Коро-коро Сделано в Хиппонии - Дмитрий Коваленин

От снов своих люди потом идут умываться. И только полусмятые постели еще недолго хранят их тепло.

Уши нужны людям для того, чтобы слушать ими музыку. Только они и ее умудряются набивать словами!

Чучело музыки, набитое словами, называется Песня, и люди поют ее ртом.

Чаще других в Песне встречается слово «КАК?» Это объединяет людей, и в припевах они иногда позволяют попеть с ними хором.

Много времени в жизни люди тратят на то, чтобы описывать Время. Никто не знает, что это такое. Поэтому всем интересно доказывать свою точку зрения.

Если, покопавшись в памяти, люди вдруг обнаруживают, что еще вчера они были добрее — лучше не подходить к ним. Завтра они вернутся в свое позавчера, и все будет в порядке. Сегодня же они еще просто не знают об этом — и сердятся.

Иногда люди и правда думают, что их всех как-то зовут…

Я очень люблю приходить к тебе, возвращаться снова и снова, пока у тебя еще нет имени, пока ты еще не хочешь, слава богу, быть Кем-то. Это потом они дадут тебе все тридцать три тыщи имен, называя тебя по мелким кусочкам в разные стороны — Сильным и Любимым, Принцем и Бродягой, Умницей и Предателем, Тем-Кто-Не-Больше или Незнаюкаквам-сказать… Это потом они бросятся все вместе старить тебя час за часом, стягивая такой неохватный пока круг Имен Твоих у тебя на горле…

Будь же вечен во мне, пока я сам не нашел тебе имени для этой Жизни С Людьми — пожирающего меня Океана с твоим призраком, слабой звездочкой мерцающим на волнах.

Кофейные зерна

Крокодилы — одни из древнейших зверей на земле. Мозг у них небольшой. У нас с вами мозг куда больше, не говоря уже о соотношении его размеров с размерами тела. С тех пор как мы перестали быть крокодилами, наш мозг почти полностью изменился. И лишь одна из его извилин осталась такой же, как и миллиард лет назад. Ученые до сих пор не установили, какую функцию выполняет эта не изменившаяся часть мозга. Единственное, что они знают наверняка: именно там генерируются импульсы, которые мы теперь называем любовью.

Я разглядываю ее профиль. Что там творится, по ту сторону ее лица? Здесь же, в левом зрачке, отражается окно с кусочком рассвета и дерево за окном — две вороны чистят перья на ветке и каркают время от времени. Меня там, по-моему, нет.

Дальше, за деревом, кончается наша долина. Тянется еще немного, а потом переходит в горы. Утонувшая в глазу, долина кажется маленькой и усохшей, как ладонь отца после десяти лет разлуки.

Она крепко зажмуривается. Так, что воронам не упорхнуть. Разве только вытечь слезами, но она не заплачет.

— Курить будешь?

— Сначала кофе.

Глаз снова распахивается, и я вздрагиваю: птиц на дереве больше нет. Ее профиль все так же недвижен, но опустевший и ненасытный зрачок начинает медленно поворачиваться в мою сторону…

Нет уж, дудки!

Я отбрасываю одеяло, спускаю пятки на деревянный пол — и иду варить кофе.

Иначе говоря, все, что еще роднит нас с крокодилами, — это «черный ящик» непонятного назначения в голове. Отличает же нас от крокодилов то, что крокодилы не поддаются дрессировке. И это научный факт. А мы — поддаемся. Может, это и есть самое главное изменение, которое мы претерпели за миллиард лет? Но чем любовь отличается от приручения? Этого не знает никто. Поэтому нам всегда очень сложно ответить вразумительно на вопрос, чем же мы все-таки отличаемся от крокодилов.

Мою нынешнюю джезву мне прислали из города Иркутска люди, которых я никогда не встречал. Муж и жена. Познакомились мы в Интернете, в одной из сотен русскоязычных «болталок». Как выяснилось, в Центральной Сибири с музыкой Тома Уэйтса так же туго, как в Японии с приличными кофейными джезвами. Обмен напрашивался сам собой. Они переслали мне джезву с пилотами рейса Иркутск — Ниигата. Я же все собирался выслать им «Blue Valentine», даже диск купил, — да так и не выслал: неожиданно муж оказался членом общества «Память», и наше общение заглохло само собой, а их электронный адрес я мстительно утерял при переустановке компьютера. Теперь, когда я варю себе кофе, мне бывает немного стыдно, и я подбрасываю в антисемитскую джезву со Знаком Качества СССР на медном боку щепотку тертого чеснока.

Если взять крокодила, положить его в ванну, чесать ему спину зубной щеткой и кормить до отвала шпротами, — теоретически в его мозгу можно вызвать импульсы любви. Но это никак не помешает ему укусить вас, когда у него кусачее настроение. Вполне возможно, это и будет одним из проявлений его любви к вам: просто его совершенно не заботит, как вы это воспримете. Любовь, не заботящаяся об ответной реакции, этот антипод прирученности — особый деликатес для гурманов человеческих душ. Пожалуй, именно оттого так популярны истории о вампирах, чей укус всегда начинается с поцелуя.

Как известно, ближе к Черному морю джезвы еще называют «турками», но так мне совсем не нравится. В «джезве» есть «джаз» и «лезвие», что гораздо вкуснее.

Лучшую в своей жизни джезву я подарил Максу. Ее изготовил из смачной латуни старый грузинский кузнец. На изумрудно-рыжих ее боках полыхали сногсшибательные фиолетовые протуберанцы, напоминая картины Эль Греко. Кузнец тот умер от разрыва сердца за неделю до покупки мною его джезвы. Об этом мне сообщила его жена — пожилая грузинка в черном платье до самой земли, распродававшая работы усопшего мужа на старом тбилисском рынке. Если ей верить, как раз эта самая джезва и была «последней работой мастера», отчего она и «уступала ее за полцены», но хотела, чтоб я непременно знал, почему.

Я люблю верить таким историям. В конце концов, верить чему-то или нет — вопрос персонального вкуса, никакого отношения к Истине не имеющий. Может, именно из историй, в которые нам нравится верить, постепенно и складывается наш характер?

Например.

Она умеет гадать на кофейной гуще. Впрочем, может, она только думает, что умеет. Но какая разница?

Она верит, что умеет гадать на кофейной гуще. Так ей легче реализовывать свою тягу к себе самой? Как у японцев — «сначала ты пьешь сакэ, потом сакэ пьет сакэ, а потом сакэ пьет тебя»… Неужели и с верой так же? Скорее да, чем нет. Иначе зачем бы люди строили храмы?

Ей нравится верить, что она умеет гадать на кофейной гуще. Нравится Вера как занятие для души. И в этом смысле она очень занятой человек.

Год спустя, когда Макс разводился, та грузинская джезва почему-то начала протекать непонятно где. Но Макс, угрюмый эстет, все равно продолжал варить в ней кофе, и через пару месяцев она запаялась обратно сама собой.

Покачиваясь над конфоркой в такт густому черному блюзу, жду, когда подымется пена, и думаю про Формулу Гениальности.

Вспоминаю слова отца: «Во все времена человек сочинял литературу с одной-единственной целью: нащупать баланс между своими животным и духовным началами».

Хорошо. Возьмем это за ось ординат. Абсциссы же разложим на «познанное — непознанное»… Как ни тужусь, в голове никакой фигуры не возникает. Чего здесь не хватает — случайности? Движения? Чувства юмора? Веры?

«Бог есть то, что мы в себе еще не узнали. И потому Он вечен».

Определения, определения. Сколько я их еще насочиняю?

Кофе готов, но ты уже в душе. Поразительно, как это я не услышал твоих шагов в коридоре. Впрочем, это тоже часть нашей игры. Ее роль, с которой ты, что говорить, справляешься превосходно. В моей жизни ты случаешься сразу, какая есть: никаких предварительных привыканий друг к другу. Нам не приходится кружиться над главным, как кошкам вокруг сметаны. В мою одиноко-двуспальную ты забираешься сразу по окончании вечеринки, последней массовой вечеринки в доме, — да так и ночуешь там до сих пор.

Посиделки выдаются забавные, и потом вспоминаются, как кино Джима Джармуша: всего понемногу в необъяснимой взаимосвязи и невесть на чем держащемся хрупком балансе. Пара-тройка забавных дискуссий, две пикантные недоссоры и один поцелуй. Плюс целая стопка откопанного с получки музыкального кайфа. «Тепло, легко, глубоко…» — бормочет, похрипывая, старина Джон Ли Хукер. Тепло, легко, глубоко — так проникает под кожу доавангардный джаз. Элла, Эррол Гарнер, Билл Эванс. «The autumn leaves…» Тепло, легко, глубоко. Вот так я хотел бы любить своих женщин. И ты знаешь это заранее. Знаешь без слов. И все расходятся, и я запираю дверь, принимаю душ, поднимаюсь наверх — и в полной уверенности, что нахожусь в доме один, распластываюсь с закрытыми глазами на простынях… Drift by the window… И ощущаю губами тебя. Именно тебя — я знаю это мгновенно, хотя целую тебя первый раз в жизни…. The summer kisses… Тепло, легко, глубоко… When autumn leaves… М-м-м… start to fall…