Фебус. Ловец человеков - Дмитрий Старицкий

– А ты, казаче, никак с Днепра будешь? – спросил я его по-русски, удостоверившись, что западных языков он не знает.

– Та ни, княже… С Ворсклы. – И лыбится, показывая крепкие молодые зубы.

– Будешь защищать корабль от нападения?

– Корабелю дашь – дык и разговору нет, княже, – подбоченился он.

– Сабли нет, есть рогатина, – огласил я список.

– Та хоть дрючок, лишь бы острый был, – осклабился он снова.

– А в плен-то ты как попал, такой шустрый да умелый?

Тут парень немного смутился, но врать не стал:

– Та мы, добрый человек, на Анатолию ходили на чаечке малость тутейших за зипун пощипать, так я тама на бабе попалился, – рассказывал он со смешочками типа «ну дык вышло так». – Зашли мы ночью в бухту шепотом, весла тряпками обмотав. Село бусурманское усе дрыхло без задних ног, даже собаки не брехали. Пока хлопцы их добро на лодки таскали, я знойненьку таку бабенку найшов, та и в кусты ее завалил – мыслил, успею… Не успел. С нее меня басурмане и сняли. У нее меж ног оказалось так узенько-узенько, а мой струмент, ты сам его видал, – с мисячного порося буде. Тока разобрался и вдул, тут меня агаряне и повязали, тепленького. А казаки уси сплыли вже. С зипунами. А меня связали и в кутю к баранам покидали, як куль, но даже не катували. Правда, и исти не дали. На третий день жиду продали. Тот меня в Истамбул на шебеке свез и там перепродал на галеру. Потом и на другую перепродали. Потом уже на эту. Пять рокив, считай, как все гребу и гребу. Конца-краю этим волнам не вижу. Вот те крест.

И перекрестился по-православному.

Окружающие нашу беседу не понимали. Кроме Микала, который, сложившись пополам от смеха, упал на палубу, закатился под фальшборт и страдальчески там икал, дрыгая ногами. Смеяться по-человечески, даже ржать, он уже не мог.

– Что он с меня смеется, княже? – обиделся казак.

– Да он такой же ходок по бабам, как и ты, – ответил я ему. – А смеется, потому что представил, что это не тебя, а его за задницу с бабы повязали. Я вот что хотел спросить: служить мне будешь? Дом твой далече отсюда будет…

– Не во гнев тебе буде сказано, не буду. Домой пийду, княже, в Полтаву. Дюже соскучился. А что далече отсель, мне то не боязно. Ты мне только корабелю дай и пару монет на хлиб с салом.

– А звать-то тебя как? – восхитился я этим экземпляром.

– Меня-то? – почесал он пятерней бритый затылок, будто припоминая собственное имя. – Мамай. Грицком крестили.

– Мамай, говоришь, казаче? – усмехнулся я.

– Та у нас уси в роду Мамаи. Набольшие наши только стали по-литовски Глинскими князьями зваться. Им великий князь местечко Глину в удел дал. А Полтава-то – наш родовой город.

– А тот Мамай, что Москву воевать сто лет назад ходил, кто тебе?

– Это хан-то ордынский, который Кият Мамай?

Я кивнул в подтверждение.

– Родней он нашей будет. Предок у нас общий. У всех Мамаев.

– Хорошо. Об этом попозже поговорим. За кувшинчиком вина.

Дзапар довольно осклабился, выражая полную готовность употребить кувшинчик. Для начала…

Микалу вообще не надо отдавать приказаний. Все сам чует, что нужно. Вырос из-под палубы, и с ним – сержант. Потом и стрелки объявились с рогатинами в охапках, которыми они и оделили бывших узников совести.

– А где этот сиреневый амазон? – спросил мой раб, подтаскивая страхолюдную секиру скоттского барона.

– Он в гальюне мается. Обожрался непривычной еды, вот и пробило его, – засмеялся молодой кастилец.

– Это ему притащили такой маленький топорик? – попробовал я пошутить.

– А что? В самый раз под его лапу будет, – уверенно заявил Микал, оглаживая секиру, – остальным даже поднять это чудовище будет сложно.

Кинг-Конг, прибежавший под наш хохот из гальюна, с ходу бухнулся передо мной на колени и что-то активно залопотал, стуча лбом о палубу.

Я беспомощно посмотрел на кастильцев.

Дон Хуан что-то спросил у него.

Здоровенный негр ему ответил, не вставая с колен, только выпрямившись. А он действительно был здоровенным не только по саженному росту; руки у него в бицепсе – ого-го-го… чемпион по армрестлингу. «Руки как ноги, ноги как брусья». Грудные мышцы лежали мощными плитами, на животе четким рельефом выделялись «кубики» под черной кожей с оттенком баклажановой шкурки. Лицо у него было слегка вытянутое и неожиданно скуластое. Лоб высокий. Нос прямой длинный, хотя и с большими ноздрями, но не вывернутыми, а вполне себе нормальными. Подбородка не видно из-за курчавой бородки. Глаза карие, белки с легкой желтизной, которой совсем нет у амхарцев.

– Он говорит, ваше высочество, что отныне и навсегда он ваш раб. И единственное его желание – это служить вам так, чтобы отдать свою жизнь за вашу.

– Но он волен уехать домой, – сказал я.

Дон Хуан перебросился несколькими фразами с Кинг-Конгом и пересказал мне по-кастильски:

– Он говорит, что у него больше нет дома. Его дом разрушен врагами, которые захватили их всех в плен, чтобы продать португальцам.

– Кто их захватывал?

– Царь Текрура. Он мусульманин и дружит с португальцами. Сначала продавал им своих людей. А теперь соседей захватывает для продажи. У него большое войско из личных рабов.

– Царь? – переспросил я.

– Ну, так можно перевести этот невоспроизводимый на человеческом языке титул, ваше высочество, – помявшись, ответил граф де Базан.

– Как его зовут?

Граф перекинулся с негром несколькими словами, и тот ответил что-то совсем непроизносимое с большим количеством дифтонгов «мгве», «нг» и «бва».

– Скажите ему, что отныне я его буду звать Куаси-ба.

Чем я хуже графа Жофрея де Пейрака? Разве что отсутствием Мишель Мерсье. Но у меня Ленка не хуже будет.

– Кстати, а каким именем его крестили?

– Говорит, что Марком.

– Вот и будет он Марк Куаси-ба. Скажите ему, что я беру его к себе в дружину, но он должен выучить наш язык.

И протянул руку, в которую Микал вложил скоттскую секиру.

– Носи его с честью, миллит Марк.

Принимая боевой топор, эта черная громадина посекундно мне кланялась и что-то лопотала.

Я вопросительно взглянул на графа де Базан.

– Он говорит, ваше высочество, что убьет этим топором каждого, на которого вы ему покажете.

– Микал, – приказал я, – тебе особое задание: как можно быстрее обучить эту гору черного мяса нашему языку, – кивнул я головой на «баклажана».

«Ступенька»: стременной – телохранитель – казначей – порученец – слуга – и исполняющий обязанности моего пажа только вздохнул, подтверждая кивком полученное задание. Что-то много дел я на одного парня наваливаю. Все по принципу – вьючат того, кто везет и не брыкается. Надо осмотреться с обязанностями моего окружения и что-то переиграть.

Ночью, проверив караулы и бодрянку, узрел неспящего Мамая, который со шпирота увлеченно смотрел на чистое звездное небо.

– Что, удивляешься, что до дома топать и топать, а звезды над головой все те же? – спросил я его по-русски, когда подошел ближе, и сам настолько впечатлился этим зрелищем, что неожиданно для себя процитировал Ломоносова:

Открылась бездна звезд полна;Звездам числа нет. Бездне – дна.

– Красиво сказано, твое высочество, – отозвался казак. – Только звезды и примиряли меня с тяжкой долей раба, прикованного к веслу. Ночью смотришь на них, веслом ворочаешь, а сам бредешь себе мыслью по Чумацкому Шляху, и мечта тебя греет. Обо всем тогда блазнишь. Особливо о бабах. Видел бы ты, какие красивые у нас дома бабы…

Он повернулся ко мне и, широко, бесхитростно улыбнувшись, продолжил:

– Все мои страдания через их бисову красу произошли.

– Вот как?

– А як же ж… Князь великий литовский решил земли наши населить селянами с Карпат да Польши. В осадчие они шли охотно – там их папёжники ваши зажимали, по-своему, по-православному креститься не давали. Наш князь им не препятствовал, мало того, на тридцать девять лет льготы им по поборам дал – только заселяйся и паши целину. Казаки пахать не любят: охота, рыбалка, скотина всякая… это да, а вот землю пахать – дурных немае. Земли много, хорошей, черной, а людей на ней не так чтобы очень. Батый многих убил, а еще больше согнал на север, страху на них напустив. Со своих же черкас нашему князю много не взять – у нас кажный казак сам с усам и, кроме военной службы, ничего князю не должен. А посполитые селяне, понаехавшие, уже привычные и спину пану гнуть, и налоги платить. А тут льгота на треть века…

– А где земля ваша?

– По Днепру от порогов и Синих вод до кромки лесов на Черниговщине. От самого Днепра до Дона. Весь Великий Луг – присуд наш. Степи ковыльные под ветром волнами ходят, как вода на море. А запах… А небо… Нет ничего на свете краше нашей степи, княже. Коня не дашь – я пешком домой пойду.

И набычился, будто я ему уже наобещал с три короба, а потом передумал, да и отказал во всем.

– Весной домой поедешь. Зимой в одиночку бродить – замерзнешь еще или волки схарчат дорогой. А так, до весны мне послужишь, денег заработаешь, коня, саблю. Папаху каракулевую, – усмехнулся я своим мыслям. – Как человек поедешь, не как пан-голоштан. Ты же не нищеброд какой…