Моя жизнь со Старцем Иосифом - Ефрем Филофейский

Нас борол сон, и мы не могли совершать умную молитву более четырех часов, но у Старца такой борьбы не было. В молодости у него была невероятная брань со сном, но когда я пришел к нему в общину, она уже завершилась. После восьмичасовой умной молитвы он выходил из келлии полный благодати и просвещения.

— Ну, вавулис, как дела? Хорошо держишь линию фронта?

— То так, то сяк, Старче.

— Хорошенько держи браунинг! Держи оружие крепко и не бойся!

Затем мы тянули четки вместе, и я ему открывал свои помыслы. Летом приплывали лодки, и рыбаки ловили рыбу со светом, с лампой.

— Видишь, дитя мое, как рыбак всю ночь здесь подвизается, чтобы приобрести нечто вещественное, чтобы поймать кучку рыб и отнести их домой. И ради этого, земного, он не спит и все время настороже. Слышишь, иногда он поет, чтобы скоротать время. А мы, пришедшие сюда, чтобы поймать благодать Божию, разве не должны бодрствовать? И мы должны петь, то есть воспевать и славословить Бога, должны быть бдительными по отношению к помыслам, должны не спать. Этот рыбак здесь, внизу, трудится ради нескольких рыб, мы же — ради духовной рыбалки, ради ловли Царства Небесного, ради большей благодати, ради награды вечной пред лицом Божиим. Это большое дело!

— Правда, Старче.

Так он нас и укреплял.

* * *

Какой подвиг у нас был в пустыне, когда была жара! Жара… В летний полдень скалы раскалялись, ночью же они отдавали жар. И мы жарились в церковке, расположенной в маленькой пещере. Она была такой крохотной и там было так жарко, что летом можно было задохнуться. Десять часов бдения, а в конце — литургия.

Прежде чем войти в церковку на литургию, я собирал все, какие только было возможно, помыслы терпения, чтобы выдержать. Наши головы клонились, мы клевали носом. Когда мы начинали дремать, то получали оплеуху. Бывало, Старец брал чашку с водой и выплескивал ее на нас.

— Спите! — кричал он.

— Простите!

Ох и страшен он был с этой водой! Наша одежда становилась мокрой, с нее капало. Выходя, мы были как мокрые курицы.

Херувимскую песнь обычно пел Старец. Это было очень красиво. У него был красивый голос. Иногда отец Арсений терял тональность — и Старец давал ему затрещину. Что ни дашь ему петь, он все норовил свернуть на шестой глас. Старец ему говорил:

— Отец Арсений, на блаженнах будем петь третью и шестую песнь на восьмой глас.

Но пение снова сбивалось на шестой глас.

— Ох, дорогой мой, разве я понимаю в музыке? — оправдывался отец Арсений.

Бывало, во время литургии отец Арсений делал замечание:

— Смотри, ты разлил масло из лампады!

А Старец ему:

— Не разговаривай в церкви!

До чего же славные были эти люди! До чего оба замечательные!

Глава девятая. БОРЬБА С ПОМЫСЛАМИ

В начале моей жизни у Старца меня стали донимать помыслы, тысячи помыслов. «Ох, как трудно, как трудно! Как ты здесь выдержишь? Зачем ты сюда пришел? Возвращайся назад!» Приходили воспоминания о доме, о том, что мой духовник хотел вместе со мной устраивать монастырь, воспоминания о том, о другом. Я боролся и сопротивлялся этим помыслам.

Старец мне говорил:

— Все в порядке, все хорошо, не оставляй своих обязанностей, бдения и молитвы — тогда демон бегства не сможет возобладать в твоей душе.

Я прилежно исполнял свои обязанности, и наступил момент, когда все помыслы ушли и я увидел, сколь прекрасна пустыня. До этого бес мне представлял ее мрачной и черной, потому что мой ум часто обращался к миру. Но благодать Божия помогла и отбросила всех бесов, и воля Божия возобладала.

Иногда я ходил и к отцу Арсению. Тот мне говорил:

— Не расстраивайся. И со мной воевали помыслы, и со Старцем воевали.

Он тоже меня поддерживал своими простыми словами.

Таким образом, когда я пришел туда, у нас было два Старца. Первым был Старец Иосиф. Ему первому мы клали поклон, а затем — отцу Арсению. При этом отец Арсений говорил нам: «Вы уже положили поклон Старцу, этого достаточно». Но и отец Арсений нам очень помогал. И если я не мог поговорить со Старцем, я говорил с отцом Арсением. Мы с ним трудились вместе.

Конечно, иногда помысл гордости, иногда — нерадения или еще чего-нибудь сильно меня донимал. Но Старец нам говорил, чтобы мы противостояли помыслам с совершенным презрением и безразличием:

— Храни Иисусову молитву! Это пройдет. Это — буря, нападение. Все отступит. Если ты будешь этому противостоять, крепко держать фронт, если не потеряешь отваги, это отступит. Такова тактика диавола: нападать, чтобы прорвать фронт, разрушить стену, стремительно, как водный поток, ринуться в пролом и затопить, обрушить все, что стоит. Крепко держи стену — и он отступит.

И помыслы, конечно, отступали.

* * *

Старцу я открывал все. Искренне и чисто исповедуясь ему, я ничего не утаивал от него, ибо знал, что иначе буду оставлять гнилое в душе. Но всякая гнилая вещь имеет свой запах, свое зловоние, которое могло пропитать мою душу, а тогда я не смог бы чувствовать себя хорошо. Приходил какой-нибудь помысл — и в душе все переворачивалось вверх дном. «Постой-ка, — говорил я себе, — если я так это дело оставлю и приму этот помысл, что тогда будет?»

Например, пришел ко мне как-то плохой помысл о Старце. Старец был болезненным человеком и не мог на своем правиле осенять себя широким крестным знамением. Поэтому он крестился мелко. А из-за опухших от водянки ног он не мог полагать полных земных поклонов. Что же он делал? Он подходил к валуну и делал поклоны, опираясь на него. В старости он понуждал себя так же, как и в дни своей юности. Он, по всей видимости, думал: «Богу известно, что я могу только так».

И я и Старец совершали правило во дворе. Он — возле своей каливы, а я — немного поодаль. Когда бывала ясная ночь и светила луна, мне был виден Старец, а Старец видел меня. Я видел, что он кладет мелкие кресты, и помысл мне говорил: «Разве это крестное знамение? Почему Старец не кладет его правильно? Как на балалайке играет!» Поскольку я старался всегда быть честным пред Богом и Старцем, я вознегодовал, восстал на самого себя. Ведь я мог совершить ошибку и поверить лжи, вопреки моей прежней вере в этого человека. Ведь я знал, что достаточно было поверить одному лукавому помыслу, чтобы разорвался духовный союз и я разлучился со Старцем. Ибо если поколеблется вера в духовного наставника, то затем теряется и доверие, затем разрушается и любовь, а после этого — попробуй-ка оказывать послушание! Поэтому я говорил себе: «Щенок слепой, за собой смотри! Старец — больной человек. Этот маленький крест Старца равносилен твоим десяти, потому что ты молод, а он старик. Разве ты совершил то, что совершал Старец, когда был моложе? Ты даже мизинца его не стоишь. Так что когда ты доживешь до его лет, ты вообще будешь тряпкой, не сможешь сделать ни большого, ни малого крестного знамения». А если я замечал, что помысл упрямится, я брался и за палку: «Получай и это, чтобы усвоить урок! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!» Так, браня себя, я отсекал помысл. Я успокаивался. Но через какое-то время помысл начинал нападать на меня снова. Помысл был сильнее меня, хотя мне и удалось на время его отогнать.