Женщина, квартира, роман - Вильгельм Генацино

– Это психопат. С такими людьми вы не должны связываться. Они приходят снова и снова и только крадут у нас время. Он шантажировал вас?

Я отрицательно покачал головой.

– Если он еще раз появится, гоните его в шею! – приказал Хердеген. – Вы сможете?

Я кивнул.

– Или позовите меня, – все еще сердился Хердеген, – тогда он и сам по себе испарится. Ужасно! У нас полгорода таких людей!

Я смотрел в стену.

– А теперь, пожалуйста, придите в себя и успокойтесь, – сказал Хердеген. – Вы сможете быть в двенадцать на открытии Итальянской недели?

– Да, – ответил я.

– Вот и хорошо, – произнес Хердеген и вышел из кабинета.

Я взял блокнот и шариковую ручку. Сейчас я отправлюсь в торговый дом Херти, а после обеда сяду писать два столбца про Итальянскую неделю. В кабинет вошел спортивный редактор Фельхауэр и принялся искать статью о соревнованиях по плаванию среди юниоров, про них сообщалось на прошлой неделе в отделе местной хроники. Фельхауэр имел обыкновение произносить какие-то смешные, звукоподражательные, лишенные смысла слова, и мне очень нравилось слушать их. Он часто расхаживал по коридору и вполголоса бормотал: чинги-чанги или опса-хопса. Или он садился на край письменного стола и говорил: чу-ки-чу-ка-ча-чулаки-буки. При этом Фельхауэр жил ужасной жизнью. Он был несчастлив в браке, его жена, другими словами, его семья жила в другом городе, до которого надо было полдня ехать. Каждую пятницу он уезжал после работы к жене и ребенку и каждый понедельник утром возвращался на работу в редакцию. До среды он отходил от ссор с женой. Его регулярные исчезновения в конце недели приводили к тому, что было невозможно дать ему редакционное задание на субботу – воскресенье. Коллеги, казалось, понимали всё и терпели, но это понимание и терпение было неискренним. Ему надо было выбирать одно из двух – или свой брак, или работу, об этом говорили почти в открытую. Он нашел статью про соревнования по плаванию. Шлёп-шляп, сказал он и смеясь вышел из кабинета.

Торговый дом Херти находился в двадцати минутах ходьбы от редакции. По дороге я увидел человека, который грозил всему дому сразу. Он стоял на улице и потрясал и размахивал кулаком левой руки, адресуя свои угрозы второму этажу. Но дом не реагировал на его угрозы. Все окна оставались закрытыми. Войдя в торговый дом, я подивился покою и красоте людей, ехавших друг мимо друга по эскалатору. В кафе-закусочной я принялся разглядывать пенсионеров, от нечего делать они отобедали в одиннадцать утра и теперь сидели в полупарализованном состоянии. У многих пожилых семейных пар был один кошелек на двоих. Жена держала портмоне при себе, но платить полагалось мужу. Я увидел, как одна женщина передавала мужу под столом кошелек. Но муж оказался неловким, и кошелек упал на пол. С досады женщина злобно уставилась в свою пустую тарелку. Неловкий муж ползал под столом, и лицо его было искажено болью – вся сцена так и просилась на пленку. Вскоре после этого я услышал знакомый мне голос. Я совершил ошибку, обернувшись на него. Голос принадлежал моему бывшему учителю географии. Учитель узнал меня, я узнал его тоже. Я надеялся, он не начнет с ходу спрашивать меня про южноамериканские страны Гондурас, Коста-Рика, Гватемала и Венесуэла, которые я вечно путал на его уроках. Меня охватила неприязненная нервозность, приведшая через несколько секунд к тому, что я начал обращаться про себя к учителю на «ты». Ты утратил право интересоваться моей жизнью, горячился я в сильном возбуждении. Я чуть не поднял кулак, как тот человек на улице, грозивший целому дому. Мы сконфуженно обменялись двумя-тремя взглядами, после чего учитель отвернулся.

Третий этаж превратили в некое подобие итальянской рыночной площади. Над длинными рядами прилавков были натянуты полосатые маркизы, разложенные товары накрыты белыми салфеточками. Повсюду были развешаны муляжи лимонов, апельсинов и маленькие пестрые шляпы с белыми и синими лентами. Сотни покупателей жались вдоль стен и ждали начала продажи. Одна из помощниц устроителей праздника подвела меня поближе к микрофону и представила главному лицу. Коллеги из других газет пришли чуть раньше. Под потолком шевелились воздушные шарики, из громкоговорителя неслись итальянские мелодии и немецкие шлягеры с итальянской тематикой или немецкие шлягеры с немецкими представлениями об итальянской тематике. Среди гостей я узнал доктора Алессио из итальянского турагентства. И хотя он во время своей пресс-конференции все время смотрел на меня, сейчас он, похоже, не узнавал меня. Глава торгового дома Херти подошел к микрофону, музыка стихла. «Дамы и господа! Наш торговый дом не пожалел ни средств, ни усилий на то, чтобы приблизить к вам чудесную Италию. – Я прислонился к колонне и записывал его речь. – Апогеем Итальянской недели станет розыгрыш призов, в котором, надеюсь, вы примете активное участие! Первым призом будет недельная поездка на двоих к Адриатическому морю. А гвоздем программы – выступление в пятницу фольклорной группы итальянских музыкантов, они исполнят известные во всем мире неаполитанские песни! Но главным аттракционом станет, конечно, наша распродажа итальянских товаров, – выкрикнул глава торгового дома. – Мы вам предложим восхитительные соломенные шляпы из Венеции, элегантные туфли из Лигурии, сыр горгонзола из Бергамо, ветчину из Абруцци, макаронные изделия из провинции Венеция и сладости из Турина! Я не в состоянии перечислить все, смотрите и убедитесь сами! Я не хочу вас дольше мучить и объявляю Итальянскую неделю открытой!»

После этих слов молоденькие продавщицы сбросили с прилавков белые салфеточки, и стоявшие до сих пор молча покупатели устремились в проходы между прилавками. И снова, точь-в-точь как при раздаче автографов Рексом Гильдо, появилась с подносом в руках девушка и стала предлагать шампанское и апельсиновый сок. И опять, как и тогда с Рексом Гильдо, во мне пробудилось высокомерие. Люди, на которых я совсем недавно смотрел спокойно, можно сказать, уважительно, наблюдая, как они степенно проплывают на эскалаторах сквозь этажи, превратились внезапно в обезумевшую от глупости метущуюся толпу, хватающую без разбора фартуки, пармскую ветчину или пару туфель, впадая при этом в экстаз от подвалившего счастья. Я никак не мог поверить в такое превращение. Что отделяло меня от этих людей? Их массовое ослепление от счастья действовало на меня удручающе. Я попытался додумать до конца одну или две правильные мысли: после падения нацистского режима немцы оказались в полной изоляции. Теперь они понемногу открывают для себя самые простые радости жизни (соломенные шляпки, сладости, пляжные тапочки), и это доставляет им неземное блаженство. А поскольку ты знаешь про нацистский террор только из книг, то и не можешь понять испытываемого этими людьми простого человеческого счастья. Но спокойные и умные мысли такого рода успокаивали меня ненадолго. За ними вскоре вставал следующий вопрос, поднималась следующая волна возмущения: почему люди ведут себя при этом, ставшем наконец-то доступным счастье так нелепо, так примитивно и глупо? И тут я заметил, что мое собственное высокомерие тоже начало уже становиться для меня чем-то родным. Было такое ощущение, что чувство снисходительности к людям укоренилось во мне надолго. Я по-прежнему стоял и смотрел на колышущиеся людские волны вдоль прилавков. Итальянская неделя бесспорно будет иметь колоссальный успех. Втайне я ждал, когда все разразятся громким смехом. Потому что только смех и ирония могли стать единственно верным ответом на это дешевое счастье в торговом доме Херти. Девушка с серебряным подносом еще раз подошла ко мне, я взял второй бокал шампанского. В полной беспомощности стоял я в сторонке отринутым всеми аскетом и наблюдал, как какая-то женщина в нервном возбуждении прижала терракотовую фигурку к груди, а потом купила ее. Смеха не было. Мне пришлось смириться с тем, что маленькие радости воспринимались людьми как истинное и подлинное счастье. Подошел глава торгового дома и вручил каждому представителю прессы презент – корзину с набором из салями, пармской ветчины, маленькой бутылочки граппы и двух тонких салфеток из батиста. Вместе с фрау Клеменс, редактором экономического отдела газеты «Фольксцайтунг», я поехал на эскалаторе вниз. Я испытал облегчение, услышав, что фрау Клеменс смеется над своей корзиной-презентом. Ее нисколько не смущало идти по улице с корзиной в руках. Но через несколько минут она заметила, как страдаю от этого я, и она тут же вытащила из своей сумочки аккуратно сложенный пакет. Я развернул его и спрятал в нем корзину. Бурно поблагодарив фрау Клеменс, я распрощался с ней.

На обратном пути к редакции мне повстречалось уличное кафе, и я уселся за столик в самом последнем ряду. Пакет с корзиной я поставил рядом с собой на пол. Ощущение неловкости от всего пережитого постепенно затихало во мне. Мне не хотелось жить в изоляции от людей, однако что-то похожее на это я уже испытывал. Я даже не мог понять, почему так случилось, что я ощущаю свою отчужденность. В те годы мне еще не хватало мужества назвать жизнь непонятным явлением. Я надеялся посидеть здесь, поразмыслить над возникшей проблемой и навсегда разделаться с ней. Прежде всего мне хотелось знать, не было ли высокомерие всегда частью моего существа и не ждало ли оно только своего часа, чтобы вырваться наружу (например, через журналистику). Я смотрел на попивающих кофе людей, отдыхавших здесь, и пытался или не пытался применить свои мыслительные способности к тому, чтобы ответить на свой вопрос, но у меня из этого ничего не получалось. Это было ужасно. Я сидел и никак не мог освободиться от навязчивой идеи собственного высокомерия. Возможно, я был всего лишь маленький тщеславный глупец горожанин, хотевший незаметно для всех изжить свои обиды. Я уже начал опасаться медленного вызревания во мне надменности к людям. И в этот момент я увидел на другом конце террасы лицо фрау Кифер. Она сидела там со своим мужем и ребенком. Ужас тут же затмил все мысли о высокомерии. Фрау Кифер поднесла к губам чашку, а ребенок тыкал ложечкой в мороженое. Господин Кифер сидел неподвижно рядом с женой и смотрел по сторонам. Я находился достаточно далеко от них и чувствовал, что один только вид фрау Кифер снимает тяжесть с моей души. Я все время спрашивал себя, как будет с нами дальше, со мной и фрау Кифер, когда я примерно через две с половиной недели вернусь учеником на фирму. Я стал наблюдать за ее ребенком, как тот, несмотря на всю свою неуклюжесть, с огромным удовольствием кормит мать маленькими кусочками мороженого. И мать тоже была очень довольна тем, что дитя кормит ее. Похоже было, что ребенок готов скормить матери всю порцию мороженого. И эта впечатляющая готовность принести себя в жертву неожиданно дала ответ на мой вопрос, как будет дальше со мной и фрау Кифер: да никак, ничего дальше не будет, потому что ничего и не было. Я изучал естественные движения фрау Кифер в кругу ее маленькой семьи. Людям необходимы время от времени перемены, чтобы уверенно жить дальше с прежними своими привязанностями и свято блюсти семейные узы. Мое приключение с фрау Кифер погружалось в приятную атмосферу полунебытия. Господин Кифер поднял руку и положил ладонь на спину жены. Я увидел, что на его руке, ласкающей ее, отсутствуют два пальца – безымянный и мизинец, возможно производственная травма. Я мог бы сейчас подсесть за стол рядом с семейством Кифер. Господину Киферу я бы сказал, что его жена относится к тем людям, без расположения которых я не смог бы сделать в жизни ни одного шага дальше. И поскольку я уже давно понял относительную незначительность любых треволнений, то я и не придал бы никакого значения цинизму своих слов. Господин Кифер согласился бы со мной. И не стал бы спрашивать, что конкретно я имею в виду, потому что он принципиально не собирался вникать в полуграмотные формулировки какого-то ученика. К сожалению, тишина вокруг меня была нарушена. Слева от меня две очень пожилые дамы говорили о том, что старые деревянные сиденья на унитазах были намного приятнее, чем новомодные из пластика. Справа от меня молодая женщина утверждала, что цвет глаз у человека с возрастом теряет свою интенсивность до полного обесцвечивания в глубокой старости. Я взял свою корзину, расплатился и ушел. Отсюда до редакции было рукой подать. Я постарался, чтобы чета Кифер не заметила меня, когда я уходил. Свою корзину с представительским набором я подарил фройляйн Вебер. Я вынул корзину из пластикового пакета и поставил ей на письменный стол. Фройляйн Вебер была в восторге от подарка и поцеловала меня в щеку. Я постоял какое-то время в дверях, с удивлением глядя на ее неподдельную радость.