Семь стихий. Научно-фантастический роман - Владимир Щербаков

Цвет жизни — желтый, палевый, лучи не проходят светлыми столбами до дна, они рассеиваются, растворяются в невидимой, неосязаемой субстанции, и нельзя увидеть четкой тени в том месте, где под скалистыми обрывами зияют пещеры и гроты.

Будто бы заползает свет и туда. А на зыбкой неощутимой грани света и тени — движение. Новые цепи молекул. Странный бильярд, электрические токи, новые соединения несоединимого.

Янтарные воды лагун лениво шевелились успокаиваясь. Молекулы, точно крохотные бусы, связали воду. («Терпи, — подумал я, — сам напросился. Сценарий поучительного биофильма сделан, конечно, для первокурсников. Не специально же для тебя она его придумала. И в этом вся она. Неплохо бы ей ответить, не выходя за рамки жанра… Позже».)

…Пузырьки воздуха поныне удивляют ученых: их поверхность как магнит. К ней прилипают органические вещества. Даже мелкие крупинки руд остаются на пузырьках, даже пылинки (флотацию изобрели инженеры, флотацию совсем иного рода воспроизвела природа: тяжелые молекулы-цепи тянулись вверх за пузырьками). В белой пене волн — невиданное богатство, накопленное за миллионы лет, законсервированные грозы, незримо сконцентрированные солнечные лучи — их отблески записаны в необыкновенном узоре молекул, прародительниц белка.

…Штиль.

Потом ветер, много дней кряду. Гонит и гонит пену к берегу со всего океана. Вода густеет в лагунах, а ветер дует и дует в одну сторону, в сторону берега. И вот нет песка и воды. Необычайный студень вместо них остается у безжизненных пока камней. Он проникает в гроты, заполняет подводные пещеры, ложится толстым слоем на побережье.

Первые сгустки, не размываемые водой. Случайность, неизбежная случайность соединила молекулы так, что они притягивают к себе вещество, растут. Они начинают жить. («Смотрите и слушайте внимательнее, Глеб, впереди — главное».)

Мерцающее лучевое давление заставляет дышать живые клетки и первородные пузырьки. Пульсация — это дыхание, обмен веществ, рост. Крохотные пузырьки возникают в белковых каплях и наполняются солнечным ветром, они, точно маленькие паруса, трепещут, дрожат от сияющих игл-лучей. Лучевое давление выдувает новые, дочерние пузырьки — так живое стало почковаться. Плазма потекла от центра к краям живых пылинок наметились артерии. Межклеточный противоток плазмы положил начало венозной системе. Ионные биотоки заставляют плазму свертываться в волокна — так намечается нервная система.

Жизнь, подобно Афродите, возникла из пены морской.

…Вот как Соолли это представляла и видела. Мог ли я не вмешаться? Почти невольно я продолжил фильм.

Мои кадры… для нее.

Афродита выходит из пены морской.

…У нее темные волнистые волосы, большие синие глаза. (Точь-в-точь Соолли.) Выйдя из пучин морских на дневной простор, она тут же надевает старомодные роговые очки, не заботясь об остальных предметах туалета. Тут я включил звук погромче: «С днем рождения, Соолли!»

ВЫДЕРЖКИ ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ ИНТЕРВЬЮ

Константин Ольховский, руководитель пятнадцатой экспедиции на исследовательском корабле «Гондвана»:

Можно предполагать, что гены цветов несут двойную информацию. Тонкая структура гигантских молекул хромосом еще не раскрыта. Сорок шесть узелков — это поэтический образ, помогающий понять суть, не более. Но вряд ли следует исключать фантастическое на первый взгляд предположение. Мы обязаны обратить внимание даже на самый невероятный исход.

Энно Рюон, навигатор и механик «Гондваны»:

Удивляет случайное пророчество древних звездочетов, давших имя Близнецы именно тому созвездию, в котором превзойдены все рекорды близости светил. Десять миллионов километров — это мало даже по меркам нашей солнечной системы. В библиотеках информационных центров я нашел упоминания и статьи об этом эксперименте прошлого века. Вопрос о цивилизации наиболее интересен. Они пытались понять себя и свою планету как часть мира. Да, они превзошли нас. И ничего не утратили в процессе развития. Еще долго не найдем мы столько межзвездных кораблей, чтобы вызволить их из беды. Но захотят ли они этого? И нет ли у них другого пути в будущее?

Борис Янков, биолог фитотрона:

Почему я решил стать биологом?.. С детства люблю все живое. Бродил по лесам, по сопкам, по берегу моря. Читал, слушал рассказы. Однажды увидел настоящий фитотрон. Держал на коленях орех сейшельской пальмы, обхватив его руками. Трудно было поверить, что из-под коричневой кожуры когда-нибудь покажется живой росток… А отец рассказывал потом о долгих приключениях сейшельских орехов: как они попадают в море и тонут, но, когда верхняя оболочка спадет, они становятся легче и всплывают.

Ветер и течения носили их по белу свету, пока шхуна или бригантина не принимала на борт тропическую диковину. Средневековые мудрецы гадали, к какому царству их отнести: животному, растительному или минеральному. Рассказывали, что растут они на деревьях в подводных садах близ Явы. Будто бы не раз ныряльщики соблазнялись видением дивных морских кущ, но стоило им приблизиться к ним, как видение исчезало. Но проходит время — и гиганты-деревья поднимают над водой свои кроны. И тогда прилетает грифон охранять их от людей.

Метр в окружности! Семилетнему мальчугану не поднять такой орех. Пронырливые мореходы некогда рассказывали чудеса об их целительной силе. Один из Габсбургов обещал заплатить четыре тысячи золотых флоринов за одну такую находку. Неизвестно, нашелся ли капитан, готовый выполнить заказ монарха. С фитотроном проще.

Сергей Шинаков, историк и лингвист, специалист по дешифровке памятников письменности:

Вы спрашиваете, почему я мысленно сфотографировал текст, как бы выучил его наизусть? Почему боялся, что он исчезнет?.. Мне припомнился в те дни подлинный случай, отмеченный в документах семнадцатого века. К одному из сподвижников Оливера Кромвеля пришел неизвестный и заявил:

«Сэр, вам слишком много драгоценного времени приходится терять в черном кабинете, где вскрываются письма и снимаются копии. Между тем меньше чем за минуту я могу подготовить копию любого письма, как бы пространно оно ни было».

Джон Турлоу, к которому обратился незнакомец, был удивлен его осведомленностью в работе отдела полиции, ведавшего перлюстрацией. Надвигались решающие события, и непредвиденная помощь могла оказаться очень полезной. Незадолго до этого Турлоу с помощью доктора Джона Уоллеса Оксфордского дешифровал секретный код эмигрантов, готовивших убийство Кромвеля. В соседней Франции зрели заговоры и плелись искуснейшие интриги. И потому без долгих размышлений Турлоу принял предложение. Новый сотрудник работал в отдельном кабинете. Он регулярно передавал Турлоу копии наиболее интересных писем. Именно он каким-то непонятным образом умудрялся работать даже с отравленными посланиями, адресованными лично Оливеру Кромвелю. Любопытная подробность: через десять-двенадцать часов буквы на копии документа тускнели, и вскоре исчезали совсем, как будто бы их и не было вовсе. Оставался чистый лист бумаги. Но за это время Турлоу и его многочисленные сотрудники успевали узнать много.