Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

— Ты чего? Лица на тебе нет!

Егоз без слов показал старую боевую рукавицу Безрода, которой тот когда-то утер кровь, да так она и осталась на коже да запястных броньках. Теперь на чешуйках что-то зеленело, будто ржавчина, только не ржавчина.

— Безродушке плохо! — зашептал старик, — Что-то дурное стряслось! Беда нависла! Ему как плохо делается, кровь на броньках зеленеет. Я же знаю! Бежать нужно.

— Вот Улльга пристанет и снимемся, — Верна кивнула. — Жаркий собирай вещи.

— Какие? Стрелы брать?

— Бери, малец, бери, — Тычок засуетился. — Я тоже побегу. Меч уложить надо, вдруг понадобится.

— Стало быть, все снимаемся, — Ясна встала с ложницы, развела руками. — Тогда уж и я пойду.

Глава 48

— Ты что творишь? — Стюжень запер Отваду в угол думной, после того как все удалились, а Прям и Перегуж встали у дверей, дабы не помешал кто вольно или невольно.

— Я творю то, что должен, — князь глядел исподлобья, слова чеканил твёрдо, без малейшего сомнения. — Мне Боянщину сберечь нужно в целости, слышишь, старый? В целости!

— Судилище над Безродом — последнее, что для этого нужно. Неужели ты не понимаешь, что именно Сивый спасение для всех нас: для тебя, для Зарянки, для детей?

— То есть продать моих боярам, это и есть наше спасение? А бояр избивать без суда, это по-твоему правильно?

— Да пойми ты…

— Это ты, старый, пойми, — Отвада заорал, потрясая руками. — Нет у меня других бояр! Все какие есть — наши. Твои. Мои, Безрода. Тянут в рот на что глаз упал, тащат в ручки загребущие что ни попадя, но других нет! Понимаешь, нет! А перестанет над каждой деревней моргать да щуриться княжеское око, что тогда? Разбредёмся по своим глухоманям, межами отгородимся, каждый сделается сам себе князь и бог?

— Ты из пахаря дурака тоже не делай, — верховный вглядывался в глаза Отвады, щурился, так посмотрит, чуть в сторону сдаст, оттуда взглянет. — Мы веками спаяны, уже летописи успели обветшать, люди общим духом Боянщины пронизаны. Да пахарь же дышит этим, неужели ты не видишь?

— Ну не могу я за каждым шагом Длинноусов и Косоворотов следить! Не могу! А как сделать так, чтобы и овцы были целы, и волки сыты… пока не знаю. Не знаю! И пока не узнаю, будет так!

Стюжень молча буравил Отваду неотступным взглядом.

— Это ты распустил Длинноусов и Косоворотов!

— Ещё их отцы, деды и прадеды боярили в своих краях и весях. Мне, прикажешь, в один миг всё порушить? Ты представляешь, какой пожар тогда разгорится по всей нашей земле?

— Когда писались наши летописи и правды, их пра-пра-прадеды грязь из-под ногтей палочкой доставали после пахоты, — усмехнулся верховный.

— Нет. У меня. Других. Бояр! — отрезал князь и решительным шагом двинулся к дверям. У порога Отвада остановился, резко повернулся и бросил на прощание. — Ладно, пусть они такие зловредные и коварные, но ведь Зарянка и дети были у них в руках. Были! Делай, что хочешь! Вот он князь, мягкий, как лепная глина, как хочешь, так и крути. Так ведь не стали же! Вернули в целости. И как бы они узнали, куда Сивый их спрятал, если бы он не сказал? Видать, на самом деле силища меняет человека. Что-то в нём ломается! А я его в пример ставил: вот, глядите, честный малый, крепкий и несгибаемый!

Стюжень было открыл рот и пошёл к дверям, но князь, многозначительно покачал головой и вышел.

Вести о суде разлетелись по всем краям и весям: вестовой ушел к млечам, соловеям, былинеям, на постоялых дворах из уст в уста передавали наказ: всё, кто хоть что-то о Сивом знает, поспеши к терему в Сторожище. А ещё вестовые с ухмылкой добавляли, мол, окажется так, что впустую тратишь время князя и ворожцов, не сносить тебе головы. Есть, что сказать — милости просим; нет, но заявился — готовь спину, ремни в хозяйстве всегда надобны.

Тратить впустую время ворожцов? Сколько честолюбцев отвратило от похода в Сторожище упоминание о карах небесных с подачи ворожцов? А так, глядишь, ещё в летопись деревенскую попало бы: на самом княжеском суде был видоком, с князем говорил!

— Суд, значит? — Дёргунь с гаденькой улыбочкой потирал руки.

Она сидит напротив, кусает губы, да смотрит призывно. Дыхание глубоко, а грудь так и ходит под полотняным платьем.

— Да, храбрый вой. И больше нам ничто не помешает! Я очень хочу стать твоей. Мне уже просто невмоготу!

— А отец-то где?

— Готовит свадебное торжество.

— А может… ну… пока то сё, суд да дело… мы… там наверху есть свободные горницы.

Ассуна газельими глазами взглянула на млеча, мечтательно прикрыла веки и так глубоко вдохнула, что аж закачало её на скамье постоялого двора. Она, склонившись над столом, поманила Дёргуня и когда тот поднёс лицо, шепнула:

— Отец ко мне охрану приставил. Видишь тех троих с мечами?

— Здоровенные лбы в чёрном?

— Да. Ты же не хочешь распрощаться с жизнью, не получив меня? Оставишь вдовой, так и не дав познать настоящего мужчины?

Дёргунь приосанился, впрочем отвести глаз от её груди он так и не смог.

— Мне пора, мой милый. Кстати, от батюшки моего тебе подарок, — она полезла в мошну, достала длинное серебряное обручье, сама накрутила на руку млечу аж в три оборота. — Вот тут, видишь, змейка захлопывает пасть, зубы смыкаются на колечке хвоста, один заходит за другой и замок закрывается. А на тельце красные камушки нанизаны. Нравится?

— Ого, и глазки красные?

— Самоцветы.

Дёргунь скалил зубы, ловил красным змеиным оком блики светоча, а когда поймать удалось и в глаз брызнула маленькая красная капелька, аж прицокнул.

— Милый, с нетерпением буду ждать нашей следующей встречи. И прошу, не трать себя на шлюх. Ты весь, весь должен быть мой! И только мой!

Ассуна поцеловала млеча в висок, кивнула охране и, неописуемо покачивая бёдрами, вышла из едальной. Как только она вышла, придурочная улыбка сползла с губ Дёргуня и на её место заступила жестокая, кривая ухмылка. Немедленно за стол к млечу подсел жуткого вида молодчик, всё это время проторчавший в самому углу.

— Ну, видал?

— Видал? Твоя киса?

— Ага, — млеч, хищно сузив глаза, смотрел на дверь, в которую только что вышла Ассуна. — Не поверишь, как вижу её, башка трещать начинает, ровно пил накануне без просыху.

— А чего? — приятель всамделишно изумился. — Такая девка! Титьки — во! Жопа — во! А как рачком выставишь, себя забудешь. Глаза уж точно лопнут, можешь мне поверить! У меня была такая. Как встала на колени, да как раскрыла булки, тут у меня, в обраточку, и перекрыло дыхалку!

— Ладно, я человек служивый, туда езжай, сюда выступаем… часто видеться не получается, но когда видимся, я почему-то оказываюсь в доску пьян и башка наутро раскалывается. Не поверишь, первый раз я с ней трезвый!

— Меня бы кто так поил!

— А мне бы до золота её отца добраться. И ведут в потайные закрома золотые ворота, которые не открывают, а только взламывают. И честно говоря, мочи больше нет. Порты лопаются. А знаешь что, Хомяк? Айда за мной!

— Ты чего? Куда?

— Неохота до свадьбы ждать! Отжарю киску сейчас. А тебе какую-нибудь дворовую девку найдём! Короче, пусть нам будет так жарко, что небеса запылают!

— А не боишься?

— С пробоиной в воротах куда денется? Будем ловить золотую рыбку, братище, а удочка для золотых рыбок у меня всегда с собой! Ходу, Хомяк, живо!

Бросив на стол рублик, Дёргунь первый выметнулся вон за порог.

Ассуна с телохранителями тихим лошадиным шагом уходила от постоялого двора в сторону города, и ведь не скажешь, что большой городишко Порубь, но млечи, пока догнали конный ход, взопреть успели. Ночь вышла светлая, лунная, они стлались в тени домов, перебегали от одного куска плоского мрака к другому.

— Гля, видишь?

— Что?

— Как она в седле сидит? Не по-мужски! Ноги на одну сторону. Ну, мне повезло!

— Чего это повезло? — не понял Хомяк.