Под грузом улик. Неестественная смерть - Дороти Ли Сэйерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако кто-то недавно — вероятно, в предыдущую субботу — покаявшийся в своих грехах, записанных на бумажке, обронил ее, и та затерялась между исповедальней и скамеечкой для коленопреклонения, укрывшись от взгляда уборщицы. И вот она, исповедь, предназначенная только для Господних ушей, лежала на круглом, красного дерева столе миссис Бадж перед глазами простого смертного.
В оправдание мисс Климпсон следует сказать, что она, вероятно, и разорвала бы записку, не читая, если бы одна фраза не бросилась ей в глаза: «Ложь, на которую я пошла ради М.У.».
В тот же миг мисс Климпсон сообразила, что это почерк Веры Файндлейтер, и у нее в голове «будто молния сверкнула», как она впоследствии объясняла свою реакцию на эти слова.
Не менее получаса мисс Климпсон сидела, борясь с собственной совестью. Врожденное любопытство шептало ей: «Прочти»; религиозное воспитание говорило: «Ты не должна это читать»; чувство долга перед своим нанимателем лордом Уимзи подталкивало: «Выясни, в чем дело»; впитанные с молоком матери правила поведения запрещали: «Не смей!»; страшный скрипучий голос напоминал: «Речь идет об убийстве. Хочешь стать сообщницей?» Она чувствовала себя как Ланселот Гоббо[204]: на грани между угрызениями совести и дьявольским искушением, но что здесь было совестью, а что искушением?
«Ниспошли нам силы говорить правду и бесстрашно давать отпор греху» — как было сказано сегодня в проповеди.
Убийство.
В свете этой записки его вероятность становилась реальной.
Или нет? Может, она вычитала в этой выхваченной фразе то, чего там нет?
В таком случае не становится ли ее долгом — ну, почти — прочесть записку полностью и разрешить чудовищные подозрения?
Ей захотелось пойти к мистеру Тредгоулду и попросить его совета. Скорее всего, он скажет, чтобы она немедленно сожгла записку и изгнала из души сомнения молитвой и постом.
Она встала и принялась искать спичечный коробок: лучше избавиться от этой бумажки — и дело с концом.
Но что именно она при этом совершит? А если уничтожит единственный ключ к раскрытию убийства?
Каждый раз, когда это слово всплывало у нее в голове, оно было написано заглавными буквами и жирно подчеркнуто: УБИЙСТВО — как в полицейской сводке.
И тут ей пришла в голову идея. Паркер — полицейский, и у него наверняка не должно быть особых угрызений относительно нарушения тайны исповеди. По виду он, скорее всего, протестант, а возможно, вообще равнодушен к религии. В любом случае служебный долг для него превыше всего. Почему бы не отослать записку ему, не читая, с кратким объяснением того, как она попала к ней в руки? Тогда вся ответственность ляжет на него.
Однако по некотором размышлении мисс Климпсон, руководствуясь врожденной честностью, признала, что в этом есть доля лицемерия. Предавая чужое письмо огласке подобным образом, она точно так же — если не больше — нарушала тайну исповеди, как если бы сама прочла его. А тут и ветхозаветный Адам внутри ее поднял голову и начал подстрекать: если кто-то все равно должен узнать тайну исповеди, то почему бы и не ты — это удовлетворит твое вполне обоснованное любопытство. Кроме того: а что, если она ошиблась? В конце концов, ложь, о которой там идет речь, может не иметь никакого отношения к алиби Мэри Уиттакер. В таком случае окажется, что она выдала чужой секрет бессмысленно, не принеся никакой пользы. Если она действительно решит показать записку третьему лицу, то обязана сначала прочесть ее сама — так будет справедливо по отношению ко всем заинтересованным сторонам.
Возможно, стоит ей увидеть еще одно-два слова — она поймет, что все это никоим образом не связано с УБИЙСТВОМ, и тогда сожжет записку с легким сердцем и забудет о ней. А вот если она сожжет ее, не читая, то не забудет никогда, до конца своих дней, и всегда будет носить в душе мрачное подозрение, что Мэри Уиттакер — вероятно — является убийцей, и каждый раз, глядя в эти суровые голубые глаза, станет задаваться вопросом: каким был их взгляд, когда душа их обладательницы замышляла УБИЙСТВО? Разумеется, Уимзи уже посеял в ней подозрение раньше, но теперь это было ее собственное подозрение. Оно выкристаллизовалось и стало вполне реальным.
«Что же мне делать?»
Она снова бросила на записку беглый смущенный взгляд, и на сей раз в глаза ей бросилось слово «Лондон».
Мисс Климпсон вскрикнула, как человек, которого внезапно окатили холодным душем.
«Что ж, — решила она, — грех не грех, я это сделаю, и да простит меня Бог».
Заливаясь краской, будто кто-то медленно обнажался перед нею, она взяла в руки бумажку.
Записи были короткими и сумбурными. Паркер наверняка мало что извлек бы из них, но для мисс Климпсон, привычной к такого рода благочестивой скорописи, разобраться в ней не составило
