Падение Берлина, 1945 - Энтони Бивор

Берия не доверял руководящим лидерам германской коммунистической партии и называл их не иначе как "идиотами" или "карьеристами". Единственным человеком из них, кого он по-настоящему уважал, был ветеран Вильгельм Пик, седовласый крепыш с круглым носом и квадратной головой. Перед самой отправкой в Германию группу немецких коммунистов пригласили в московский кабинет Пика. Маркус Вольф, позднее ставший шефом восточногерманской разведки, вспоминал, что в то время они (немецкие коммунисты) абсолютно не имели никакого понятия, что им предстоит делать в Германии и будут ли они вообще допущены к управлению страной{972}. "Перед нами, - отмечал он, - была поставлена задача просто поддерживать все мероприятия советских военных властей". Вольф также допускал, что был "достаточно наивным, полагая, что большинство германского народа радо освобождению от нацистского режима и относится к советской армии как к своей освободительнице"{973}.

Солнечным весенним днем 27 мая немецкие коммунисты прибыли в Берлин. Советский самолет приземлил их на аэродроме Темпельхоф. Вид разрушенной столицы произвел на немцев шокирующее впечатление. Город лежал в руинах, и было тяжело представить, что его вообще можно будет когда-нибудь восстановить. Оказавшись на родной земле, германские коммунисты испытывали достаточно противоречивые чувства. Для молодых членов группы было и вовсе удивительно слышать на улицах города немецкую речь. Так, Маркус Вольф, который всего две недели назад праздновал вместе со всем советским народом День Победы, вдруг осознал, что тогда, в Москве, он мыслил и чувствовал точно так же, как мыслят и чувствуют именно русские люди. Однако спустя всего несколько дней после прилета в Германию он успел уже наслушаться историй о том, каким образом Красная Армия относится к немецкому гражданскому населению, В своем дневнике от 30 мая он отмечал, что фронтовики производят опустошение страны{974}. "Всех женщин насилуют, писал Вольф. - Ни у кого из берлинцев уже не осталось наручных часов". Пропаганда Геббельса и так нагнала на немцев много страху. "Затем пришла реальность, в результате которой большинство немцев, особенно восточнее Эльбы, оказались очень сильно антисоветски настроенными"{975}.

Руководителем группы немецких коммунистов был повсеместно презираемый и ненавидимый Вальтер Ульбрихт, сталинский бюрократ, известный подлыми доносами, в которых он разоблачал своих соперников. Берия называл его подлецом, способным убить родного отца или мать{976}. Вольф хорошо запомнил саксонский акцент и высокий голос этого человека. Он походил на бездушную машину, первой и основной целью которой было следовать в русле советской политики{977}. Ульбрихт откровенно сказал Вольфу, чтобы тот оставил всякую надежду на возвращение в Советский Союз и, соответственно, мечту о продолжении работы в авиационном конструкторском бюро. Вольф был послан в радиоцентр на Мазуреналлее - радио "Гроссдойчер рундфунк" быстро переименовали в "Берлинер рундфунк", - где ему предстояло заниматься вопросами пропаганды. Вольф стал работником, ответственным за создание программы "Шестая часть земли", в которой в основном рассказывалось об индустриальных достижениях СССР. По приказу генерала Владимира Семенова, представлявшего советское командование, три темы никогда не должны были подниматься в радиопередачах. Эти "три табу" включали в себя "изнасилования, судьбу [немецких] военнопленных и линию Одер - Нейсе"{978}. Последнее означало потерю Германией навсегда земель в Пруссии, Померании и Силезии, которые отходили к Польше.

Несмотря на то что советское командование теперь располагало монопольным правом на ведение радиопропаганды в своей оккупационной зоне Германии, оно тем не менее приказало населению сдать в ближайшую комендатуру все оставшиеся у него беспроводные приемники. Магда Виланд вспоминала, как она уже почти дошла со своим радиоприемником до местной комендатуры, но вдруг увидела стоящих возле нее советских солдат, которые стали осматривать ее сверху донизу. Предвидя, что может произойти впоследствии, Магда просто бросила приемник на землю и со всех ног побежала домой.

Берлинцы действительно могли подумать, что их город оккупировали монгольские орды. Повсюду на улицах горели костры, у которых грелись и где готовили пищу советские солдаты. Мимо них проезжали казаки на небольших лошадях и даже повозки, запряженные верблюдами. Однако термин "монголы" можно отнести больше к последствиям влияния на немцев геббельсовской пропаганды. На сотнях фотографиях, запечатлевших вступление частей Красной Армии в Берлин, можно найти лишь очень небольшое количество солдат, происходивших родом из Средней Азии. Но многие русские военнослужащие к концу войны действительно стали напоминать восточных людей. Постоянное пребывание на свежем воздухе, ветер и солнце делали их кожу грубой, а глаза прищуренными. Кстати говоря, также выглядели британские и французские солдаты в конце Первой мировой войны. Причудливыми казались и сами улицы германской столицы. Дети и подростки играли на сгоревших танках, которые напоминали, скорее, севшие на мель корабли{979}. Но вскоре на их почерневших бортах появились красочные плакаты, призывающие горожан посещать танцевальные классы. Жизнь берлинцев, которая в предыдущие недели опустилась практически до своей нулевой отметки, постепенно начала возрождаться.

Основной заботой генерала Берзарина было прежде всего наладить нормальное жизнеобеспечение города электричеством, водой и газом-. Большой проблемой оставался вопрос медицинского обслуживания населения. Из имевшихся ранее тридцати трех тысяч госпитальных коек теперь в Берлине оставалось лишь восемь с половиной тысяч. Но наряду с насущными мероприятиями происходили и события, которые можно назвать не иначе как символическими. Раввин, назначенный командованием Красной Армии, провел в пятницу 11 мая первую религиозную службу в Еврейском госпитале на Иранишесштрассе{980}. Для тех евреев, кто долгие годы скрывался от нацистов либо в последний момент был освобожден из заключения, эта служба стала фактом огромной важности.

Более миллиона берлинцев лишились своего крова. Они продолжали жить по подвалам и бомбоубежищам, готовя себе пищу среди развалин домов. Тем не менее женщины всеми силами старались не только накормить своих детей, но и создать для них хоть какой-нибудь уют во временном жилище.

Девяносто пять процентов транспортной системы города было выведено из строя за время боев. Значительная часть тоннелей метро и железнодорожных линий некоторое время оставалась под водой, По этой причине берлинцы просто не имели возможности посещать друзей и родственников, живущих на другом конце города. Добираться до места пешком было очень тяжело - многие граждане продолжали недоедать, и остаток их сил уходил на поиск пропитания. Когда же поезда начали ходить, к ним сразу устремились тысячи жителей. Люди сидели даже на крышах вагонов. Их целью было выбраться из города и попытаться достать какие-нибудь продукты в деревне. Таких людей называли "хомяками". Впервые это прозвище возникло в 1918 году, когда из полуголодного Берлина также отправлялись "экспрессы хомяков"{981}.