Побег от ствола судьбы на горе жизни и смерти - О'Санчес

Зазвенел колокольчик внизу, мамин голос, не менее звонкий, пропел: «Иду, иду, секундочку!…»

«Девчонка подглядывает, значит, ей интересно. Надо ее интерес не упустить. Если головой она в родителей – с ней можно будет договориться…»

Луиза выглядела особенно эффектно в запорошенном мукой фартуке поверх великолепного вечернего платья. Драгоценности и макияж уже были на ней, но на ногах – Гек засек – туфли домашние. Но она обязательно наденет парадные, даже Гек со своим малым опытом светского общения в этом не сомневался…

– Боже мой, Стив! Я так надеялась, что вы опоздаете хотя бы на четверть часа! Мой пирог с дичью капризничает, никак не хочет доходить!… Но проходите же, я прошу меня простить за внешний вид…

– Ну уж нет! Я шел к вам запросто, без фрака и бабочки, а у вас тут целый прием. Это вам и Анне…

– Какая прелесть… О подобных хризантемах я только в книжках и светских журналах читала. Даже Оскар Уайльд испугался бы красить такое чудо… – Луиза сама деликатно сняла с букетов оберточное покрытие и поставила цветы в заранее приготовленные вазы. Но как только она освободится, вазы необходимо будет заменить, поискать более подходящие – она была почему-то уверена, что Ларей принесет розы, и подготовилась соответственно.

– Красить? Зачем их красить?

– О, это я так… Жил некогда в Англии гениальный писатель-эстет с экстравагантными причудами…

– Уайльд? Я запомню. А что он написал?

– Многое… «Портрет Дориана Грея», например… Да что же вы стоите? Пожалуйста, располагайтесь где и как хотите, попросту… Еще четверть часа, и я все-все подготовлю. Анна что-то не в духе, но я с ней переговорю и она к нам спустится, я уверена. Еще раз прошу меня извинить за бедлам…

– Еще раз отказано. Но если пообещаете добавку… Запахи у вас из кухни идут – никаких платков не хватит слюни утирать… Пожалуйста, Луиза, занимайтесь своими делами, а мне наоборот любопытно и желательно успокоиться, осмотреться… Анна, значит, наверху, у себя?

– Да… Она…

– Вы разрешите мне подняться и испросить у нее аудиенции на эти четверть часа?

– Ну… конечно. Я с вами сейчас…

– А можно я сам?

– Хорошо. А я тогда на кухню. Если что – зовите, я прибегу и вас спасу…

Гек постучался. Не дождавшись ответа, постучал еще раз и открыл дверь. Девочка сидела в инвалидной коляске спиной ко входной двери.

– Анна, добрый день.

– Я, по-моему, не разрешала входить.

– Виноват, видимо не расслышал. Здравствуй, говорю.

– Здравствуйте и до свидания.

– Ты хотя бы повернись ко мне. Я человек простой, но и мне это кажется невежливым.

– Кажется – креститесь. Называть на ты незнакомого человека – тоже невежливо. – Анна развернулась, ловко вращая колесами. – Я повернулась. Довольны?

– Да.

– Теперь ваша очередь. Будьте так любезны, прошу вас, если это вас не затруднит, закройте дверь с той стороны.

Гек, никуда не выходя, притворил за собою дверь и в упор поглядел на девочку.

– Ну ты на меня не очень-то волоки. Я тебе что здесь, для этикета прыгаю? Я ведь не просто так, я, понимаешь ли, утешать сюда приехал. Меня твоя мама специально для этого пригласила.

– Вот ее и утешайте.

– Ну а я, по-твоему, что сейчас делаю?

Анна, несколько ошеломленная манерами и речами незнакомца, смешалась на секунду, не зная, что сказать в ответ на странную то ли шутку, то ли прикол…

– Вас Леонардо Коррада послал, да? Для душеспасительных сеансов?

– Твой Коррада вафлист и недоносок. Еще не хватало, чтобы я имел к нему хотя бы малейшее отношение.

– Вы его что, не любите?

– Не люблю. Причем заочно. Знаком с его бизнесом понаслышке, а сводить знакомство не собираюсь.

Девочка помялась мгновение, но все же спросила:

– А что такое вафлист? – Гек ойкнул про себя, но слово вылетело, чего уж тут пенять на привычки и их формирующую среду.

– Это такое ругательство, обидное для мужчин.

– Почему именно для мужчин? Как это так может быть?

– Вот и может, если мужчина ведет себя в определенных ситуациях как женщина.

– А что, женщина хуже мужчины, да? Низшее существо?

Гек задумался.

– Нет, я бы так не сказал. Однако есть присущие каждому полу нормы и правила, понятия, если хочешь, которых должны придерживаться и мужчины, и женщины. Представь, если бы твоя мама проводила вечера в бильярдной и, попивая пиво, кружку за кружкой, делилась бы похабными анекдотами с приятелями…

– Это чушь, и она невозможна!

– И правильно. Но тем не менее в Бабле бродят туда-сюда целые стада мужчин, для которых это поведение привычно, но тем не менее не делает из них скотов в глазах общественности.

– А в моих – делает.

– Но ты еще не все человечество. Однако мы отвлеклись. Если человек делает неприемлемые для его социальной среды вещи, то это позорно. Хотя для иного пола, страны или профессии это может быть и не так.

– Так чем же он вафлист, ваш Коррада?

– Он не мой, это во-первых. Во-вторых, я ляпнул не подумав, потому что доказательств моим словам у меня нет. Будь он здесь – имел бы право призвать меня к ответу за такое. А в-третьих – это ругательство считается грязным и я был не прав, брякнув его при тебе. Извини и забудь.

– Ну а все-таки, что оно означает?

– То, что мужчина противоестественным и вдобавок изощренным способом исполняет женскую роль в присутствии другого мужчины. Раз-два-три – харе-харо на этом. Лучше расскажи о себе, а то я все болтаю да болтаю…

Анна вновь подобралась и замерла отчужденно.

– Нечего рассказывать. В школе не учусь, в церковь не хожу.

– Так небось и на исповедь не ходишь?

– И на исповедь не хожу, да-а. За это гореть мне вечно в аду, разглядывая надпись.

– Какую еще надпись?

– Книги надо читать, а не газеты со спортом. В переводе с латыни это звучит: «Оставь надежду всяк сюда входящий!» Наверное, с восклицательным знаком.

– Единица с минусом тебе. Кол осиновый в дневник и серые мозговые клетки.

– За что же так страшно?

– За лень и тугодумство. В одной фразе три обалденных ошибки. Не всякий большой спортсмен такого достигнет с одной попытки.

– Ну, во-первых, это фраза не моя…

– Это даже не ошибка, мы ее не считаем. У Вергилия с Данте своя голова была, а у тебя своя должна быть. С чего бы это черти изъяснялись по-латыни? Это что, их родовой язык?

– При чем тут…

– «Оставь надежду…» – перевод с латыни, ты сказала, условно обозначив реальностью художественное произведение, вроде как задала игру. Так?

– Допустим.

– Логично предположить, что латынь этой фразы – тоже перевод с некоего всем понятного жаргона, иначе неграмотный дакота и бушмен так и попрутся туда, не оставляя надежды. Логично?

– Странная у вас логика… Но в рамках, гм, игры – логично.

– Это раз. Второе: данная вывеска вовсе не в аду висит, Анна. Могла бы это и сама понять, без подсказок.

– А где же? В раю, что ли, ей висеть?

– Именно. Соображаешь. Если в рай попал – все. Финиш. Арфы, яблоки – и навсегда. Миллион лет пройдет, миллиард – одно и то же, без перемен и надежды на перемены. Без выхода.

– У вас очень вульгарные представления о радостях рая. Может быть, это непрерывное переживание удовольствия…

– От чего? От жратвы, интеллектуальных свершений, музыки или кайфа по героиновому типу?

– Опять же вульгарно… Ну, допустим, от созерцания престола Господня…

– Без Господа на нем?

– Иногда и с Господом… – Анну не на шутку заинтересовал диковинный богохульный разговор. Родители ее не были религиозны, но никогда не позволяли себе выпадов против любой из распространенных в мире религий…

– Стало быть, б́ольшую часть вечности праведники будут проводить время в мучительном ожидании, пока их безгрешным взглядам не представится заполненный престол? В то время как всевышнему будет в основном не до них: куда любопытнее играть со своим извечным врагом в живые шахматы, где вместо пешек и ферзей – человеческие души… Им даже молиться, то есть обращаться с просьбами к богу, за нас, погрязших в страстях и пороках, не положено. Угодник там, простой ли праведник – протекция, знаешь ли, в раю неуместна… А мучительное ожидание – это уже не рай…

– Какой глупый разговор у нас получается…

– Дядя Стив… Это мое имя для тебя.

– С каких пор вы попали ко мне в дядюшки?

– А как еще? Придумай сама, коли так, чтобы не слишком официально выходило. Да, это ничего, что я без спроса твою притолоку спиной подпираю?

– Проходите, садитесь в нянечкино кресло, раз ее нет… Ладно, пусть будет дядя Стив, если вам угодно… – Анна сама не заметила, как развернула коляску к креслу и подкатила поближе. – А в-третьих?

– Что – в-третьих?

– Третья моя «ошибка»?

– А… В аду тоже висит табличка, но надпись там иная, чем пересказал этот фармазон Вергилий…