Высоко в небеса: 100 рассказов - Рэй Брэдбери

— Блэк! — взвыл Фентрисс.

— Да, дружище? — откликнулся Блэк, глядя в унылое небо, которое совсем недавно скрывала зелень.

— Где твоя машина?

— Только что была здесь.

— Поехали!

Но поиски не дали результата. Одно дело — найти сбежавшую собаку или снять с телеграфного столба домашнюю кошку. И совсем другое — отыскать в неведомых кущах многобрачие вольных певуний весны, любительниц сладких зерен, да еще убедить их, что в клетке веселей, чем на ветке.

Но друзья все равно спешили от дома к дому, от сада к саду и, притаившись, ловили каждый звук. Стоило им на мгновение обрадоваться, заслышав отдаленное подобие «Аллилуйи» в пении иволги, как они вновь погружались в серые воробьиные сумерки безысходности.

После долгих скитаний по бесконечным лабиринтам улиц и скверов один из двоих, Блэк, решился закурить трубку и высказать свое предположение.

— Ты, случаем, не задумывался о временах года? — произнес он, скрывшись за облаком табачно го дыма.

— Что? О временах года? — взвился Фентрисс.

— Я вот о чем: в ту самую ночь, когда мы лиши лись и дерева, и певчих пташек… сдается мне, в ту самую ночь грянули первые осенние заморозки.

Фентрисс стукнул себя кулаком по лбу.

— Ты хочешь сказать…

— Твои пернатые музы в срок покинули свое пристанище. Наверное, их стая сейчас пролетает где-нибудь над Сальвадором.

— Если, конечно, это перелетные птицы.

— А у тебя есть сомнения?

Повисла еще одна мучительная пауза, и кулак Фентрисса снова молотом опустился на голову.

— Значит, я в полном дерьме!

— Вот-вот, — поддакнул Блэк.

— Дружище! — воззвал Фентрисс.

— Чем могу служить, сэр?

— Поехали домой.

Это был долгий год, это был краткий год, это был год, вобравший в себя и надежды, и приливы отчаяния, и порывы вдохновения, но Фентрисс про себя называл этот отрезок жизни «Повестью о двух городах»,[123] оставалось только узнать, где находится второй город!

Глупец, упрекал он себя, как же я не сообразил, не принял в расчет, что мои певуньи осенью будут стремиться на юг, а весной возвращаться на север, где опять зазвучит a capella[124] их слаженный хор.

— Ожидание сведет меня с ума, — жаловался он Блэку. — Да еще эти звонки…

Вот и сейчас в комнате дребезжал телефон. Фентрисс снял трубку и заговорил, словно с неразумным ребенком:

— Слушаю. Да. Конечно. Скоро. Когда именно? Очень скоро. — И повесил трубку. — Ну, что при кажешь делать? Это из Филадельфии. Требуют еще одну кантату, и чтоб не хуже первой. С самого утра звонили из Бостона. Накануне — из Венской филармонии. Я всем отвечаю: скоро. Когда? Одному Богу известно. Помешательство какое-то… Где они сейчас, эти ангелочки, что утешали меня своим пением?

Он смахнул на пол стопку атласов и метеорологических карт Мексики, Перу, Гватемалы и Аргентины.

— Наверно, улетели далеко на юг? Неужели мне отправляться за ними следом? Но куда: в Буэнос- Айрес или в Рио, в Масатлан[125] или в Куэрнаваку?[126] А там что? Бродить со слуховым рожком? Стоять под деревом, пока меня не обгадят с головы до ног? Аргентинские критики надорвут животы, если я буду с закрытыми глазами торчать в роще, ожидая каких-то мелодий и недостающих аккордов. Не дай бог, кто-нибудь прознает о цели поездки, об этих поисках — из меня сделают посмешище. Да и то сказать: в какой город направить стопы? Какое вы брать дерево? Такое же, как в моем саду? Вдруг они ищут ночлег в похожих местах? Или в Эквадоре и Перу подойдет любая крона? Видит бог, можно месяцами теряться в догадках и вернуться домой ни с чем, разве что с остатками птичьей трапезы в волосах и зловонными кляксами на пиджаке. Что мне делать, Блэк? Подскажи!

— Ну, прежде всего… — тут Блэк набил трубку, раскурил ее и выдохнул благовонный дым, — …следует выкорчевать пень и посадить новое дерево.

Во время этой беседы они кружили вокруг древесного обрубка и стучали по нему ногами, словно дожидаясь ответа. Но теперь Фентрисс остолбенел, даже не опустив ступню на землю.

— Повтори, что ты сказал?

— Я сказал…

— Разрази меня гром, ты гений! Дай тебя поцеловать!

— Нет уж, избавь! Обнять — еще куда ни шло. Фентрисс пылко сжал его в объятьях.

— Вот что значит настоящий друг!

— А ты как думал?!

— Надо принести лопату и заступ.

— Ты сходи, а я тут подожду.

Не прошло и минуты, как Фентрисс прибежал с лопатой и топором.

— Может, подсобишь?

Блэк затянулся и выпустил кольцо дыма:

— Ты пока начинай.

— Сколько придется выложить за взрослое де рево?

— Думаю, немало.

— Но если я его посажу, птицы точно вернутся? Блэк снова выдохнул дым.

— Возможно, что-нибудь из этого и выйдет. Часть вторая: «В самом начале» Чарльза Фентрисса, или что-нибудь в этом роде.

— «В самом начале» или, к примеру, «Возвращение».

— Тоже красиво.

— Или… — Фентрисс ударил пень топором. — «Возрождение». — Он ударил вновь. — «Ода к радости». — Еще удар. — «Весенний урожай». — И еще раз. — «Пусть отзовутся небеса». Как тебе последнее, Блэк?

— Первые вроде бы лучше.

С большим трудом пень удалось выкорчевать, а вслед за тем из питомника доставили новое дерево.

— Не показывайте мне счет, — заявил Фентрисс своему бухгалтеру. — Просто оплатите его.

И посреди сада поднялось самое высокое дерево, которое только можно было найти: того же семейства, что и прежнее, загубленное.

— А вдруг оно зачахнет, прежде чем вернется мой хор? — волновался Фентрисс.

— Хуже будет, если оно приживется, а твой хор облюбует себе другое местечко! — отвечал Блэк.

Судя по всему, новое дерево отнюдь не спешило расставаться с жизнью. Но и не обещало стать цветущим и раскидистым, готовым приютить сладкоголосых певуний с далекого юга.

Время шло; в кроне дерева не наблюдалось никакого движения, и в небе — тоже.

— Должны же они понимать, как я жду?! — сокрушался Фентрисс.

— Это вряд ли — разве что ты обучился межконтинентальной телепатии, — предположил Блэк.

— Я читал исследования Одюбона.[127] У него сказано — пусть даже в этом есть небольшая натяжка, — что ласточки всегда возвращаются день в день, а другие перелетные птицы могут запоздать на одну- две недели.

— На твоем месте, — говорил Блэк, — я бы закрутил какой-нибудь бурный роман, чтобы хоть не много отвлечься.

— С недавних пор я не завожу романов.

— Ну, тогда страдай, — отрезал Блэк.

Часы тянулись дольше минут, дни — дольше часов, недели — дольше дней. Время от времени звонил Блэк:

— Птиц так и нет?

— Нет.

— Жаль. Больно смотреть, как ты хиреешь.

В решающую ночь, едва не разбив вдребезги телефон, чтобы избежать очередного звонка из дирекции Бостонского симфонического оркестра, Фентрисс взял топор и заговорил с недавно посаженным деревом, а заодно и с пустующим небом.

— Мое терпение лопнуло, — объявил он. — Если рассветные пташки не появятся к семи утра — пеняй на себя.

С этими словами он красноречиво провел по стволу лезвием топора, потом опрокинул в себя две рюмки водки, отчего глаза чуть не вылезли из орбит, и отправился спать.

За ночь он дважды просыпался, но так и не услышал ничего, кроме легкого ветерка и шороха листвы за окном. Ни малейших признаков пения.

На рассвете он вскочил, едва сдерживая слезы. Ему приснилось, что птицы вновь прилетели в сад, но было ясно, что это всего лишь сон.

И все же?..

«Чу!» — как могли бы написать в старинной повести. «Внимай!» — как писали в старинных пьесах.

Зажмурившись, он весь обратился в слух…

Дерево почему-то стало пышнее, словно за ночь напиталось неведомым соком. Оно все находилось в движении, но причиной тому было не дуновение ветра, а нечто, скрывающееся среди листьев, которые, подрагивая, сплетали ритмическое кружево.

Сквозь окно долетел отрывистый щебет.

Фентрисс ждал.

Тишина.

Дальше, дальше, беззвучно молил он.

И снова щебет.

Не дыши, приказал он себе. Пусть не подозревают, что я их слушаю.

Молчание.

Четвертый звук, пятая нота, затем шестая и седьмая.

Господи, думал он, неужели это обман? Неужели какие-то пернатые самозванцы отпугнули моих любимых пташек?

Еще пять нот.

Может, убеждал он себя, они просто распеваются?

Еще двенадцать нот: ни различимого ритма, ни определенного тембра; и когда он уже готов был взорваться, подобно обезумевшему дирижеру, и разогнать весь этот сброд…

Произошло вот что.

Нота за нотой, строка за строкой, напевная мелодия сменялась весенним перезвоном. Дерево расцветало от счастливых песен дивного хора, радостных песен о возвращении и гостеприимстве.