Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

– Стало быть, ваша? – спросил он.

Она не ответила.

– Вас там внизу ждет экипаж? – осведомилась она, вставая.

– Да.

– Хорошо. Едемте.

– Вы поедете со мной? – спросил он удивленно.

– Да, мы отправимся вместе. Какое неудобство вы усматриваете в этом?

– Но я же еду на встречу с графом, – отвечал он.

– Что ж! Граф найдет там не вас, а меня.

– Это невозможно! – закричал Лотарио.

– Почему невозможно?

– Потому что все будет выглядеть так, будто я бежал, струсил и послал вместо себя женщину, чтобы смягчить гнев своего противника; потому что граф станет презирать меня, потому что я буду обесчещен! Нет, это немыслимо!

– Вы опасаетесь за свою честь? – спросила Олимпия. – О вашей чести я забочусь еще больше, чем вы. Послушайте, Лотарио. Я говорю серьезно. Да будет вам известно, что я знала вашу мать. Так вот, сейчас я говорю с вами от ее имени. Ее памятью я клянусь вам, что исполнение моего плана не подвергнет вашу честь ни малейшему риску. Теперь вы мне верите?

– Сударыня… – пробормотал Лотарио, страдая и колеблясь.

– К тому же, – продолжала она, – вы ведь тоже там будете. Вы подождете в карете, в нескольких шагах от того места, где я буду говорить с графом фон Эбербахом. Если после того, что я ему скажу, граф не бросится вам на шею и не будет благодарить вас, вы будете вольны предстать перед ним и завершить дело так, как того потребует ваша честь. Полагаю, при таких условиях у вас не останется причин препятствовать мне поехать с вами?

– Сударыня, сударыня, в этом деле недопустимы женские уловки и хитрости. Вы не опорочите меня, спасая? Сударыня, поклянитесь мне всем, что вам дорого в этом мире, что если вам не удастся умиротворить графа, я всегда смогу грудью встретить его гнев?

– Да, именно так, Лотарио: клянусь всем, что дорого мне в этом мире.

Лотарио все еще колебался.

– Что ж, поедем, – проговорил он словно бы с сожалением. – Для сомнения требуются часы, а мы располагаем всего лишь минутами.

Они сели в карету и во весь опор помчались в сторону Сен-Дени.

Но по дороге в гордом юноше снова взыграла щепетильность. Посылать вместо себя женщину в деле, которое должно решаться между мужчинами, – было в этом нечто такое, что внушало его натуре неодолимое отвращение.

– Мое милое дитя, – сказала ему Олимпия, – вы упускаете из виду, насколько необычны обстоятельства, с которыми мы столкнулись. Увы, положение, в котором мы все оказались, еще более исключительное, чем вы можете вообразить. Сейчас совсем не время для того, чтобы колебаться, поддаваясь заурядной чувствительности. Здесь речь идет о событиях и невзгодах, единственных в своем роде, извольте это понять. Вспомните, сколько раз вы уже упускали свое счастье из-за недостатка доверия. Если бы вы нам рассказали – графу фон Эбербаху или мне – о своей любви к Фредерике, сейчас она уже была бы вашей женой и ни одно из этих зловещих событий не случилось бы с вами. Не повторяйте вечно одну и ту же ошибку. Во имя нашего общего счастья доверьтесь мне.

– Да, – сказал Лотарио, – но есть такие обстоятельства, которые важнее всех доводов рассудка: граф фон Эбербах назначил мне встречу, а теперь он подумает, что я на нее не явился.

– Не подумает, – возразила певица. – Я сразу скажу ему, что вы здесь, совсем рядом и в полном его распоряжении.

– Вы правда начнете с того, что скажете ему это, не так ли? Вы готовы это повторить, вы мне еще раз в этом поклянетесь?

– Клянусь. Ох, мальчик мой, дитя мое, знайте, что в эту минуту ваше счастье и ваша честь – единственный смысл моей жизни.

Они выехали на мост.

– Вот и добрались, – сказала Олимпия. – Где место вашей встречи?

– Надо повернуть налево, – пробормотал Лотарио, совершенно подавленный. – И идти еще десять минут. До тополиной рощицы.

– Хорошо.

Она постучала в переднее оконце, давая кучеру знак остановиться, а потом сказала Лотарио:

– Вы останетесь в карете. А я пойду дальше пешком.

И, не давая Лотарио времени на размышление и на повторение его возражений, Олимпия вышла из кареты и сама приказала вознице проехать направо, шагов на сто от моста, там остановиться и подождать.

– Добрых вам надежд! – крикнула она Лотарио и, верно, себе самой.

Лотарио приткнулся в углу кареты, растерянный, в изнеможении, закрыв лицо руками.

Что касается Олимпии, то она зашагала берегом Сены.

День клонился к закату. В косых лучах заходящего солнца вода переливалась тем ярким и вместе сумрачным блеском, что присущ последним минутам борьбы между днем и ночью.

В теплом воздухе уже пробегали дуновения вечерней прохлады. Трясогузки, не испуганные, но потревоженные приближением Олимпии, вспархивали на ее пути и, поднявшись в воздух, тут же опускались на землю чуть подальше.

Обитатели гнезд, что приютились в кронах деревьев над рекой, уже начали засыпать, но еще пересвистывались тоненько, нежно.

Олимпия шла быстро, как будто и не раздумывая, прямо к рощице тополей.

Она огляделась. Граф фон Эбербах еще не прибыл.

Заметив крохотную бухточку в тени ив, она присела на траву. Там она могла ждать, оставаясь невидимой, но сама видя все.

От неистового волнения сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди.

– Час настал! – прошептала она.

Внезапно Олимпия вздрогнула.

Мужчина, закутанный в длинный плащ, медленно шел в ее сторону, оглядываясь по сторонам.

Когда этот человек был в двух шагах от нее, она стремительно встала.

XLIX

Олимпия открывает свою тайну

– Олимпия! – вскричал граф фон Эбербах в изумлении.

– Я самая, – промолвила Олимпия, приближаясь к нему. – Вы не ожидали встретить меня здесь?

– Я даже не знал, что вы во Франции, – отвечал Юлиус. – Однако, – продолжал он, приходя в себя, – как вы здесь оказались? Вы что же, знали, что встретите меня здесь?

– Знала.

– Теперь я понимаю, – произнес граф, и лицо его омрачилось.

– Что вы понимаете? – спросила Олимпия.

– Понимаю, что тот, кого я ожидал здесь встретить, попытался послать на эту встречу вас в надежде на примирение, которое невозможно, или желая испросить милости, которой он не дождется. Мне это досадно, я ведь считал его по крайней мере храбрым.

– Ему от вас нужна не милость, а ваши извинения, – сурово отвечала Олимпия.

– Извиняться? Перед ним? Презренный! – вскричал Юлиус. – Ах, он правильно сделал, что не явился ко мне сам с подобным предложением: у меня бы не хватило терпения позволить ему закончить фразу. Но пусть не рассчитывает ускользнуть от меня, трус! Я сумею его настигнуть.

– Вам не нужно далеко ходить, чтобы его отыскать. Он здесь.

– Где же это?

– В пяти минутах ходьбы. Он хотел прийти, это я заставила его подождать. Когда я с вами поговорю, он будет в вашем распоряжении, если вы вздумаете настаивать на исполнении вашего намерения.

– Еще бы я не настаивал!

– И все же после разговора со мной вы этого не захотите.

– Как до, так и после разговора. Послушайте, сударыня, слова здесь напрасны. Это дело из тех, что не касаются женщин. Я признателен вам за труды, что вы взяли на себя, но здесь даже вы ничего не можете сделать. В полном смысле этого слова – ничего. Все решено. Если тот, кого я жду, в самом деле находится здесь, пусть явится тотчас. Единственная услуга, которую вы можете оказать нам обоим, это избавить нас от тягости и скуки бесцельной задержки.

– Вы хотите драться с вашим племянником, – сказала Олимпия, – потому что считаете его в чем-то перед вами виновным. А если виновен вовсе не он?

Граф фон Эбербах пожал плечами.

– А если я предоставлю вам доказательство? – настаивала певица.

– Но если виновен не он, кто же тогда?

– Кто? Самуил Гельб.

Юлиуса, столь мало подготовленного к подобному ответу, поразила четкость и уверенность, с какой было высказано это обвинение.

Однако, подумав, он произнес:

– Самуил? Вот еще! Это слишком уж просто: когда тебя подозревают, направить подозрения на другого.

– Это не Лотарио обвиняет Самуила Гельба. Его обвиняю я.

– Простите, сударыня, но я вам не верю.

– Повторяю: у меня есть доказательства.

– Не верю, нет. Самуил не отходил от меня последние пятнадцать месяцев, он оказывал мне щедрые знаки привязанности, преданности, самоотречения. Прежде чем усомниться в нем, я усомнюсь в самом себе.

– Послушайте, Юлиус, – произнесла Олимпия глубоким, почти скорбным голосом, – ночь настанет не раньше, чем через час. У вас будет время подраться с Лотарио. Вам еще хватит света, да к тому же для того, чтобы стреляться в упор, достаточно и мерцания звезд. Подарите мне этот час. Мы слишком долго были в разлуке – дольше, чем вы можете вообразить.

Клянусь вам, сам Бог привел нас на эту встречу, в этом месте и в эти минуты, среди этого уединения и безмолвия, перед ликом самой природы, с деревьями и рекой как единственными свидетелями. Да, именно в подобном месте я должна открыть вам тайну, столько лет тяжким грузом лежавшую у меня на сердце.