Черная башня - Анатолий Домбровский

— Хорошо, — сказал Клинцов. — Я поговорю с Глебовым. Но ч у ж о г о надо убить. Я сам убью его. Спасители, возможно, умрут. Это так. Но ты и все спасенные — вы будете жить. Ради вас я убью ч у ж о г о.

Жанна уткнулась лицом в его плечо и заплакала.

— Ничего-то мы не умеем, — говорила она. — Нет надежды — и нет утешения. Без надежды — все философии только пустые слова. Вот почему был бог: у людей не было надежды…

Земля вдруг вздрогнула, с потолка посыпалась глиняная крошка, запахло пылью. Потом еще и еще: весь холм пронизала вибрация и гул. Где-то в лабиринте произошел обвал, кирпичи падали со странным лязгом и треском.

— Это гроза! — крикнул Холланд. — Это не землетрясение! Это адская гроза, разряды в облаках пыли и пепла! И, кажется, буря!

— Тебе надо что-то делать? — спросила Жанна Клинцова, теснее прижавшись к нему.

— Пока ничего. Потом увидим, что натворит эта гроза. Там электростанция, горючее, колодец…

— Если сильная буря, она может унести ядовитую пыль и дым?

— Куда, Жанна?

— В пустыню, где никого нет.

— Не знаю.

Гроза и буря бушевали несколько часов. В штольне произошел обвал. Потолок обрушился в нескольких шагах от лаза. Под завалом оказался пульт управления электростанцией и помпой.

На расчистку штольни вышли все. Даже Селлвуд, который по-прежнему плохо себя чувствовал, не захотел, несмотря на все увещевания Глебова, остаться в алтарной камере, вышел в штольню вместе со всеми и сидел теперь поодаль от завала, освещая фонарем путь тем, кто носил землю. Землю из завала разбрасывали по штольне, таскали на носилках, в одеялах. У Жанны для этой цели было ведро. Довольно большое ведро. И Селлвуд заметил ей:

— Ведь вам тяжело, миссис Клинцова. Возьмите что-нибудь поменьше, полегче.

— Я признаюсь вам, мистер Селлвуд, — сказала в ответ Жанна, я просто счастлива, что произошел обвал: теперь у всех нас есть работа. А то мне казалось, что я сойду с ума: все были так далеко друг от друга, что уже и не увидать. Теперь мы снова вместе. Я готова таскать эту землю всю жизнь. И мне совсем не тяжело, мистер Селлвуд.

— Я вас отлично понимаю, — сказал Селлвуд.

Они расчистили выход к лазу за три часа.

— Теперь там снова ночь, — сказал Клинцов. — Но надо осмотреть хотя бы электростанцию и помпу. Запускать их без осмотра рискованно. Поэтому я выйду. Все остальные, кроме Вальтера, могут возвратиться в башню.

В башню никто не ушел: все решили дождаться возвращения Клинцова у лаза.

Клинцов облачился в наряд, в котором выходил из штольни утром, взял счетчик Гейгера и фонарь и велел Вальтеру откупорить лаз. Жанна хотела подойти к нему, но он остановил ее, сказав:

— Мой костюм опасен. Лучше держаться от меня поодаль. — Ему показалось, что Жанна станет упрашивать его, чтоб он не выходил из штольни.

Бури не было, но ветер продолжал дуть, нес песок, который бил по рукам и по стеклам противогаза. В луче фонаря мчался поток пыли. Небо не просвечивало ни одной звезды. Клинцов включил счетчик Гейгера и, услышав уже знакомый, дерущий по сердцу треск, тотчас выключил его. Электростанция стояла на месте, только бочки с горючим оказались под сугробом песка. Колодец Клинцов не нашел: барак, который мог служить ориентиром, был разрушен и унесен бурей. Возвращаясь к холму, он пережил несколько минут страха. Ему вдруг показалось, что он заблудился в ночной песчаной круговерти, сбился с дороги и прошел мимо холма. Но испугался он не за себя, не за свою жизнь — испугался он за Жанну, за то отчаяние и ту боль, какие мог ей принести, пропав в черной пустыне. Печать пережитого чувства, должно быть, не сошла еще с его лица, когда он возвратился в штольню и снял противогаз. Жанна, взглянув на него, вдруг резко выпрямилась, сжав кулаки у груди — такой знакомый жест тревоги. Холланд загородил его спиной от других и спросил, не скрывая беспокойства:

— Что там?

— Все по-прежнему, — громко, чтоб слышали все, ответил Клинцов.

Вальтер опробовал электростанцию и помпу. Все было в исправности.

— И нет неба? — спросил Клинцова Ладонщиков, когда они возвращались в башню. — Ни одной звезды?

— Ни одной звезды, — ответил Клинцов.

То, что они увидели, возвратившись к алтарю, привело всех в крайнее замешательство: радиопередатчик оказался не только разбит, растоптан, но и разбросан по всему помещению. Та же участь постигла радиоприемники. Но все остальное было не тронуто: ни вода, ни пища, ни аккумуляторы.

— Значит, ч у ж о й, — сказал Вальтер. — Но где логика? Радиосвязь могла бы понадобиться и ему.

— Стало быть, это существо без логики. Злой дух зиккурата. Надо оставлять ему на алтаре воду и пищу. Чтобы задобрить его…

— Помолчите, Сенфорд, — попросил Селлвуд. — Я знаю, что надо сделать. Возвратите мне мой пистолет. Я хорошо изучил этот лабиринт. Я найду ч у ж о г о. У меня еще хватит сил, чтобы расквитаться с ним.

— Отдайте пистолет мистеру Селлвуду, — сказал Вальтеру Клинцов. — Это его право.

— Вы плохо стреляете, — напомнил Селлвуду Вальтер, возвращая ему оружие. — Я сделал бы это лучше, уверяю вас.

— Зато мне нечего терять, — ответил Селлвуд.

Пока Селлвуд проверял пистолет, все молча смотрели на него. Убедившись в том, что с пистолетом все в порядке и в обойме есть патроны, Селлвуд сунул его в карман куртки и сказал, грустно улыбаясь:

— Я счастлив, друзья, что последние мои часы провел с вами. Говорю это на тот случай, если не вернусь. Не протестуйте против этих моих слов: вы и сами прекрасно знаете, что я могу не вернуться. Если потом найдете меня, похороните в камере, которая рядом с той, где лежит Дениза. Вот и все мое завещание. Прощайте, друзья.

— Не отпускайте его! — потребовала Жанна. — Не делайте этого, мистер Селлвуд! Клинцов, отними у него пистолет! А вы, Владимир Николаевич, уложите мистера Селлвуда в постель: он едва стоит на ногах. Он больше всех рисковал ради нас. Неужели мы, неблагодарные, отпустим его на верную смерть?!

— Вы очаровательны, миссис Клинцова, — сказал Селлвуд. — После Денизы мне более всего жаль расставаться с вами. И если, друзья, у вас останется лишь один шанс спасти лишь одного из вас, спасите миссис Клинцову: она так прекрасна. Да, да, Жанна, вы прекрасны. Спасибо вам за добрые слова. — Селлвуд повернулся и быстро зашагал к выходу.

— Да удержите же его! — закричала Жанна. — Что же вы стоите, как истуканы?! Клинцов!

Клинцов, ни слова не говоря, последовал за Селлвудом. Он быстро догнал Селлвуда и пошел рядом.

— Зачем вы? — спросил укоризненно Селлвуд.

— Ваш пистолет не должен оказаться в руках ч у ж о г о, — ответил Клинцов первое, что пришло ему в голову и показалось убедительным. — Ведь если мы окажемся совсем без оружия, ч у ж о й в течение нескольких минут перестреляет нас. Конечно, — продолжал он развивать эту странную мысль (странную, потому что в основе ее лежало предположение, что Селлвуд погибнет в поединке с ч у ж и м), конечно, мы можем забаррикадировать подходы к алтарю, но успеем ли? И удержат ли ч у ж о г о наши баррикады?

Я об этом не подумал, — остановился Селлвуд. — Конечно, ведь я могу и не убить его. Как же я об этом не подумал?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Ничего мы не знаем: ни как жить, ни как умирать, — сидя у жертвенника, ораторствовал Сенфорд. — Всю жизнь бьемся над вопросом «как жить?», а под конец жизни тайно мучаемся мыслью «как умереть?». Суетные, бестолковые, самонадеянные невежды. Бестолково и суетно живем, бестолково и суетно умираем. А ведь великие пророки Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус и Магомет, — Сенфорд ткнул пальцем в сторону Омара и Саида, когда назвал имя Магомета, — великие пророки, любя нас, ничтожных, учили: уверуйте! Хоть в бога, хоть в черта, хоть в пень, хоть в колоду уверуйте. Соединитесь в чувствах и мыслях с живым и вечным — и будете вечно живы. А мы, обуянные гордыней, понадеялись на свой разум, который довел нас до ручки. Думали, что сами обретем вечное бессмертие, а обрели вечную смерть. Омар, — обратился Сенфорд к старику-повару, — как учил умирать Магомет?

Глебов перевел вопрос Сенфорда.

Омар рассказал: было у пророка Магомета несколько дочерей, но сын был только один. Звали его Ибрагим. Магомет надеялся, что с ним, с Ибрагимом, передаст в потомство имя свое. Но Ибрагим умер, когда ему исполнилось пятнадцать месяцев. И плакал над умершим сыном Магомет. «Сердце мое печально, — говорил он тихо, — и слезы льются из глаз моих, расставаясь с тобою, мой сын! Но горе мое было бы еще тяжелее, если б я не знал, что скоро последую за тобой. Мы все от бога, от него пришли, к нему должны возвратиться».

Тут кто-то спросил пророка: «Разве не ты сам запретил нам плакать о мертвых?»

«Нет, — ответил пророк, — я запретил вам стоны и вопли, бить себя по лицу и рвать одежду: ибо это внушения лукавого. А слезы в горе то же, что бальзам на сердце. Они нам посланы милосердием».