Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет! – взревел я.
Кол уже падал на моего отца, и тут откуда-то выдвинулась громада, толкнула Охотника и ударом топора отсекла ему голову. Четверо его сообщников обернулись и увидели великана. Они непроизвольно заняли атакующую позицию, но великан быстро расправился и с ними.
Пять трупов!
Пять взмахов топора и пять трупов…
Великан увидел, что мы приближаемся, и длинными прыжками, едва касаясь земли, удрал в лес.
Я подбежал к отцу первым; он лежал, истекая кровью среди мертвых врагов и собак. Отец сжимал колено, скорчившись от боли, не мог выговорить ни слова и еле дышал, с остекленевшим взором уйдя в свое страдание. Я наклонился к нему, запыхавшаяся и обезумевшая Мама тоже подскочила к нам и рухнула на землю:
– Панноам!
Она опустила глаза и взвыла: искореженная ударом дубины, ступня отца была сломана, а голень раздроблена. Бедро было вывихнуто.
Отец закрыл глаза. Голова его скатилась набок. Он с трудом выдохнул воздух.
Мама потрясла его за плечи:
– Он умер…
Я пошатнулся, едва не теряя сознание.
Запыхавшиеся сельчане окружили нас. Тибор сел на корточки, пощупал запястье отца, наклонился к его носу, приложил ухо к груди.
– Он не умер.
Мама с трудом выговорила:
– Но сейчас умрет?
– От потери крови или заражения, из-за раны.
Мама в отчаянии повторяла:
– Панноам сейчас умрет!
Тибор схватил ее за руку:
– Умрет, если я не отрежу ему ногу.
– Что?
– Ты согласна?
– Да.
Тибор повернулся ко мне:
– А ты, Ноам?
Я ответил согласием, как и моя мать. Тибор мигом отодрал один из своих огромных карманов, стянул тканью отцову ногу выше колена, чтобы остановить кровь, поискал глазами Нуру. Белее мрамора, она стояла у него за спиной и неотрывно следила за его действиями; он ей сказал:
– Сейчас мы его прооперируем.
Я поднял голову, и мне показалось, что вдали мелькнул силуэт великана. Кто это был? Кто спас моего отца? Почему один из Охотников пощадил Озерного жителя? И почему этот исполин избегал всех – и нас, и себе подобных?
Почувствовал ли он мой взгляд? Он исчез.
* * *
Мы осторожно положили тело на каменный стол, устроенный Тибором в глубине его жилища. Отец уже не реагировал на происходящее, но дышал.
Тибор обернулся к сельчанам, сгрудившимся в доме и за его дверями:
– Панноам потерял сознание. Когда я начну резать, боль разбудит его. Мне нужны четыре человека, чтобы удерживать его, если он будет биться.
Четверо выступили вперед.
– Пусть остальные уйдут!
Я попросил сестер увести мать. Комната опустела.
Тибор скомандовал:
– По одному на каждую руку и ногу. Кто со стороны раненой ноги, пусть держит бедро, выше колена.
Все выполнили его указания.
Тибор взял меня за руку, отвел к деревянному сундуку, сел на корточки и шепнул мне на ухо:
– Поручаю тебе важное дело, Ноам. Постарайся, чтобы он проглотил напиток, в котором ты растворишь этот порошок.
Он показал мне флакон, который я узнал.
– Это порошок, который ты употребляешь иногда по вечерам? Заступничество?
– Да.
– И который ты запрещал пробовать мне?
– Запрещал для твоего блага.
– Для моего блага? И просишь, чтобы я скормил его отцу?
Я непроизвольно повысил голос. Он велел говорить тише.
– Видишь ли, Ноам. Порошок, конечно, приносит облегчение, но ты уже не сможешь без него обходиться.
– Даже усилием воли?
– Порошок разъедает твою волю. Он навязывает тебе необходимость принимать его снова и снова. Ты хочешь считать себя его хозяином, но становишься его слугой. Остерегайся этой ловушки, в которую я попал много лет тому назад.
– А мой отец?
– Одна доза не приведет к зависимости. К тому же у нас нет выбора.
– Что это?
– Конопля[6].
Он схватил коробочку с коричневым порошком:
– А здесь мак. Ты набьешь его в мокрую тряпицу и, как только отец застонет, приложишь к носу. Но не задуши его. Ясно?
На лбу у него выступил пот. Он резко обернулся к Нуре:
– А ты помнишь свою обязанность? Что ты делала для своих братьев… Ты подаешь мне инструменты и держишь их в воздухе, пока я ими не работаю, и никуда их не кладешь. Ясно?
Нура кивнула, уже сосредоточившись на своей роли.
Я почти ничего не запомнил о ходе операции, потому что то и дело, чувствуя, как подступает дурнота, я отворачивался.
Едва блестящий каменный инструмент вторгся в живую плоть, отец пришел в сознание. Он взревел. Четверым мужчинам едва хватило сил удержать его на столе. Маковые примочки принесли ему лишь временное облегчение, а Тибор так долго разрезал сухожилия, рассекал мускулы, шлифовал осколок кости и зашивал рану, что отец снова закричал от нестерпимой боли.
Мама то и дело вбегала в дом, думая, что отец испускает последний крик, и всякий раз Нура спокойно и властно останавливала ее, успокаивала и выпроваживала.
Закончив операцию, Тибор обработал шов мазью и наложил травы, чтобы предупредить воспаление и ускорить рубцевание.
– Готово! Оставьте его здесь под моей опекой. Я буду облегчать обострения.
Мы выходили из дома целителя, покачиваясь от усталости; Нура, как всегда подтянутая и уверенная, хоть и утомленная, подносила каждому кружку воды. Когда она поила меня, в ее глазах вспыхнул вопрос: так что же я сказал о ней моему отцу?
Я был настолько измучен, что пообещал ответить ей позже. Она опустила голову и вернулась помогать Тибору.
Отец был в сознании, и Тибор применял обезболивающие средства с осторожностью: в высоких дозах ивовая кора язвила стенки желудка и мешала рубцеванию.
Панноам пролежал у Тибора неделю. Мы с матерью и сестрами навещали его каждый день. Нура неотлучно дежурила у его изголовья, проявляя поразительное терпение.
По мере того как отец приходил в себя, языки развязывались. Первое время люди помалкивали, но теперь стали вспоминать о загадочном великане-спасителе. Сельчане расспрашивали друг друга, но никто его не знал. Кто-то утверждал, что прежде замечал его вдалеке; старики уверяли, что он с незапамятных времен бродил по окрестностям, его видели годы и даже десятки лет тому назад. Тайна множит домыслы, и одни говорили, что это Бог холмов пришел на помощь доброму человеку; другие не сомневались, что это Дух деревни явился ее защитить; моим сестрам казалось, что это предыдущий вождь, наш дед Каддур, вернулся для спасения своего потомства. Но даром что великан занимал наши умы, никто не торопился на его розыски, и даже я; мы верили, что он
