Новый Мир. № 2, 2000 - Журнал «Новый мир»

Резкий свет обнажает изумительную простоту быта, неотличимую от бедности. Но она так подходит климату и месту, что и не ведает, что она — бедность. А потому легко соседствует с роскошью.

Я видел взрослых и детей, мирно ужинавших лепешками с чаем под драгоценными узорными сталактитами потолка в жилище некоего прежнего богача — шедевре, занесенном в мировые каталоги. На роспись его, по преданию, ушли белки миллиона яиц, скупленных во всех 364 кишлаках округи. Это все равно как застать обедающую семью в одном из парадных залов Эрмитажа. Тем не менее они знали истинную цену своему жилью и вовсе не были смущены посещением: «Заходите, попейте чаю…»

Устойчивость жизни, порядок которой заведен века, века назад.

В квартальной чайхане которое тысячелетье заседают старики на широких деревянных помостах, застланных пестрыми одеялами.

Вернувшись из контор и фабрик и облачившись в халаты, приходят сюда и молодые круглоплечие хозяева окрестных домов.

Прихлебывая чай, они неспешно передвигают фигуры по рассохшейся от времени шахматной доске с почти стершимися шашечками, так что конь, приподнятый над полем битвы задумчивой толстопалой рукой, едва не наобум выбирает себе дорогу. В дальнем углу мелет не слушаемый никем приглушенный телевизор.

Птица в клетке тенькает, как часы.

Подхваченная течением времени галерейка чайханы выходит на затененный чинарами квадратный водоем — «хаус». Его удачно отрыли на роднике, и он заполнен голубоватой горной водой, в которой лениво шевелит плавниками выросшая до невероятных размеров аквариумная рыбка в черном бархатном платье и распускают оранжевые вуали две красные, поменьше, подруги ее. Над ними, на фоне устилающей дно дрожащей гальки, медленно кружат предназначенные к съедению бесполосый зеленоватый арбуз и круглая дынька, похожие на планету с желтым спутником.

Чайхана с хаусом — гордость квартала.

Их сооружали всем миром. Бойкий золотозубый юнец, служивший в армии под Рязанью и взявший роль гида, пояснил, что молодежь хотела устроить и дискотеку в пустующей рядом развалине. Но некому ходить, местных девушек не пускают из дома.

Они приставлены к бесконечным младшим братьям, сестрам и племянникам и со временем будут выданы замуж по договоренности между родителями, помимо всяких дискотек.

Другое дело в «новом» городе, где живет много русских, татарок. Те ходят и в кино, и на танцы в клуб.

Новый город расползается четырехэтажными коробками внизу, вдоль бетонного речного русла.

У него автобусы, канализация, столовые.

В горпарковских кущах скучает за ржавой железной сеткой павлин и красуется среди выметенных дорожек русская Венера с обломком весла.

Но когда вечерний мрак густеет и все погружается в теплую просверленную цикадами ночь, над бетонными кварталами, усеянными квадратными глазами, вновь господствует распростертый на темных, с редкими звездочками огней, холмах непобедимый старый город. Он верен себе и рано ложится. Там еще кое-кто сохранил привычку стелить на плоских крышах и засыпать, глядя в древнее, поворачивающееся на оси, испещренное письменами небо.

Ура-Тюбе.

31 августа 1987.

Атомная поэма

Островерхие желтые особнячки в душистых соснах. Для академиков — с верандами.

Лабораторные корпуса в театральных колоннах.

Пустынная набережная с беседками и балюстрадой заботливо обустроена для мудрых бесед во время прогулок.

Запрятанный в волжских лесах вместе со своим ускорителем город-игрушка, выстроенный руками заключенных и военнопленных. Заветное творение человека в пенсне. Ученый рай под присмотром охранников.

Лысоватые мужчины катят по чистым дорожкам на велосипедах.

Нотный мусор сыплется из высоких окон музыкальной школы подобно пожелтелой листве.

Только несметное воронье с того берега помнит, где стояли бараки.

Да черная «эмка» бывшего оперуполномоченного, давно перешедшая в другие руки, но еще на ходу.

Дубна.

1990.

Воспоминание о восточном гостеприимстве

Для приезжающих в сатрапию гонцов и порученцев средней руки местный властитель выстроил особую гостиницу. Сияющую изнутри мрамором, медными светильниками и лицами чинных администраторов.

Секрет ее сооружения был секретом архитектурным.

Снаружи здание гляделось в европейском современном стиле, но внутри перетекало в старинный особняк, который и позволил выдать по сметам постройку за реконструкцию.

Благодаря такому симбиозу здешний обитатель внезапно из узкого и строгого, похожего на корабельный, коридора с рядами латунных ручек попадал в лепной дворянский зал с полукруглыми окнами, а затем обратно в американизированный бар на нижней палубе…

Привилегированные люди Орды имели сюда специальные пропуска и наведывались вечерами — изредка, не злоупотребляя.

В основном же чудесный этот бар с громадной, в целый квартал, обитой кожею стойкой пустовал. Как и вся гостиница.

Алма-Ата.

1986.

Райцентр Чингизханск

Привезший меня громадных размеров казах уведомил, что приходится прямым потомком Чингизхана. По случаю сельского праздника в чахлом скверике собралось человек десять на деревянных скамейках. Золотозубая народная певица с маленькими злыми глазами тянула песню, бесконечную, как дорога в степи. Вдоль главной улицы шеренгой инвалидов на деревяшках выстроились газетные щиты. Вбок от шоссе, в зеленой раковине аллеи, мелькнули, отразив кусочек голубого неба, прозрачные двери партийного особнячка — вроде входа в Зазеркалье. Пыльная девочка, спрошенная о дороге, замахала руками сразу во все стороны. Дымные изгороди, домишки в линялой побелке, пустыри. Тайный ночной намаз в доме местного кагэбэшника, оказавшегося моему провожатому младшей родней. Выпив, хозяин дома хватается за домбру: «Слава Аллаху, я теперь майор!» Стокилограммовый опухший казах кивает в такт струнам тяжелой головой с опущенными веками, как пьяный Будда. На полу под окном борется со сном сынишка хозяина в большой папахе. Подперев рукой голову, он слушает взрослых, вряд ли понимая русскую речь, и шевелит грязными пальцами маленьких босых ног.

Казахстан.

Лето 1990.

Тбилисский фуникулер

Я посетил тебя вновь — в час заката.

Археология развалин незаметно переходила в жилье.

Повсюду появились роскошные вина, зато исчез сыр.

Тщедушный человечек в сморщенном пиджаке оказывался могущественным теневиком.

Всякий встречный с третьего слова принимался говорить о долларах.

В квартирах чуть потускнела позолота.

Все вздорожало, включая похороны: теперь перевозка покойника обходилась три рубля за километр.

Аэрофлотовская кассирша в своем бюро вела беседу разом с тремя посетителями, что-то мурлыкала в телефон, рылась в розовой куче десятирублевок, пробовала и швыряла шариковые ручки и вдруг запела низким приятным голосом.

Ближе к вечеру толпа на главном проспекте стала гуще и беззаботней.

Женщина в драгоценных шелковых лохмотьях вышла из автомобиля и направилась к стеклянному входу в ресторан.

За высоким мраморным столиком забегаловки в одиночестве беседовали двое молодых людей, угощаясь инжиром с блюда.

Повсюду шуршали деньги.

Фуникулер возносил к уже зажегшимся наверху огонькам и спускал нагулявшихся вниз, к повседневным заботам.

В окне проплывающего мимо лепного дома застыла декольтированная старуха с малиновым овалом помады на пудреном меловом лице и неестественно черными волосами.

Она казалась большой фарфоровой куклой в витрине.

И не понять было, сожалеет ли она об уходящем времени.

Август 1988.

Турецкие каникулы. Голубая лужа

Средиземноморье.

Овечий сыр, оливки и зелень на завтрак.

Ленивое солнце.

Развалины византийской виллы с уцелевшими сводами глядящих в пустынное море окон и снующими по серой кладке вечными ящерками.

Их выпуклые глаза любовались легионерами Антония.

Теплое материнское чрево человечества.

Вид с моря.

Приветливые мысы, тут и там запятнанные отбеленными солнцем оливами.

Укромные малоазийские бухты, дававшие приют еще ходившим вдоль здешних берегов финикийским галерам.

Неравномерные цепочки апельсиновых деревьев с фиолетовыми кляксами теней вокруг стволов.

Отлогие овечьи холмы.

Синяя вода, еще и теперь изобилующая рыбой.

Только тут, по берегам этой благословенной лужи, и могла зародиться цивилизация, столь соразмерная человеку.

На гвозде в рубке гремит приемник.

Голый до пояса турок-капитан в такт музыке приплясывает у штурвала, и его порыжелые на солнце косички подпрыгивают на горячей коричневой спине.