Радио Мартын - Филипп Викторович Дзядко

Было когда-то такое когда-то, когда казалось, что я знал, куда иду, но эти знание и веру уже давно завалило тряпьем, временами года, неудачами, супами, новостями из радиоточки, всем тем, из чего складывается жизнь. И я стал усталым, как все вокруг. Усталым и несчастным, как всё и все вокруг. И вот я лежу. Навсегда раненный Мачек, в ворохе писем, серый и голый, как кора у соседних тополей. И в голове проходит парад мертвых вещей.

Заяц опять лягнул письма и когтем порвал одно из них. Эти письма. Выкинуть или поменять их на что-то? Что с ними делать? Теперь обвинят в краже, но я же спасал. А может быть, накажут. Могу попасть и под закон о присвоении любого госимущества. А это расстрел. А могу за участие без справки «в несанкционированном собрании как в местах общего пользования, так и домохозяйствах». Контейнер – это место общего пользования? А справка, разрешение у них было? Не было – значит, десять лет, было – а как теперь докажешь, небось сгорела. А еще наверняка были нарушены законы об оскорблении исторической памяти и о национальном наследии. Да мало ли. Но нет, нет, эти письма я, во-первых, спас, во-вторых, об этом никто не знает, в-третьих, они никому не нужны.

Вот ты Джельсомино. Сэр Галахад. А вот – склейка – и ты обморок, отраженный в глазах Кристины Спутник, обмывок, боящийся жуков и всего остального, ждущий великанов и орлов. Я по-разному представлял себе будущее, чаще всего – никак, иногда – «умру в тридцать три», в хорошие дни – «я капитан пиратского корабля у мыса Доброй Надежды». Но никогда не думал, что в сорок буду сдутым человеком с сухой веткой носа, проблемами со слухом, десятком тысяч прочитанных и забытых стихов, способностью сходить с ума от того, что слышу шум чужих станций, маленьким взрослым, которому «нужен магний и калий». Что, мальчик восьми лет из старого леса, где я? «Я» – что за странное слово такое? Видишь трамвай, на котором можно убежать? Не видишь.

Это я не на жалость бью, но показываю тебе строй моих мыслей в дни перед тем, как все изменилось. Вопросы, голодные вопросы, голые вопросы, украденные вопросы, глухие, как я, вопросы. Страх утраченных возможностей.

В моем детстве была удивительная вещь: отсчет минут от ухода поезда метро. Я ее называл «кольчатость минут». Это сейчас считают время до поезда, который придет, а тогда – от ушедшего. Какой в этом был практический смысл? Оплакивание – твой поезд ушел? Растущая горечь от упущенного шанса? А я хотел бы быть как Брейгель. Дедушка рассказывал, что Брейгель, когда был в Альпах, глотал горы и скалы, а потом, вернувшись домой, извергал их из себя на полотна и доски. Я бы хотел быть пожирателем гор и входить в города верхом на циклопах, а в городах – девушки, ждущие меня и ткущие саван для всего старого мира. Я бы хотел идти по белой тарелке нового мира без всех старых слов – «гиперакузия», «тиннитус», – с новыми связями и отношениями между словами, отменяющими все эти «рекомендуется к принятию», «чувствительность к звукам», «затрудняет восприятие речи». Я бы шел и пел: «Тень-тинь-тянь-тюнь-тень-тинь-тинь, чьюр-чьюр-чьюрюрю-чьюр-чьюр-чину, тью-тью-тью-тьюрр, сип-сип-сипсип-сип-сипсипсип-сипсирр». И наверняка их танец – всех моих мыслей и не знаю чьих голосов – попадет в такт твоего неровного дыхания, тогда еще мне незнакомого.

Я засунул аппаратик в ухо, съел кусок пирога, запил его двумя глотками супа. Я вышел на лестничную клетку, полную жуков. Из почтового ящика выглядывал голубоватый листочек, я подумал: «Новый почтовый голубь, опять». И снова услышал там-там с пластинки «Питер Пэн».

На оборотной стороне было написано знакомым каллиграфическим почерком: «Скажи – простите, что я на ты, – скажите себе: “Увижу, когда поверю”. Слишком смело? Видеть жизнь приключением, имеющим цель и наполненным чудесами, – значит наполнить ее целью, смыслом и чудесами. Считать жизнь бесполезной – значит делать ее такой. Слишком смело? Возможно. “И все, что ни попросите в молитве с верою, получите”. Только представьте, только представьте. До скорого».

Я покрутил записку несколько раз, на ней не было адреса, ни моего, никакого. Я оглянулся, прислушался: из радиоточек в квартирах доносились новости. Я сунул записку в карман. Надо было идти в «Пропилеи». Я о них тебе еще не рассказывал.

3.16

«В результате короткого замыкания проводки на складе почтового помещения произошло возгорание, приведшее к пожарной ситуации. Найденная накануне бумажная корреспонденция за несколько десятилетий от конца XIX до конца XX века, письма и другого рода бумажная продукция, как то: открытки, брошюры, фотографии и прочее, – быстро воспламенилась. Рассматриваются также версии хулиганства и экстремизма. Освободившееся помещение дарит возможность подготовить глобальную мультимедийную экспозицию с аппликацией, посвященную истории России вообще и почтовых служб в частности, для обеспечения эффективной исторической памяти страны. Сделавшие пространство функционирующим сотрудники отделения награждены орденами, памятными медалями, набалдашниками. Ведется поиск виновников незначительного происшествия возгорания и утраты корреспонденции. Бояться не нужно ничего. Перейдем к успехам инноваторов в аграрной и надзирательной сферах».

Лето

«Лето знойное. С грозовыми тучами. Опаленной землей. С синим небом. С спелым хлебом»

3.17

Первый же выстрел сбил меня с ног. А сколько их было еще?

Я завернул за угол. Пуля сразу попала в меня. Убит?

Я должен был почувствовать, что меня всего окунули в кипяток. Я должен был ощутить невыносимую тянущую боль. Я должен был онеметь, а не только оглохнуть. Но я не чувствую ничего: ни кипятка, ни молота, ни онемения – наверное, пуля сразу попала в сердце, и мое тело уже не может причинить мне страдания. Последнее, что я услышал: звук выстрела – глухое паум-м-м-м – и слова: «Бей его, стреляй, Ерёма! Он сам Сатана, Сатана-а-а!» Последнее, что увидел, – ослепляющий белый свет. Я упал, я закрыл глаза.

Значит, всё. Вот я умер. Ну и пусть. А как еще могло случиться, что еще со мной могло быть? Ранение, наверное, слепое. Я глухой, ранение слепое. «Сам Сатана, Сатана-а-а!»

Тогда я стал вспоминать.

Сатана-а-а-а. Да-а-а, это я, да, мое имя Орландина. Поцеловать рукав от платья. Ну же! Приди в мои объятья.

Мы выпивали большой компанией и пели песни. Незадолго до того, как закончился прежний мир. Я помнил тот вечер: было ощущение, что существование каждой мелочи – именно на этом месте лежащей