Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер - Владимир Брюханов

Лишь чудом балканское ликование не вылилось в общеевропейскую войну, угроза которой, периодически то усиливаясь, то ослабевая, продержалась до начала осени 1913 года — уже после завершения Балканской войны.

Еще 1 октября 1912 года Артур Гизль вступил в командование 8-м армейским корпусом со штабом в Праге.[174] Вслед за этим он пригласил к себе Редля в качестве начальника штаба.

18 октября 1912 года Редль прибыл на новое место службы — в Прагу.[175]

Отбывая из Вены, Альфред Редль оставил Максимилиану Ронге написанный от руки в единственном экземпляре документ под названием «Советы по раскрытию шпионажа». Он представлял собой небольшую 40-страничную переплетенную книжечку, где Редль подводил итоги своей работы и давал некоторые практические советы.[176]

Именно этот документ упомянет Роуэн, рассказывая о том, как Ронге сличал почерк на формуляре, заполненном на Почтамте получателем писем, с подлинным почерком Редля.

На посту начальника штаба корпуса в Праге Редль пребывал все эти напряженные месяцы — вплоть до мая 1913 года, когда с ним и произошла фатальная катастрофа.

Прежние коллеги Редля, оставшиеся в Вене, прямо накануне майских событий 1913 года, потрясших не только австрийские разведывательные службы, пережили маленький триумф: обзавелись новым служебным зданием и получили лучшие условия для деятельности. Ронге об этом написал так:

«21 апреля 1913 г. разведывательное бюро переехало из старого серого дома во дворе в только что выстроенное здание военного министерства в Штубенринге[177]. С важнейшими документами в руках мы, офицеры, переехали в тщательно оборудованный новый дом, снабженный фотографическим ателье и приемной комнатой, устроенной с соблюдением всех правил предосторожности. Бюро было совершенно изолировано и имело один официальный и один неофициальный выход.

Новое помещение дало, наконец, возможность предоставить приличные условия для работы нашему сильно увеличившемуся количественно личному составу. Чрезвычайно выросли не только моя агентурная группа, но и секторы, занимавшиеся изучением иностранных армий».[178]

Резко расширился, однако, и фронт работ. Ронге писал, что «группе контрразведки разведывательного бюро пришлось в 1913 г. работать над 8 000 случаев против 300 случаев в 1905 г., причем имелось 560 арестов против 52. Из произведенных арестов почти 7-я часть привела к осуждению.

Для широкого распространения сведений по шпионажу с тем, чтобы приучать к осторожности солдат, мы выпустили на всех языках монархии воззвание «Остерегайтесь шпионов», которое было распространено в 50 000 экземплярах во всех казармах, в жандармерии и в пограничной охране».[179]

Вот на таком-то фоне и развернулась история с разоблачением Редля.

Теперь понятно, почему Редль был вынужден первоначально послать за письмом на Венский почтамт какого-то своего подручного: его самого, Редля, вообще в то время не было в Вене.

Теперь мы можем разобраться и в том, почему Максимилиану Ронге понадобилось заменить сфабрикованное им второе письмо, провокационно подложенное на Венский почтамт, на рассмотренную нами выше комбинацию третьего и четвертого.

Самое существенное в этой замене — исчезновение двух адресов, предложенных для связи во втором письме.

Парижский был вообще каким-то подозрительным — едва ли, повторяем, не адресом французской контрразведки, а с Ларгье австрийские разведчики и контрразведчики сталкивались еще в 1904–1905 годах, как свидетельствовал сам Ронге.

Чисто случайно, как мы полагаем, появление в Вене первого письма совпало с тем, что Ронге именно в эти месяцы 1913 года основательно разбирался с деятельностью Ларгье. Это и подтолкнуло его, Ронге, на опрометчивое использование имени и адреса Ларгье во втором письме-ловушке. Это же служит аргументом в пользу того, что в тот момент Ронге даже не подозревал, что его противником может оказаться Редль.

Если бы при получении такого письма-ловушки был арестован Редль, то он не только сразу бы понял, что оказался жертвой провокации, рассчитанной на профана, но и сумел бы в этом убедить кого угодно: он сам, Редль, заведомо больше знал о Ларгье в 1904–1905 годах, чем Ронге, поскольку Редль занимал уже тогда одну из ведущих должностей в Эвиденцбюро, а Ронге там еще и не возник на службе. Поэтому предложение к Редлю (именно к Редлю!) выходить на связь к хорошо ему известному шпиону, скомпрометированному сотрудничеством с разными разведками, было абсолютно абсурдным!

А вот перед фабрикацией третьего и четвертого писем Ронге уже понял, что истинным их получателем должен стать не какой-то анонимный Никон Ницетас, а непосредственно полковник Редль — или, по меньшей мере, какой-то иной профессионал, которого не имело смысла вводить в заблуждение использованием имени Ларгье.

А как и откуда Ронге мог уточнить сведения об истинном конечном получателе?

Разумеется, лишь от арестованного получателя второго письма, который не мог не быть сообщником Редля (или пока что, в строгом соответствии с фактами, какого-то другого возможного фигуранта), а попавшись с полученным письмом в лапы к Ронге, не мог не предать свего шефа!

Теперь, забравшись на высоту объективных знаний, не доступную никому из участников событий 1913 года (зато они обладали иной важнейшей информацией, пока еще не известной нам!), мы можем сделать вывод, что против полковника Редля свидетельствовало лишь первое письмо, в котором не было никаких шпионских текстов, а были лишь русские рубли! Все остальное было только поделками Максимилиана Ронге.

Могло ли даже это первое письмо, так и не дошедшее до Редля, послужить основанием для обвинений в шпионаже? Конечно нет — и сочиненная нами история о карточном долге вполне отметала такие даже и не обвинения, а всего лишь подозрения!

Заметим, кроме того, что Редль, скорее всего, так и не сумел получить информацию о том, что же это первое письмо из себя представляло.

Разобрался ли сам Ронге в смысле этого таинственного письма, а если разобрался — то когда именно, нам также выяснить не удастся: эту тайну Ронге унес с собой в могилу, оказаться в которой ему случилось очень нескоро — в 1953 году. К тому времени престарелый генерал Ронге помогал американцам налаживать деятельность австрийской жандармерии и будущей австрийской военной разведки, право иметь которую Австрия восстановила в 1955 году.[180]

Поэтому нам самим предстоит разбираться в смысле совершенно непонятной присылки рублей (притом — безо всяких сопровождающих разъяснений!), выглядящей нелепо и опрометчиво с профессиональной разведывательной точки зрения.

Зато провокационные письма, сфабрикованные Максимилианом Ронге в апреле-мае 1913 года, могли, казалось бы, кого угодно пригвоздить обвинением в шпионаже. С фигурантом, захваченным при получении второго письма (его имя нам еще предстоит назвать!), это удалось, как показывают факты, распрекраснейшим образом!

Однако оказывается, что даже и такой текст, какой имело опубликованное четвертое письмо, нисколько не мог послужить подозрению об измене, если адресатом его оказывался полковник Редль. Это парадоксальное утверждение нам еще предстоит серьезно обосновать.

Пока что (поскольку нам и в дальнейшем предстоит разбираться со смыслом и величиной значительных денежных сумм того времени) целесообразно разобраться в том, что же собою представляли деньги, вложенные в конверты, присланные на имя Никона Ницетаса.

1.4. Прейскуранты предательства и провокации

Итак, постараемся оценить, что же из себя представляла сумма в 7 тысяч крон в Вене 1913 года, вложенная в конверт четвертого письма.

Приведем свидетельство о тогдашнем уровне заработной платы в Австро-Венгрии: «Юрист с годичным стажем работы в суде получал в то время 70 крон в месяц, молодой учитель в первые 5 лет работы 66 крон, почтовый служащий 60 крон. Асессор венского реального училища до 1914 года получал месячный оклад 82 кроны. Бенито Муссолини, который в 1909 г. был главным редактором газеты «Авениль дель Лабораторе» в тогда еще австрийском Триесте и одновременно работал секретарем социалистической рабочей палаты, получал за обе работы 120 крон».[181]

Отметим, что лица, занимавшие упомянутые должности, не только могли вести тогда вполне достойный образ жизни, соответствующий их социальному уровню, но и содержать при необходимости собственные семьи, не слишком бедствуя при этом.