Том 9. Критика и публицистика 1868-1883 - Михаил Салтыков-Щедрин

В рецензии на двухтомное издание сочинений Лейкина 1871 г. Салтыков прежде всего отмечает, что они дают «правильное понятие о бытовой стороне русской жизни». Критик значительно выше ценит «этнографическое» значение рассказов Лейкина, нежели их собственно беллетристические достоинства. Произведения Лейкина Салтыков рассматривает, как правдивые, почти документальные, свидетельства о темном «языческом мире» обывателей. Именно этот мир — опора существующего режима. Изложенная здесь теория «краеугольных камней», ранее намеченная, например, в «Литературном положении» (см. т. 7, стр. 56), вскоре станет основой идейной проблематики и всей системы образов в новом цикле «Благонамеренные речи». Однако основной смысл рецензии на повести Лейкина заключался для Салтыкова в полемике с А. С. Сувориным, выступившим в апрельской книжке «Вестника Европы» 1871 г. с критической статьей об «Истории одного города». Статья, подписанная псевдонимом «А. Б-ов», одним своим названием — «Историческая сатира» — свидетельствовала о полном непонимании замысла Салтыкова. Суворин упрекал сатирика в «глумлении» над русским народом и русской историей (см. об этом подробно в примечаниях к «Истории одного города», в т. 8 наст. изд., стр. 537–538, 544). На эти обвинения Салтыков сразу же ответил в «Письме в редакцию» журнала «Вестник Европы» и в частном письме близкому сотруднику редакции А. Н. Пыпину (тексты обоих писем см. в т. 8, стр. 451–458). Будучи уверен, что «Вестник Европы» не поместит его протеста, Салтыков одновременно ввел основные возражения Суворину по поводу отношения к народу и сформулированной им теории «юмора» в рецензию на повести Лейкина, которая появилась в очередном майском номере «Отечественных записок». Поскольку письмо Салтыкова так и не было напечатано «Вестником Европы», рецензия стала первым публичным ответом писателя на суворинскую критику «Истории одного города».

Стр. 449. «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас» — слова Христа из «Евангелия от Матфея», XI, ст. 28.

Цыгане. Роман в трех частях. Соч. В. Клюшникова. СПб. 1871*

ОЗ, 1871, № 9, отд. «Новые книги», стр. 63–66 (вып. в свет — 20 сентября). Без подписи. Авторство установлено С. С. Борщевским на основании анализа текста — Неизвестные страницы, стр. 552–554.

В. П. Клюшников — автор нашумевшего в середине 60-х годов «антинигилистического» романа «Марево». Об этом романе и его главном герое Русанове («Дон-Кихоте консерватизма») писал Салтыков в мартовской хронике «Наша общественная жизнь» 1864 г. (см. т. 6 наст. изд., стр. 315–321). В статье Писарева «Сердитое бессилие» успех «Марева» характеризуется как «скандальное торжество бездарности», а содержание романа — как «риторическая ложь».

Последующие произведения Клюшникова не привлекли большого внимания публики и критики. «Цыгане» — название символическое; речь идет о людях, которые «бродят по жизни», не умея найти ее разумное основание. Герой романа — Лев Зарницын, начавший свою карьеру среди «отрицающей партии в нашей литературе», вскоре разочаровывается и живет по воле инстинкта, по прихоти мгновенного чувства. Антинигилистическая направленность очевидна и в этом романе, поскольку моральные устои Зарницын, по уверению автора, потерял именно в те годы, когда дышал «зараженным воздухом». Однако главная тема романа — описание любовных интриг «троеженца» Зарницына и в результате — его покаянного возвращения к первой семье. В романе Клюшникова «Цыгане» Салтыков разоблачает очередную мимикрию антинигилистической литературы — попытку выступить под лозунгом свободы искусства, которая представляет собой новый вариант «теории обуздания мысли».

…развратная леди, влюбленная в Гуинплена (герой романа «L’homme qui rit»). — Об этой героине романа В. Гюго «Человек, который смеется» упоминается и в цикле «Господа ташкентцы» («Ташкентцы приготовительного класса. Параллель первая»). Эта глава была помещена в том же номере «Отечественных записок», где и рецензия на «Цыган». Здесь скандальные похождения госпожи Персиановой иронически приписываются дурному влиянию романа Гюго.

…«представители собственной разгоряченной фантазии». — В передовой статье от 3 июля 1871 г. «С.-Петербургские ведомости» (№ 180) называли подсудимых по «нечаевскому делу» «представителями лишь своей собственной разгоряченной фантазии». Определение это приведено Салтыковым в двух других произведениях, напечатанных в том же номере «Отечественных записок», где появилась и рецензия на роман Клюшникова: «Так называемое «нечаевское дело»…» (см. наст. том., стр. 191) и уже упомянутые «Ташкентцы приготовительного класса».

…он написал два романа — «Большие корабли» (1866) и «Цыгане». …редактирует целый журнал без мысли. — С 1870 г. Клюшников был редактором журнала «Нива».

…совсем в другом журнале. — «Цыгане» печатались в 1869 г. в журнале «Заря».

Теория обуздания мысли у нас никогда не была новою. — О «теории обуздания» как основе «миросозерцания громадного большинства людей», подробно говорится во вступлении «К читателю», открывающем цикл «Благонамеренные речи».

Г-н Клюшников тот же афоризм <об «обуздании»> проповедует под именем свободы искусства. — В февральской хронике «Наша общественная жизнь» за 1864 г., когда в «Русском вестнике» начал печататься роман «Марево», Салтыков иронически указывал на «живую органическую связь между целями, которые преследует искусство, и теми, которым служит полиция».

Темное дело. Народная драма в 5-ти действиях Дмитрия Лобанова. СПб. 1871*

ОЗ, 1871, № 9, отд. «Новые книги», стр. 66–68 (вып. в свет — 20 сентября). Без подписи. Авторство установлено С. С. Борщевским на основании анализа текста — Неизвестные страницы, стр. 554–555.

Две темы занимают в настоящей, хотя и очень краткой рецензии центральное место — во-первых, изображение в литературе народной жизни, во-вторых, в связи с первой темой — роль народа, «мужика», в истории. Кто же «пишет» русскую историю — те, кого Салтыков в «Признаках времени» назвал «историографами», или мужик, находящийся вне пределов исторической жизни? Весьма посредственный драматург Д. И. Лобанов[172] следует в своей якобы «народной» драме (на самом деле — исторической мелодраме) традиции, согласно которой значение мужика равняется значению мухи, чем и объясняется резко отрицательный отзыв Салтыкова о драме «Темное дело».

…страшное и имевшее громадные последствия убийство… — убийство царевича Димитрия.

Заметки в поездку во Францию, С. Италию, Бельгию И Голландию. Н. И. Тарасенко-Отрешков. СПб. 1871*

ОЗ, 1871, № 10, отд. «Новые книги», стр. 256–260 (вып. в свет — 16 октября). Без подписи. Авторство указано Р. В Ивановым-Разумником — М. Е. Салтыков (Щедрин). Сочинения, т. IV, М. — Л. 1927, стр. 642; подтверждено на основании анализа текста С. С. Борщевским — Неизвестные страницы, стр. 555–557.

Автором книги был чиновник и литературный делец, писавший главным образом на экономические темы (еще в 1832 г. он был навязан Пушкину III Отделением в качестве ответственного редактора проектировавшейся поэтом, но несостоявшейся газеты «Дневник»).

Как это часто бывало в рецензиях Салтыкова, и в настоящем случае рецензируемая книга — собрание поверхностных и мало связанных «заметок» на разные темы — послужила лишь внешним поводом для того, чтобы высказать ряд принципиальных соображений, здесь — об «отношениях русских людей к заграничным порядкам».

Тема «русский человек за границей» бегло затрагивается Салтыковым уже в очерке «Глупов и глуповцы» в связи с иронической характеристикой «Сидорычей» «вне их родного логовища» (см. т. 4, стр. 205) и затем обстоятельно разрабатывается в майской хронике «Нашей общественной жизни» за 1863 г.[173]. Тогда Салтыков сосредоточил свое внимание на сатирическом типе «гулящего человека», «желудочно-полового космополита», безусловно принадлежащего к «отцам», то есть крепостническому дворянству (подробнее см. прим. к майской хронике и очерку «Русские «гулящие люди» за границей» — тт. 6 и 7). В рецензии на книгу Тарасенко-Отрешкова Салтыков вновь вспоминает об этом типе «гулящего шалопая». Однако теперь он усматривает и «добрую» сторону в «стремлении пользоваться чужими порядками», даже когда это стремление ограничено «животненными» наслаждениями. И если в хронике, например, говорилось о «россиянине, выползшем из своей скорлупы, чтобы себя показать и людей посмотреть», то в рецензии уже утверждается, что «русский человек стремился за границу совсем не для того только, чтобы людей посмотреть и себя показать, а прежде всего для того, чтобы вкусить иных порядков, ощутить себя в иных жизненных условиях», то есть в условиях «свободы».