University. Повести - Алексей Александрович Федотов

детей-то хоть чему-то учат?

– Нас мало тех, кто деток учит,

Награду кто свою получит,

Увидев блеск у них в глазах,

Мы, побеждая всякий страх,

Учить решаемся студентов,

Не ожидая дивидендов;

Но нам работать все трудней:

Ведь мы во власти злых свиней.

– Наверное, пока есть преподаватели, которые по-настоящему учат студентов, университет и стоит, – задумчиво сказал Карл Владимирович. – А вот стоит им это прекратить, как он рухнет…

Глаза Горбунькова загорелись, и он вдруг начал декламировать так, как будто сообразил себя пророком:

– Когда последний настоящий –

Не жулик наглостью блестящий,

А тот, кто может научить,

Тому в достоинстве как жить;

Уволен будет злобной кликой,

Когда из профессуры лика,

Не будет здесь ни одного;

Когда и Карла самого

С позором выгонят из вуза,

Тогда разверзнутся вдруг шлюзы,

И рухнет университет…

Истории печальней нет!

– Так ты думаешь, что меня тоже выгонят? – задумчиво улыбнулся Барт. – Неужели решатся? Все-таки мировое светило как-никак…

– Для этих дурней, что светило,

Что черепашная Тортилла:

Их так устроены мозги,

Что непонятно в них не зги.

Их безнаказанность куражит,

Но время скоро им покажет,

Какой итог подонков ждет:

Им скоро всем … придет!

Карл Владимирович не расслышал предпоследнее слово; ему казалось, что это «конец», впрочем, он не мог полностью исключать и возможности того, что Горбуньков, в порыве поэтического вдохновения, употребил одно из тех слов, которые преподавателю вуза не стоит использовать в своей лексике ни при каких обстоятельствах. «Надо думать о коллегах только лучшее», – решил профессор и не стал уточнять у доцента по поводу последней строчки. Вместо этого спросил:

– И скоро ли все это произойдет?

– Свершится все в такие сроки,

Что это будет всем уроком.

– А что потом?

–Потом, надеюсь, на руинах,

Забыв о гадостных скотинах,

Воздвигнут новый храм науки –

Уже не жабы и гадюки:

Те, кто наукой дорожит,

Кто перед всеми не дрожит,

Кто любит знанием делиться…

Тогда пора определиться

Для каждого из нас придет –

Нас это испытанье ждет!

Сдаваться ж и теперь не будем:

Науки свет несем мы людям!

Карл Владимирович задумчиво отошел от Семена Семеновича: смешные рифмы пьющего доцента были далеко не так бессмысленны, как могло бы показаться представителям ректората университета, если бы они их услышали…

Поэт и Пифия

Нужно здесь рассказать, какие события предшествовали разговору профессора и доцента. А произошло вот что.

Горбуньков пришел в университетскую столовую. Придирчиво осмотрев меню, он выбрал два пирожка по восемь рублей и под осуждающим взглядом продавщицы взял чистый стакан, который наполнил холодной водой из под крана.

– На зарплату доцента это еще очень хороший обед! – сказал он вслух.

Взгляд из осуждающего стал сочувствующим. Семен Семенович сел за свободный столик спиной к продавщице, отпил половину воды из стакана, достал из кармана пузырек настойки боярышника, вылил его в стакан и залпом выпил содержимое. Жить стало веселее. Горбуньков задумчиво откусил половинку пирожка и сходил налить себе еще воды.

– Хорошо хоть, что вода бесплатная, – сказал он продавщице, взгляд которой после того, как она заметила его манипуляции перестал быть сочувствующим, а когда Семен Семенович подошел в четвертый раз, то она даже издала какой-то звук, означающий высшую степень негодования.

Но поэт не обращал внимания; его душа «воспарила в эмпирии», как он это называл. Доцент вышел из столовой изрядно покачиваясь. Он шел по коридору, и когда оперся на стену, чтобы не упасть, стена внезапно разверзлась, и поэт провалился внутрь.

Перед ним был сад, в глубине которого стояло величественное белое здание с колоннами. Перед ним за столиком с чашкой кофе сидела немолодая женщина в красном платье.

– Это где я? – спросил доцент.

– Перед дельфийским храмом, – спокойно ответила женщина.

– А вы кто?

– Пифия, – также спокойно сказала она.

– У меня глюки? – грустно спросил доцент.

Пифия озорно улыбнулась, щелкнула пальцами, и десять белок внезапно спустились с деревьев и начали танцевать вокруг Семена Семеновича, напевая:

«Тот кто слишком много пил,

Десять белочек словил».

Поэт заплакал, а белки запели:

«Тот кто белку не поймает,

Очень много не узнает».

– Не плачь, Семен, – добродушно сказала Пифия. – Выпей дельфийского самогона!

Она налила ему стакан какой-то жидкости, а белки принесли орешков на закуску. Выпив, поэт почувствовал какую-то необычайную легкостью мысли.

– На тебя возложена особая миссия, – сказала ему Пифия. – Ты должен будешь произнести пророчество о судьбе университета, в котором работаешь. А пока поспи, а то с таким количеством друзей в беличьей среде, ты будешь желанным гостем в наркологической клинике.

Горбуньков в это время выпивал с белками на брудершафт и интересовался у них уважают ли они его.

– И вот еще что, – добавила Пифия. – Ты теперь будешь говорить стихами, пока пророчество не исполнится.

– Из-за пророчества такого

Теперь я не скажу и слова! – недовольно ответил Горбуньков.

– Не сумеешь, – усмехнулась Пифия.

– Поэт сумеет что угодно:

Ведь мудрый он и благородный! – возразил доцент.

А Пифия засмеялась, хлопнула в ладоши… В глазах у поэта потемнело, он отключился. Через несколько часов он проснулся в одном из пустых университетских коридоров. К счастью, никто не видел, что он здесь спал, а видеонаблюдения в этом крыле не было. Горбуньков пошел в сторону ректората (инстинкт самосохранения у него отсутствовал напрочь) и наткнулся на Барта. Какая-то сила повлекла его к профессору, чтобы о чем-то рассказать, а о чем – поэт и сам не знал…

«…У него мысел не такой как у нас свами»

Оксана Александровна имела неосторожность устроить на должность редактора университетского сайта свою внучатую племянницу Зиночку. В Зине все было хорошо: и возраст – 22 года, как раз то самый случай, когда круглой двоечницей быть лучше, чем круглой отличницей; миловидное личико, безупречная фигура, мелодичный голос… Был маленький недостаток: полная безграмотность на фоне оригинального мышления. Бубнова сначала подумала, что на такую мелочь можно «забить», но вот сегодня, спустя всего две недели после начала работы Зиночки в качестве редактора, в кабинет ректора пришли проректор по научной работе Эдуард Леонидович Цирков и проректор по учебной работе Виктория Васильевна Цыганова с объемным списком допущенных ляпов. Читая распечатки скриншотов, и.о. ректора все более грустнела.

Например, материал, посвященный Геннадию Ивановичу Грофу, назывался «У него мысел не такой как у нас свами». В статье описывались достижения доцента, который по словам автора статьи давно заслужил стать «проффесаром» и даже «окадемиком». Рассказывалось, как он мужественно перенес аварию, а злопыхатели стали его называть «искусным интялектам» и «органом»…

– А зачем он ей про свои прозвища говорил? – поинтересовалась Бубнова.

– А он и