Геносказка - Константин Соловьев

— Что это за… — Гензель пытался рассмотреть, что произошло на сцене, и не верил собственным глазам.

Со стороны могло показаться, будто четырехрукого мула стиснул целый клубок извивающихся серых змей. Каким-то образом они оплели его со всех сторон, так что он оказался окружен ими, будто ветвями густого кустарника. Но это были не ветви. Змеи пульсировали, некоторые быстро, другие медленно. Они раздувались и опадали, точно что-то перекачивая, и Гензель наконец разглядел, что у змей этих нет голов, каждая из них оканчивалась не пастью, а коротким заостренным когтем, пронзившим тело мула. И все эти змеи тянулись из-под балахона господина Перо, свисавшего теперь рваными клочьями. Это были не змеи, это были отростки его собственного тела, жилистые, гибкие, как шланги, и увенчанные острыми крючьями.

Мул силился высвободиться из смертоносной хватки — и не мог. Проткнутый сразу в дюжине мест, он выпучил глаза и попытался дотянуться до шеи Пера, однако не сумел совладать даже с собственными конечностями. Он уже был мертв, и, кажется, тело поняло это прежде разума.

Гензель выругался.

Перо молча смотрел в зал, не обращая внимания на дергающегося мутанта, чьи руки отчаянно и безнадежно пытались вырвать из тела острые когти. Те вошли плотно, как рыболовный крючок в податливую наживку. Перо ничего не говорил, просто смотрел в зал. Потом он внезапно пожал плечами и отвернулся. В тот же миг послышался влажный треск — и жилистые щупальца разорвали его неудачливого противника на части, расшвыряв по сцене обломки костей, влажные комки внутренностей и обрывки одежды. Потом щупальца, роняя на доски сцены еще дымящуюся кровь, так же бесшумно втянулись под балахон. Зал, еще недавно потрясенно молчавший, разразился ревом и хриплыми криками.

— Прекрасное выступление! — провозгласил господин Карраб Варрава. — Вот за это мы и любим наших кукол! Какая тонкая манера игры! Какая постановка! Да, господа и дамы, это старая актерская школа!

Не слушая аплодисментов, Перо повернулся и вышел за кулисы. Порванный балахон развевался на нем, как потрепанное знамя. Украшенный во многих местах кровавыми отпечатками, он уже не мог именоваться белоснежным. Но грустная кукла, кажется, не обращала на это никакого внимания. Коротышки из оркестра, торжествующе повизгивая, кромсали уцелевшие части тела проигравшего ножами, то ли вымещая свою злость, то ли чтобы их маломощным собратьям легче было убрать останки со сцены.

— Внимание! — возвестил Варрава, выдержав несколько минут оваций и раскланиваясь. — Представление еще не окончено! Наш театр всегда знает, чем угодить взыскательной публике, и сегодня он не намерен вас разочаровывать. Правда, нам пришлось немного изменить первоначальную программу. Как вы знаете, сегодня на этой сцене должна была выступать наша обворожительная леди, звезда театра Синяя Мальва.

Мулы из партера засвистели. Их грубая ругань была неразборчива, но Карраб Варрава с улыбкой взирал на них из своей золоченой ложи.

— Все в порядке! Мы еще успеем увидеть восхитительную и смертоносную Синюю Мальву, чтобы насладиться ее превосходной игрой. Всему свое время. На сегодня у меня запланирован для вас сюрприз. Сегодня сцена нашего театра увидит новичка, прежде не игравшего. О да, это молодое дарование, при этом способное удивить взыскательного театрала…

Возмутительно, — с чувством сказал сосед Гензеля по ложе, не без лоска одетый квартерон с выпученными слезящимися глазами. — А ведь когда-то это был уважаемый театр. Этот подлец Варрава опять набрал в труппу бесполезных сопляков, ни разу не бывших на сцене, и еще смеет предлагать их публике!..

Директора театра не смутила холодная реакция зала. Как и прежде, он широко улыбался, подкручивая пальцем кольца своей длинной черной бороды.

— Прошу любить и жаловать нашу новую звезду! Это не совсем обычный актер, но не смущайтесь его внешним видом. Уверяю вас, что под деревянной оболочкой живет превосходная кукла, обладающая редкими талантами! Итак, готовьтесь! Бруттино! Деревянный мальчик!

Бруттино вышел на сцену. Вышел не сам — за кулисами сцены Гензель разглядел несколько человек из театральной обслуги, тычущих ему в спину баграми. У некоторых имелись и ранцевые огнеметы, признак того, что Бруттино и верно оказался в театре на особом счету.

Он шел медленно, размеренно переставляя деревянные ноги, и всякий раз, когда его ступня касалась деревянной сцены, раздавался неприятный громкий стук, какой бывает, если бить увесистой колотушкой по винной бочке.

Он выглядел невысоким, но очень плотным и тяжелым: телосложение, едва ли подходящее для мальчишки. Но он и не был мальчишкой, Гензель убедился в этом по манере Бруттино держаться, по тому, как тот смотрел в зрительный зал. В нем чувствовалась зрелость, выдержка, даже хладнокровие. Это существо, не успевшее прожить и десяти лет, давно миновало пору отрочества. И замершую публику оно рассматривало без всякого страха, с ледяным презрением в желтых, похожих на оплывшие куски янтаря глазах.

Он был человекоподобен, но не более того. Ростом едва ли по плечо взрослому мужчине, Бруттино напоминал собой скорее старую колоду, простоявшую много лет во дворе чьего-то дома, разбухшую от множества дождей, подточенную насекомыми, изрубленную топором, но оставшуюся прочной и твердой, как камень. Несуразно большие руки с распухшими суставами, напоминающими древесные опухоли, оканчивались деревянными пальцами разного размера. Ноги, напротив, были карикатурно коротки, но, судя по тому, как легко удерживали своего хозяина, тоже были созданы из прочного материала. Кожа Бруттино напоминала сухую потрескавшуюся древесину, освобожденную от коры, темную и шероховатую. Кое-где она была покрыта бурыми и зелеными мшистыми пятнами.

Еще менее человечьим было его лицо. Кто-то пытался придать ему человеческие черты, но то ли не преуспел, то ли дерево с годами взяло свое — лицо Бруттино выглядело лишь невыразительным подобием человечьего. Слишком зыбкие и слабо выраженные черты. Такое могло получиться у ребенка, только недавно взявшего в руки резак и почти сразу же бросившего свою затею. Лишенный губ рот походил на древесный разлом, полный сухой щепы. Когда Бруттино приоткрывал его, делались видны зубы, разной формы и размера. Нос, напротив, был гипертрофирован и выглядел едва ли не карикатурно — длинный, в две ладони, острый шип, выпирающий между глазами и ртом. Последняя деталь казалась уродливее всего. К чему деревянному человеку такой длинный нос? Может, в нем заключены миллионы обонятельных рецепторов? Если так, его создатель чего-то не учел — едва ли Бруттино проводил целые дни, нюхая розы. Скорее, возникала неприятная ассоциация с комаром и его вытянутым хоботком.