Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей - Евгений Титаренко

— Чего это вы?.. — неуверенно полюбопытствовал Мишка, когда Никита оказался близко от него, а бабка Алена стояла возле Петьки. Никита метнул один быстрый взгляд в сторону бабки Алены, обронил:

— Да вот… Соревнуемся.

— На что?.. — уточнил настырный Мишка.

— Х-хы… — шевельнул разгоряченными губами Никита, не взглядывая на Мишку. Пот градом катил с его лица, и сохранить выражение невозмутимости было трудно.

— А если я выиграю? — опять неуверенно поинтересовался Мишка. Никита только плечом шевельнул: мол, куда тебе… А на самом деле это бабка Алена снова приближалась к нему, и вдаваться в разговоры нельзя было. Мишка постоял-постоял еще немного, потом азарт болельщика растревожил его, и он пристроился ходить рядом с бабкой Аленой. Он попытался узнать у нее, как лучше: слева направо обегать куст или справа налево. Но бабка Алена таких тонкостей не знала и оставалась бесстрастной, как настоящий судья.

Через час, очумелые от скорости и напряжения, как щенки, мокрые от пота, друзья с трудом распрямили спины.

— Все, бабушка Алена… — ласково заметил Никита, на всякий случай не выпуская из виду сыромятину.

Петька тяжело дышал через сухие губы.

Мишка остановился рядом с ними и, нервничая от сознания того, что не удалось ему участвовать в этом загадочном соревновании, с любопытством ждал объявления итогов.

— А я гляжу, — сказала бабка Алена, — заморятся — не заморятся? Филипп-то, куды ему, — слабее…

— Д-да?.. — зачем-то переспросил Петька.

— Ну! Куды ему, — повторила бабка Алена и, тяжело нагибаясь к лопухам у обочины, добавила: — А я гляжу: заголодают — не заголодают?

Петька поглядел на Никиту. Но Никита глядел мимо — в какую-то одному ему известную точку у синего, в лесах горизонта.

Бабка Алена достала из лопухов узелок с провизией и толстый запотевший в тени чайник с водой.

— Я ж кумекаю: заробятся мужики — надо полдневать… Сальце вот, луку маненько…

— Д-да? — опять некстати переспросил Петька, потом равнодушно заглянул в узелок, первым сердито приложился к чайнику, поперхнулся, отдал чайник Никите, подумал и взял с разостланного платка самый большой кусок сала, еще подумал и взял средний по величине кусок хлеба, потом сел рядом с платком и стал сердито жевать. Усевшись рядом с Петькой и целиком проглатывая дольку прихваченного временем и оттого душистого сала, Мишка полюбопытствовал:

— Ну, кто выиграл?

Никита молча похрустел луковицей на зубах.

— Ты ж не выиграл…

Мишка оглядел их обоих, стараясь угадать, что такое опять осталось тайной для него. Петька ничего не понял в разговоре, но смолчал. Бабка Алена собрала тяпки.

— Мы отнесем, бабушка… — все еще с нотками ласковости в голосе заверил Никита. Но бабка Алена отмахнулась:

— Ладно уж… Чего… Надо и мне поработать…

Семка Нефедов тоже подошел к платку, Колька тетки Татьянин тоже, и все стали закусывать. Только Светка взяла очень маленький кусочек сала и разжевала его без хлеба.

— Как вкусно! Я скажу маме, чтоб сала купила!..

«Тоже мне — невидаль: сало…» — подумал Петька.

Когда на платке не осталось ни крошки, выяснилось, что делать в поле больше нечего, и все разошлись по своим делам: Семка Нефедов с Мишкой — в деревню, Светка с Димкой и Кравченко — на хутор, Петька с Никитой — к Туре.

Сало — салом, а перемирия-то не было еще.

Рагозинская шпана

Второе событие произошло у водопада. Петька с Никитой долго лежали на скале у самого обрыва и глядели вниз. Удивительная штука — вода. Кажется, течет она и течет — все время одинаковая. А станешь присматриваться — она меняется в течении все время: то по-одному сверкнет прожилками, то по-другому, и чтобы повторилась — никогда не увидишь.

Они лежали на рагозинском берегу, так как скала здесь была самая высокая. В двух шагах от них дремала сонная от жары тайга. Один только раз неуверенно вскрикнула кукушка и тут же затихла от лени. Хорошо еще, что друзья не успели загадать на жизнь, а то бы с год порыбачил еще — и, пиши, нет тебя…

Водопад гудел торжественно, важно. Клочья пены время от времени взмывали в воздух и, легкие, белые, медленно опускаясь, планировали к берегу.

Друзья переговорили обо всем: о затянувшемся молчании Товарища Председателя Горсовета, о Проне, исчезнувшем, будто провалившемся сквозь землю, с того самого дня, как они видели его у землянки, о Мишке, что продолжал упорно заигрывать с Владькой, о том, что Проня, возможно, давно упредил их глупым своим умом и, возможно, разыскал уже исчезнувший камень, но об этом распространяться не хотелось. Потом на два голоса попробовали спеть грустное-грустное: «Ты не вейся, черный ворон, над моею больной головой…» Но кроме этих слов да еще кроме слов «черный ворон, я не твой…», они оба не знали больше ни строчки про черного ворона, и песня сама собой оборвалась.

Некоторое время полежали молча. Потом Никита ушел в лес. Он приметил там будто бы присыпанную щебенкой яму — решил покопать. Но Петька давно не верил в эти ямы. Уже с полсотни их раскопали они по тайге у водопада, а проку никакого. Глядишь — будто и правда яма, присыпанная щебенкой, а откидываешь, откидываешь камни, разроешь — лунка в земле с полметра, с метр глубиной. И откуда в них щебенка понабиралась — неизвестно.

Петька некоторое время лежал один. Но одному было скучно и жарко. Тогда он, чтобы не отставать в изысканиях от Никиты, решил сделать еще одну попытку обследовать дно омута, в котором, по рассказу бабки Алены, жил раньше сом с драгоценными камнями в животе. Сказка — сказкой, а дыма без огня не бывает… Темный в скалах омут давно привлекал друзей, но глубина безнадежно отталкивала. И не такие, как Петька, пробовали донырнуть до дна, где лежал теперь затонувший «Корсар», но только один Федька косого дядьки Андрея, говорят, донырнул раз и вытащил на поверхность саблю. Правда это или неправда, но сабля у Федьки была: кривая, ржавая, в зазубринах…

Петька чувствовал себя в отличной «ныряльной» форме и решил попытать счастье еще раз… На глубине, в омуте, рассказывали, есть течение, которое тянет вниз, и кто попал в него — не выберешься. Да ведь выбрался же Федька дядьки косого Андрея? Значит, можно и другим. Петька чуточку еще посидел у берега, потом решительно разделся догола, чтобы даже трусы не мешали, и прямо с камня ухнул в глубину…

Никакого открытия на глубине он не сделал, потому что дна не достал, — открытие поджидало его на поверхности. Когда, задохнувшийся, с обвисшим на глаза чубом, он вылетел из воды, хлебнул воздуху и привычным движением головы отбросил назад волосы, глазам его предстала самая неприятная из всех возможных в таком положении картина. У воды, на том самом месте, где две минуты назад сидел он, стояли пятеро ухмыляющихся рагозинцев, со Славкой белобрысым в том числе. Шестой — Васька-малыга, коротконогий и длиннорукий, первый в Рагозинке драчун, с Петькиными трусами, штанами и майкой в руках немножко поодаль ото всех примеривался к высокой ольхе, собираясь, очевидно, как знамя, водрузить где-нибудь на ее верхотуре залатанные на коленках Петькины штаны.

— Отдай одежду! — вне себя закричал Петька.

Рагозинцы захохотали. Белобрысый Славка бултыхнул опущенной в воду ногой, и брызги полетели прямо в лицо Петьке.

Петька рывком отплыл на середину омута. Хотел крикнуть Ваське-малыге: «Нечестно!» Но успел подумать, что сам в подобных условиях поступил бы точно так же, а это значило, что лозунгами рагозинцев не проймешь.

— Стираешь? — поинтересовался Васька-малыга, разглядывая на вытянутой руке Петькины трусы и майку. Петька с удовольствием запустил бы в него хорошим булыжником, но для того чтобы взять камень, надо было сверкнуть голиком на радость противнику, а достать камень со дна — Петька уже убедился — не по силам ему.

Кто-то еще о чем-то спросил его, но в это время Петька заметил вверху, над водопадом, изумленное лицо Никиты — на той самой скале, где недавно еще лежали они оба.

Никитино лицо мелькнуло и исчезло. Что придумает Никита, Петька не знал, но знал, что придумает что-нибудь, и это возвратило ему уверенность.

— Отдай штаны, малыга! — потребовал Петька.

Перемена в его настроении, как и следовало ожидать, не прошла незамеченной. Васька, уже схватившийся за нижний сук ольхи, чтобы влезть на нее, приостановился.

— Ну, ты, в чем мама родила! — сказал Васька.

— Плохо будет! — пообещал Петька, делая круг у своего родного белоглинского берега. Рагозинцы, как по команде, начали бросать в воду камни. Не чтобы попасть в Петьку, но чтобы окатить его брызгами.

— Давай на берег! Барыню спляшешь — штаны вернем!

— Утоплю змеев! Всех утоплю! — захлебывался Петька. — Не появляйтесь на Белой Глине!..

К этому времени, как потом выяснилось, Никита уже натаскал к обрыву достаточно много камней, теперь разом столкнул их вниз, на скалы, и так завопил, заулюлюкал, что даже Петьке показалось, будто не один Никита, а сразу двадцать Никит обрушились сверху на противника.