Птицы небесные. 1-2 части - Монах Афонский

Наша огородная эпопея заслуживает отдельной истории. Высказав много критических замечаний по поводу моих огородных навыков, геолог предложил свой метод ведения хозяйства, который показался мне убедительным. Он ревностно взялся просеять вилами всю грядочную землю, по-другому посадить картофель — без валиков, а кукурузу решил рассадить по периметру огородного участка. Мы дружно взялись за дело, и в несколько дней посадка была завершена. Оглядывая огород, Павел удовлетворительно произнес:

— Вот теперь другое дело! Красота…

В конце мая он помог мне поднять груз и продукты на Грибзу, и я остался один в своем долгожданном уединении. Сосновый запах моей любимой церквушки в честь Пресвятой Троицы казался мне слаще любого другого аромата. Множество светлячков превращали каждый вечер в фантастическое зрелище, преображая окрестности в мир нереально красивого видения.

За последнее время, встречаясь с лесничим, милиционером и охотниками, я уклончиво отвечал на их вопросы, где находится моя келья. До поры можно было ссылаться на незнание местности. Я изловчился подниматься в келью по ручью, чтобы не оставлять никаких следов, и охотники сгорали от любопытства, пытаясь разузнать, где же я обитаю. Особенно докучал мне Василий Николаевич:

— Отец Симон, вдруг что с вами случится, а мы не знаем, где вас искать! Или у нас что-то на Псху произойдет, а никто не сможет вам сообщить…

— Хорошо, Василий Николаевич, я спрошу благословения у батюшки. Только нужно подождать…

На этом эти разговоры о моей келье временно прекратились.

В середине лета под вечер, сидя на скамье под пихтой, я услышал голос сойки, а затем голоса людей. Выйдя им навстречу, обнаружил, что ко мне поднимается послушник с приехавшим иеромонахом. Они принесли мне муку и мед, за что я был им очень благодарен, так как это давало мне возможность оставаться в горах до конца лета. К моей радости, иеромонах Ксенофонт привез мне письма от отца и моего батюшки. Отец писал, что в стране наступили трудные времена, глупостям правителей, разрушающих страну, нет конца. Его питание теперь — кусок батона и кружка горячего чая. Если бы не поддержка из Лавры, то ему бы пришлось совсем худо.

«Слава Богу, еще остались добрые люди!» — писал отец. Он понемногу распродает ненужные вещи на барахолке, чтобы купить продукты. А в остальном, уверял меня отец, у него все нормально.

Батюшка в своем письме благословил открыто сказать сельским жителям, где находится моя келья, чтобы прекратить пересуды. Но в то же самое время посоветовал подыскать другое скрытое место в горах и построить там новую келью, которая станет моим окончат тельным уединенным прибежищем. Я задумался: несмотря на все мои усилия, такого места мне еще не попадалось. Значит, оно еще ждет меня, так как я твердо верил в благословения отца Кирилла. Батюшка благословлял меня, если станет тяжело, служить уединенную литургию с приходом зимы, когда ко мне добраться будет невозможно. При этом он советовал мне прекратить ловлю рыбы в реке, когда я служу литургии, чтобы не проливать кровь. Я с благоговением поцеловал письмо своего старца: для меня его благословение было настоящим чудом. Один в безлюдных горах, с Церковью и литургией — это именно то, о чем я не мог даже мечтать!

В отношении речной форели батюшкин совет удивительно совпал с тем, что я начал чувствовать при ловле рыбы. Азарта рыбака во мне не было, к тому же вытаскивать из бедной рыбешки острый крючок доставляло и ей, и мне большие мучения. Увидев в них жизнь, проявляющую себя в трогательной разумности, я уже не смог убивать их ради еды.

Приехавший иеромонах рассказал, что игумен отпустил его в наш Иверский скит и благословил подвизаться в горах. Покоренный целеустремленностью этого парня, я разрешил ему поселиться в скиту и начать устраивать свою молитвенную жизнь вместе с послушником Павлом. Заодно разрешил им прямо отвечать на все расспросы обо мне жителей Псху, говоря, что я живу на Грибзе, не уточняя места, и просил обязательно передать эти сведения Василию Николаевичу, Шишину и Валерию.

Когда стихли шаги уходящих гостей, вновь звуки и шорохи леса обступили мою келью, слагаясь в удивительную мелодию тихого, спокойного счастья. Голос кукушки уносил в неведомые дали мою душу. Зрелище величественного пика завораживало взор. Поначалу обилие сильных впечатлений от чистой волнующей красоты гор увлекало мой ум наружу, и требовалось прикладывать много усилий, чтобы возвращать его внутрь. Молитва медленно и спокойно вступала в свои права, успокаивая ум и просветляя сердце. Мало-помалу воспоминания о Псху начали тускнеть, а молитвенный распорядок незаметно укреплял душу. Через какое-то время сами собой родились стихи.

Днем — кукушка, а ночью — соваПерекличку ведут, не смолкая.И заставы ушедшего маяЗакрывает густая трава.

Изогнулась небесная высь,Обнимая горы треугольник.Набирайся терпенья, невольник,Заточенный в безсрочную жизнь!

В конце лета днем неожиданный стук в дверь заставил меня вздрогнуть. У кельи стоял улыбающийся милиционер с автоматом на плече и рюкзаком за спиной.

— Вот вы где поселились, отец Симон! Хорошо замаскировались… А то наши охотники ломали голову, где же находится ваша келья… Правильно сделали, что рассказали — меньше будет всяких подозрений!

Мы сели пить чай. Валерий продолжал рассказывать:

— У меня тут на Грибзе секретное место есть, где я охочусь. А осенью со мной случай был: должно быть, Бог спас! Подстрелил я медведя, а он стал уходить в скалы — знает, что там след теряется. Вижу, есть пятна крови на камнях, и лезу по скалам дальше. А медведь в засаде был. Выскочил он из-за камня, я — назад! И… сорвался! Помню, успел сказать только одно: «Святый Боже!» Ударился спиной обо что-то мягкое и лежу. Осмотрелся, а это березка меня удержала. Одна она из скалы выросла. На нее я упал сверху. Кругом пропасть, еле спустился. Пришел домой и первым делом книжки о вере, что вы подарили, все перечитал от корки до корки. Теперь, если нужна помощь или еще что, я всегда рад помочь…

Я обнял милиционера с любовью. Мы подружились на всю жизнь.

Мятущийся человек мира сего принял облик исчадия тьмы, и имя его стало — «гибель». Принявший в сердце ядовитое желание жить без Бога принял в себя жало смерти, и пути его — бездонные пучины ада. Устремившийся к Богу раскрыл сердце свое для Христа, принял в себя Божественную благодать, и дух его стал подобием вечного света и славы Отца Небесного. Пути спасенной души — радость и любовь во Святом Духе, и навеки имя ее — «свет».

ПЕРВАЯ ЗИМОВКА

Господи, что такое мир Твой, если в нем нет человека? Что такое человек мира сего, если нет в нем души? И что такое душа человеческая, Боже, если нет в ней благодати Твоей? Без нее душа человеческая умирает, без души тело человека становится тлением, без человека весь мир становится пустотой, ибо благодатный человек — мера Твоего творения, Господи! Грешная душа, лишенная благодати, — мера пустого мира сего, а святая душа — основа и суть всего, что создано Тобой, Святый Боже!

Христос лишен всякого греха, но Его священная обитель находится в сердце человека. Его любовь к нам, грешным людям, явлена нам Его заповедями и спасительным Крестом. А наша любовь к Нему выражается в отсечении помыслов и служении ближним.

Рассказ охотника привел меня к выводу, что у медведей стоит поучиться, как нужно скрываться от преследования. Я вспомнил, что еще в Таджикистане удивлялся, как ловко прячутся медведи на высоте в скалах, наблюдая сверху за долиной и передвижениями людей. Ранним утром я вышел к каменной осыпи, за которой начинались густые кусты лавровишни. Из кустов поднимались большие каменные глыбы, скатившиеся откуда-то сверху. В дебрях лавровишни пролегали медвежьи тропы. Похоже, я попал на верный путь. Еще несколько скальных уступов — и сверху открылся удивительный вид на поляны Грибзы и на противоположный Бзыбский хребет в зелени альпийских лугов. Чуть выше меня возвышались каменные башни, словно каменный замок в лесных дебрях. Мое сердце забилось от волнения: это было именно то, что нужно.

Вскарабкавшись на темно-коричневые скалы, состоящие из нескольких массивных гранитных блоков, я обнаружил там небольшую площадку три на три с половиной метра, пригодную под строительство кельи. С трех сторон она обрывалась крутым уступом, со стороны склона переходила в пихтовый лес, пригодный для заготовки нужных бревен. Я достал четки и уселся под сосной. Вид во все стороны открывался захватывающий — словно с крыла самолета. Первая молитва на новом месте окрылила меня благодарностью к Богу. Счастливый и умиротворенный, я медленно спустился со склона, когда красный диск солнца начал закатываться за зубцы темнеющего хребта.