Телефонная книжка - Евгений Шварц

почувствовал — он единственный во всем коллективе понимает, что премьера есть премьера, важнейший день в жизни театра. Он, завлит и только, считал себя ответственным за всех. И я не рассердился на него за резкость. Драгоценно было его отношение к моей пьесе. Он всегда говорил, если ему не нравится. И радовался, когда сцена ему нравилась. Он понимал, что если пьеса получится, то это хорошо.

Вспоминаю множество разговоров, то у него, то на освещенных солнцем крутых кировских улицах. Хорошая погода там была редкостью, и мы, если небо было ясно, выходили побродить. Война. Время трудное, но чистое. И разговоры о том, что после войны все станет еще чище. Пьеса моя «Одна ночь» не пошла. Я написал вторую — «Далекий край»[6] и еще переболел скарлатиной[7], побывал дважды в Москве[8]. Катя вспоминает Киров с ужасом — вся бытовая часть лежала на ней, а у меня все скрашивается воспоминанием наполненности душевной. И воспоминанием о том, что я много работал. Малюгин уехал на фронт с актерами. И прислал нам оттуда пачку табаку — драгоценность в те дни. Он был другом деятельным. Хлопотал и ссорился из‑за моей пьесы в комитете. Посылал посылки при каждом случае. То, смотришь, он запаковывает кому‑то книжку — нашел в магазине. То — когда БДТ перебрался в Ленинград — пришлет плитку шоколада — неестественной величины. После войны написал он пьесу «Старые друзья». И Ермоловский театр ее принял. И Малюгин получил Сталинскую премию[9]. Многие старые друзья заговорили после этого, что Малюгин стал грубоват, излишне категоричен, решителен. На самом же деле он нисколько не изменился. Только друзья принялись перетолковывать его поведение на другой лад. Еще до своего награждения работал он в каком‑то доме отдыха недалеко от Тбилиси. Рассказываю это, чтоб дать пример его обращения. Директор оказался недюжинным наглецом. Жалобная книга на него никак не действовала. Тогда в одно прекрасное утро Малюгин послал за ним уборщицу. Потребовал, чтоб директор немедленно явился к нему в комнату. Тот пришел, несколько удивленный. И Малюгин спросил его решительно и строго, но вполне спокойно.

«Вы хотите, чтобы я вас уволил?» Директор ничего не ответил, только хлопал глазами. «Не хотите, так потрудитесь…» — и Малюгин перечислил все жалобы отдыхающих и приказал немедленно изменить порядки в доме. И к величайшему восторгу отдыхающих — все изменилось, словно по волшебству. Уже обед подали вполне допустимый. И пошло, и пошло. Вот какой характер был у Малюгина, до награждения. Таким он и остался, но тут друзья уже стали обижаться. Так шло до рокового пленума по драматургии[10]. Малюгин был избит с обычной масштабностью, словно он один — целая организация заговорщиков или вражеская армия. Так же с жадностью и восторгом лупили всех, кого находили нужным. Это было началом такого мрака, мракобесия, что как раз в разгаре избиений свет погас во всей Москве, и даже метро остановилось часа на два. Но заседание пленума не прервалось. Принесли аккумулятор чьей‑то машины, зажгли аварийную лампочку, и ораторы, кто от страха, кто в азарте выигрыша, озлобленные деляги и неудачники, почувствовавши, что пришло их время, несли нечто вполне соответствующее тьме, навалившейся на Москву. Я был у Малюгина на другой день после разгрома. Не застал его. И когда мы встретились и он узнал, что я ничего не рассказал о вчерашнем безумии его матери, то обрадовался. Он был преданный сын, глава семьи. Сестра, племянница, мать жили с ним, и он заботился о них. Другая сестра была военным врачом — и с ней он был внимателен и заботлив. Во время войны мать, сестра и племянница жили где‑то в Средней Азии, на станции Чу, и Малюгин все беспокоился и несколько раз пускался в нелегкий путь из Кирова до Чу — навестить своих. Когда разразилась гроза, он осторожно сам предупредил своих. Но и в трудные времена остался Малюгин прежним — все говорил прямо, держался грубовато, только окружающие перестали приписывать это тому, что он сталинский лауреат. Сейчас он снова на подъеме. Не женат. Романы у него почему‑то всегда с женщинами, которые старше его. Встречаемся мы дружески — он привился. Я был еще молод в Кирове. Теперь не прививаются ко мне люди.

Марголина Алиса Акимовна.[0] Театровед. Познакомился с ней, когда она работала в Новом ТЮЗе. Была замужем за Колей Ждановым. Потом за Адрианом Пиотровским. Говорит чуть замедленно, глядя в сторону, как будто забывая, что собиралась сказать, или у нее выпадают из памяти отдельные слова. Характер тяжелый. В этом убедился, когда навещал ее и Пиотровского в Тбилиси, где лежали они в больнице после автомобильной катастрофы. Пострадали они одинаково. Муж даже больше, но она тянула жилы из всех вполне беззастенчиво в силу многолетней привычки. И капризничала в поезде, когда мы их провожали, распространяя вокруг тяжелый дух уныния. Мне стыдно ругать ее. Со мной держалась она всегда доброжелательно. Отчего и записан у меня ее московский телефон. Но я не был у нее ни разу. Не знаю, что за девочка, теперь уж взрослая, родилась у нее от Коли Жданова. Она теперь присоединена судьбой к армии одиноких женщин. С кем она теперь капризничает? Она мучает дочку, или дочка ее, или живут они мирно? Несколько лет назад, году в пятьдесят втором, написала Алиса Акимовна повесть[1]. Вполне гладкую, на редкость. Все как следует. Этим доказала она, что человек ничуть не менее способный, чем многие, завоевавшие весьма почетное положение литераторы. Это встревожило многих литераторов и критиков обоего пола. Очень быстро повесть затоптали — Марголина человек незащищенный. И все успокоились.

О

Дальше идет Образцов Сергей Владимирович,[0] человек лимфатический, чуть обрюзгший, моложавый, светлый по отсутствию красящих веществ, с голосом разработанно приятным, с простотой виртуозно отделанной и рассчитанной. Явление несомненно положительное. Но почему‑то неловко мне смотреть в его глаза, светлые, с веками чуть покрасневшими. Я любил, влюблен был в некоторые его спектакли: «Король — олень», «Лампа Аладдина»[1]. Мне казалось, что это небывалое в театре обыкновенного вида явление, — человек показывает самое лучшее, самое артистичное в нем независимо от своих внешних данных. Отвлекаясь от них, с почти математической чистотой. Только то, что требуется. Когда вместо великолепных по своей выразительности кукол появлялись раскланиваться кукловоды, артисты как артисты, — ты это понимал.