удивился я.

— Неа. При мне порвала и сказала: «- Иди работай». Добавила, если ещё раз приду, заставит меня туалет на аэродроме чистить и за щёку потеребила, — ответил Буянов и повернулся к иллюминатору.

Комэска сейчас несколько потерян. Ему из нас четверых тяжелее всего. Он был ведомым Томина и должен был заходить в левом пеленге на посадку.

— Гаврилыч, ты только… — начал говорить Бажанян, но комэска его перебил.

— Тигран, эта ракета предназначалась мне. Мы всегда садились парой, но в тот день он дал команду на роспуск. Почему? — спросил Буянов, чьи глаза слегка покраснели.

Бажанян не ответил. Иван Гаврилович чувствовал за собой вину, боясь рассказать подробности супруге Томина. Не знает как смотреть ей в глаза.

— Потому что это был его приказ, Иван Гаврилович. Валерий Алексеевич всегда сам принимал решение, — сказал я и Буянов с удивлением посмотрел на меня.

— Ты так говоришь, будто знаешь его дольше нас с Араратовичем, — произнёс комэска.

— Не больше вас. Но разве вы не согласны со мной? — спросил я и Буянов медленно кивнул.

— Всё равно, тяжело принять тот факт, что его нет. Как думаешь, Араратыч, командиру дадут Героя посмертно? — спросил Валера.

— Пасечник сказал, что лично этим займётся, — ответил Бажанян.

Ан-12 начал плавное снижение. Транспортник шёл к полосе медленно, не выписывая сумасшедший манёвр или закладывая максимальный крен в развороте. В иллюминаторе не видно отстрела тепловых ловушек. Это всё первые признаки мирной жизни, которая царит здесь в Осмоне. Горы Афганистана остались на время позади.

Плавного касания полосы у командира корабля не получилось, и мы дважды подпрыгнули на своих местах. Воздушный радист, зайдя к нам, сказал о молодом правом лётчике, которого все учат, да толку мало

— В Тузеле пару дней назад из-за него чуть с полосы не ушли, — пересказал этот прапорщик нам вкратце предыдущий подобный случай, сняв с себя гарнитуру. — Вы сейчас удивитесь, что