Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон. - Ефим Друц

Смуглянка актриса сперва показалась Графу ожившей вакханкой из старой картины. Но он не смог проникнуть в ее существо, то есть в мысли и душу. Она виртуозно лгала ему, и он лгал, это было естественно в их отношениях, в нескончаемом единоборстве самца и самки, наездника и лошади, сладострастия и пресыщения. Она его исчерпала и бросила, как использованным презерватив. Но научила жесткости. Он стал, как дерево, именуемое самшитом. Лишился сентиментальности… День за днем они оба жили инерцией ночей. «Я ничего другим не оставлю», — шептала она, втягивая его в себя по ночам. «Зачем это?» — спрашивал он, но она стискивала его бедра руками, вонзала свои крашеные ногти в его тело… «Если сумеешь меня высушить, — смеялся Граф, когда они отваливались друг от друга, — используй как ладанку и носи на груди». — «Ах, ты любишь игрушки, мой милый Граф, ваша светлость! Поиграй мной еще. Представь, что я неваляшка. Как говорят в твоем мире ворья и рэкета? Я твоя мара, марго, марьяна. Еще говорят — профура и профурсетка, а также, кажется, бикса и шмара. Впрочем, вы, цыгане, не уважаете лагерный жаргон. У вас, слава Господу, свой язык. Но я-то интеллигентка, мой Граф. И предъявите мне сей момент бабью радость, сиречь балдометр, он же ваш шампур и мой прибор! Я поиграю им, привяжу красный бантик и, может быть, поцелую, если он будет прилично вести себя. То есть, — болтала она, содрогаясь, елозя по нему, распростертому, и массируя его своим телом, как гейша в порнографическом видеофильме, — то есть если твой член правительства будет вскакивать даже перед моей фотографией в шубе и сапогах до колен». Она любила скакать на нем перед зеркалом, наслаждаясь видом своих торчащих грудей. «Что дальше?» — спросил как-то Граф, оставшись без сил. Он был вял и влажен, выжат, как тряпка. «Дальше? Рожу от тебя. Ты хороший производитель. Смешаются гены. А полукровки талантливы и красивы». — «Любви в тебе нет?» Граф закурил сигарету, она осторожно взяла ее из его рук, затянулась, вернула: «Ты, ты вроде праздника. Лакомый ты. Я бы тебя и съела, чтоб никому не достался. Однако, кажется, я сыта. Осталось лишь в самом деле бантик тебе на член привязать». — «Ну, ты тварь!» — «Иди ко мне напоследочек, ну-ка, сделай, как ты умеешь, достань до сердца». — «Тварь! — закричал он. — Лубны!..»

Вот чем оно завершилось, вступление Графа в московские игры. Теперь он самшитовый, щепочку не отколешь. Ему в плечо дышит Минта…

Она заварила новую порцию кофе и налила себе в чашку сливок. Граф пил только черный. Притом с коньяком. Решился: «С бароном поговорю, да и уеду к чертям — в Германию или в Польшу. Если он в самом деле мой отец — тем лучше. Скажу: „Здравствуй, дадо, и до свидания, аривидерчи, чао, гуд бай…“ А закоренные рома получат, что заслужили. Мои руки чисты, и совесть в порядке — вот что я ему скажу».

Он зажег сигарету и, притянув Минту, устроил ее на своих коленях.

Глава 7 Вика

Вечером фонари отражались в темной воде. Москва-река уходила под мост в стрелах теней и в мелкой ряби. Вика любила минуту-другую побыть на Большом Каменном мосту, глядя в тревожную и притягивающую глубину. Со свойственной ей простотой общения порой она перебрасывалась на мосту парой слов с такими же одинокими, никуда не спешащими девушками. С мужчинами было сложнее. Она точно знала, каких приключений ищут они вечерами. И отшивала.

Однажды, впрочем, попался чудак, ничего от нее не желавший. Пристроился у парапета неподалеку и молча глядел на бегущую воду. Честно-то говоря, он здесь уже был, когда появилась Вика, гонимая тревогой за Раджо. Она тормознула в пределах видимости чудака. Так спокойнее. Не совсем одиноко. Женщина на мосту — это приманка. Хотя, в общем-то, уличных баб на Большом Каменном не бывает. Они работают в скверах на Пушкинской и Петровке, на Чистопрудном бульваре, у Патриарших… Чудак стоял и стоял, потом неспешно приблизился, странно сказал в пространство:

— Река — это люди, народ…

— Вы философ? — спросила Вика.

— Избави Бог, — усмехнулся он. — Это работает воображение. Движение вод питает фантазию.

Глаза встретились, искорка проскочила. Он был в хорошем возрасте, между тридцатью и сорока. Прижав руки к сердцу, представился:

— Артур.

Вика вспомнила роман «Овод». Его родители, очевидно, были романтиками. Артур так Артур. Представилась и она. И ее поразило, ударило в душу, тотчас же сказанное Артуром: «Викунья?» На ее имя так реагировал только Горбун — в незапамятном прошлом, когда она была девочкой, жаждавшей приключений.

— Викуньи живут в зоопарке, — фыркнула Вика.

— И в Андах, — заулыбался Артур. — Они, я слышал, не терпят неволи, не размножаются в клетках.

— Я, между прочим, тоже не размножаюсь, — не удержалась Вика от глупой реплики.

Глаза Артура блеснули.

— Пройдемся к Крымскому мосту? Не против? — спросил. И утвердил, переиначив слова популярного шлягера: — О, эти глаза — не против…

Он деликатно предложил руку. Она приняла вызов. Грудь ее отвердела, коснувшись его плеча. Они пошли к Крымскому мосту, затем по набережной к Лужникам, вышли на Комсомольский проспект и оказались в конечном счете в новой квартире кооперативного дома. Из вещей здесь были кровать-раскладушка, пыльный ковер, пачки книг на полу и пара эстампов грузинского происхождения.

— Я-то живу в коммуналке, — просто сказал Артур. — А это квартира друга-поэта.

— Сейчас он придет? — спросила Вика, знакомая с нравами вольных художников. — И вы оба лишите меня невинности?..

Артура перекосило.

— Ты за кого меня принимаешь?! Хозяин в командировке…

Он повозился на кухне, принес кофе, сухарики. Подносик поставил на табуретку.

— Больше здесь ничего, — сообщил. — Перебьемся?.. — И он обнял ее за плечи.

Вике стало смешно. Он деликатничал с ней, в самом деле, как с целкой. Она запустила руку в его штаны и увлекла его на ковер. «Не спеши, дорогой, не спеши…» — вразумляла она Артура, но трудно было его удержать.

Вероятно, он натерпелся без женщины. Она не успела и охнуть, как он разрядился в нее. И отпал, обливаясь потом.

После того она все же взяла свое. Силы Артура хватило почти до рассвета. Она обротала его и раз за разом учила тому, чему этот чудик раньше не выучился.

Под конец она умирала под ним, так он раздухарился в ту ночь.

Утром они пили кофе с теми же сухарями. Ужасно хотелось есть, но магазины были закрыты… Они лежали нагие бок о бок, Артур исповедовался, а Вика считала волосики на его впалой груди. Он рассуждал о каких-то березках, своем понимании патриотизма, о жизни внешней и внутренней. Вика и не старалась понять, в чем разница этих жизней и что он имеет в виду, говоря о потоке энергии, жажде пространства, прерывности времени… Его рассказы были невнятны и странны. Прошлой ночью он будто кого-то настиг на Софийской набережной у британского посольства, и тот, кого он догнал, был не чужой человек, а старинный приятель Артура. «Но этот самый приятель, — с надрывом сказал Артур, — смолоду изменил своим принципам». Какие там были принципы, этого Вика не рассекла. Вроде бы речь у Артура с бывшим его однокашником шла об искусстве. А поняла Вика то, что сам Артур что-то пишет, но для себя самого, поскольку сердце его переполнено гневом. Он этот гнев изливает в стихах и прячет их в стол в своей комнате, находящейся в коммуналке. А еще Артур — не тщеславен… И он похвастал, что сочиняемое не дает никому, ибо оно должно «отлежаться» — так он считает.:.

Наговорившись, Артур уснул, а Вика тихо оделась, положила в сумочку сигаретную пачку, где были записаны адрес и телефон артуровской коммуналки, и отправилась восвояси из этой квартиры.

К вечеру, не дождавшись Раджо, Вика вздумала навестить вчерашнего знакомого в его коммуналке. Она раза три набрала его телефонный номер, но тот телефон был занят или неисправен.

Вике было нехорошо, ее томили предчувствия. Пошла наудачу.

Нашла его дом без труда, поднялась на четвертый этаж, запыхавшись. Дверь в квартиру была приоткрыта, в общем коридоре висели велосипеды и детская ванночка. Из одной комнаты доносился сильный контральтовый голос женщины, перебиваемый голосом Артура. Они спорили.

Вика медленно, без стука отворила дверь этой комнаты.

Артур сидел в старом кресле, выставив острые коленки. На подлокотнике кресла — женщина лет тридцати, худощавая, босиком, в мужском халате. Лицо ее было заплаканное. Она обнимала Артура. Впрочем, красивая, оценила Вика.

Увидев Вику первым, Артур встал, стряхивая с себя руки женщины. Та поглядела на Вику, вспыхнула, выпрямилась, поправила прическу.

— Познакомьтесь, — глупо сказал Артур. — Это Вика, а это Ира.

Женщины обменялись взглядами.

— У меня дело к тебе, Артур, — сказала Вика, — но вижу, ты занят. Утром позвоню.

— Зачем же! — крикнул Артур. — Я сейчас… Я сварю кофе.