Том 7. Произведения 1863-1871 - Михаил Салтыков-Щедрин

Впервые — ОЗ, 1868, № 9, отд. II, стр. 113–124 (вып. в свет 7 сент).

Над «Письмом пятым» Салтыков работал летом 1868 г.; хронологическими границами служат конец мая (работа над четвертым «письмом») и начало сентября (общая публикация четвертого и пятого «писем»).

В изд. 1869 «письмо» было перепечатано без изменений. При подготовке «письма» к изд. 1882 Салтыков внес некоторые изменения и несколько сократил текст. Приводим один из вариантов ОЗ и изд. 1869.

К стр. 238–239, в конце абзаца «Совершенно основательно думают…» вместо слов «Имея это в виду <…> в беспечность»:

Конечно, руководствуясь свидетельством истории, можно сказать заранее, что из всех этих толков и посулов не выйдет ровно ничего. Сознаемся откровенно, мы даже очень мало печалимся, предсказывая эту неспособность чужеядства к организации. В самом деле, если чужеядство бессознательное сделало нас свидетелями такого бесчисленного множества безобразий, то по крайней мере оно имело в пользу свою то обстоятельство, что, однажды устраненное, не оставило по себе и следа. Совсем другая будущность ожидает чужеядство сознательное, дисциплинированное и стремящееся организоваться. Это последнее, ежели оно успеет в своих замыслах, наверно въестся так сильно, что проест истязуемый субъект до мозга костей. Следовательно, в этом случае, бессилие есть явление, возбуждающее не сожаление, но скорее чувство совершенно ему противоположное. Тем не менее как бы мы ни были уверены в несостоятельности чужеядных посулов, мы не должны, однако, забывать, что и «Бавию приходится ошибкой обмолвиться стихом», что посулы эти, ежели не устраняют дорогого нам дела окончательно, то задерживают его и запутывают. Основываясь на этих соображениях, мы не только не должны, но даже не имеем права впадать в беспечность излишнюю.

«Письмо пятое» подводило некоторые итоги содержанию предшествующих «писем». Тема его — причины, затрудняющие «развитие скромных зачатков, положенных в основу русской жизни» крестьянской, судебной и земской реформами. Как утверждает Салтыков, главное препятствие этому развитию представляет союз «историографства» и «чужеядства» — паразитарного отношения к жизни. Социальные корни психологии «чужеядства» Салтыков вскрывает на примере эволюции института мировых посредников, показывая, как всякое полезное общественное дело в условиях пореформенной России приурочивается для «личного домашнего употребления» правящих сословий, потому что проведение его в жизнь каждый раз отдается в руки людей, «повитых» и воспитанных крепостным правом. «Чужеядство» является наследием дореформенной эпохи, и писатель соединяет эти понятия в единой формуле: «чужеядство-крепостничество».

В результате союза «историографов» и «чужеядных элементов» у кормила власти соединились бюрократическая косность и невежество с крепостническим своекорыстием. Салтыков указывает на опасную тенденцию общественной жизни конца 60-х годов — тенденцию крепостнической реакции, одевшейся в последнее время в мантию консерватизма, к «партийной» консолидации[237], призывает все живые силы нации к непреклонной борьбе с этими «примелькавшимися» и вездесущими тенями «прошлого», вновь выходящими теперь на авансцену общественной жизни. Он указывает и на коренную причину живучести этих теней: остались неизменными в своем существе «прежние рамки жизни», «в которых так удобно было расправлять крылья».

…грозные походы против многообразных злоупотреблений… — Речь идет, в частности, о дореформенных сенаторских ревизиях. См. об этом в главе II «Итогов».

…чужеядство-крепостничество <…> не умерло, как это многие утверждают… — Такие утверждения характерны для либеральной и славянофильской публицистики (см., например: Н. Колюпанов. Общий взгляд на первый период истории земских собраний в России. — ВЕ, 1867, т. IV, отд. II, стр. 16; передовую И. Аксакова в газ. «Москва», 1868, № 91, 21 июля).

Если читатель припомнит действия мировых посредников при самом начале крестьянской реформы и сравнит их с действиями последующими, <…> какая громадная легла тут разница. — Институт мировых посредников — ими могли быть только дворяне-помещики — был введен в 1861 г. для реализации на местах «Положений 19 февраля» (см. подробнее на стр. 552 в т. 5 наст. изд.). Среди мировых посредников «первого призыва» были искренне стремившиеся к радикальному освобождению крестьян (Л. Толстой, бывший декабрист А. Е. Розен и др.). Иные из них преследовались властями, например, тринадцать мировых посредников Тверской губ. во главе с Н. А. и А. А. Бакуниными (братьями М. А. Бакунина). Таких оппозиционно настроенных посредников было, однако, немного, а смена правительственного либерализма реакционным курсом привела вскоре к их почти полному вытеснению крепостниками. С. Терпигорев-Атава писал о последних в очерках «Оскудение»: «Они, каждый в своем участке, положительно восстановили — разумеется, для себя лично, — крепостное право» (С. Терпигорев. Оскудение. Очерки помещичьего разорения, М. 1958, т. 1, стр. 276–277).

В последнее время провинциал <…> повторяет прилагательное вотчинный… — В 1867–1868 гг. в кругах крепостнически настроенного дворянства было распространено требование создать «вотчинную полицию», то есть передать полицейскую власть над крестьянами в руки самих помещиков (см. передовые статьи в №№ 25 и 103 «Вести» за 1869 г.). Выражая надежду, что это притязание «окончится пшиком», Салтыков в журнальной редакции данного «письма» прибавлял: «каким окончились вообще все злопыхательства, направленные против реформ настоящего царствования» (снято в изд. 1882).

…высасывает дотла и свои собственные соки… — В ОЗ и изд. 1869 эта мысль об исторической слепоте отживающего класса, который отрицает необходимость «уступок и соглашений» и тем ускоряет свою гибель, развивалась далее так: «…и забывая, что точно таким же неумеренным сосанием он очень недавно и совершенно для себя неожиданно дососался до упразднения крепостного права».

Впервые — ОЗ, 1868, № 10, отд. II, стр. 274–289 (вып. в свет 9 окт.).

В бумагах Салтыкова сохранилась черновая автографическая рукопись без заглавия, начинающаяся эпиграфом из Гете: «Кто не едал с слезами хлеба…» (см. отд. «Неоконченное»), Часть текста этой рукописи вошла в переработанном виде в «Письмо шестое».

При подготовке к изд. 1869 Салтыков несколько сократил «письмо». При подготовке к изд. 1882 были сделаны более значительные сокращения. Приводим два варианта ОЗ и изд. 1869.

К стр. 244. После абзаца «Представьте себе: в этой стране есть правосудие…» в ОЗ и изд. 1869:

Коли хотите, картина такого рода весьма редко изображается во всей полноте; так, например, о мадере упоминается всегда вскользь, а пожалуй, даже и совсем не говорится; но во всяком случае заключения, которые естественным образом вытекают из общего смысла художественных историографических попыток, таковы, что сами собой захватывают область гораздо более обширную, нежели та, которая подразумевается в первоначальном намерении авторов. Если нам говорят, что такое-то государство, не без основания щеголяющее своею единоплеменностию, гибнет, то никак нельзя предположить, чтоб эта погибель была делом исключительно одного какого-нибудь сословия, но скорее всего надлежит думать, что производящие погибель пороки разлиты во всех сословиях одинаково. Такое заключение тем более правильно, что когда нас удостоверяли, что славяне гостеприимны, прямодушны и добросердечны, то никому из нас, конечно, и в голову не приходило утверждать, что эти похвальные качества составляют исключительную собственность одних славянских мужиков; напротив того, мы все, сколько нас ни есть, наперерыв друг перед другом вопияли: да, мы гостеприимны, мы прямодушны, мы добросердечны! Не очевидно ли, что, признавая себя солидарными в области добродетелей, мы тем самым призывали на свои головы и солидарность в области пороков? Да, это очевидно; и потому, ежели все мы одинаково гостеприимны, то все же должны быть и одинаково пьяны; ежели же одни из нас напиваются мадерой, другие сивухой, то разница тут не в результате, а в том материале, при посредстве которого этот в обоих случаях одинаковый результат достигается.

К стр. 253. После абзаца «С этой точки зрения…» в ОЗ:

Очевидно, что сетования эти совершенно того же характера и так же лишены всякой логической последовательности, как и те, которым мы так охотно предавались в незабвенное время рассуждений об улучшении крестьянского быта. В то время мы так отважились, что чуть было даже не нагрубили[238]. Но не надо забывать, что тогда нас задевали за живое наши ближайшие ущербы и застилали наши глаза настолько, что неизбежность катастрофы считалась недостаточно объясненною. Спрашивается: чего же добиваемся мы теперь? от каких еще новых катастроф и опасностей мы заранее отбиваемся?