Место - Фридрих Горенштейн

– А Горюн? – спросил Роман Иванович.– Что вам о нем известно? О его взаимоотношениях со Щусевым?

– Мы состояли в одной организации,– ответил я,– но Щусев ненавидел его.

– Почему?

– Горюн был сторонник Троцкого,– ответил я,– а Щусев считал троцкизм еврейским движением, направленным на порабощение России.

– Было бы неплохо, если б вы могли поехать вместе с группой Щусева,– сказал Роман Иванович. По тому, как он перескакивал от темы к теме, я понял, что мои сведения его не интересуют, все это и так ему известно, он просто прощупывает меня.– Щусев вас в чем-нибудь подозревает? – спросил Роман Иванович.

– Раньше он мне доверял, относительно, конечно,– ответил я,– но теперь, пожалуй, не доверяет.

– Ну хорошо,– сказал Роман Иванович,– во всяком случае, вы должны явиться к месту назначения одновременно с группой Щусева… Поможете местным товарищам в опознании…

– А Щусев собирается куда-то ехать? -спросил я.

– Да,– ответил Роман Иванович, – тот район сейчас весьма беспокойный… Там было несколько стихийных выступлений экономического характера… Появлялись и антисоветские листовки… Надо бы выявить, кто их распространяет, нет ли здесь связи с группой Щусева…

– Коля тоже поедет? – тревожно спросил я.

– Нет,– ответил Роман Иванович, достаточно, если вы пройдете там регистрацию… А на докладной подписи вас обоих. Таким образом у меня будет возможность вас из дела извлечь… В крайнем случае вы будете проходить отдельно, но это уже проще… Вы меня поняли?

– Да,– ответил я.

– Ну, все,– сказал Роман Иванович, встал, и мы вместе вышли из кабинета.

У дверей кабинета нас ждала уже взволнованная Рита Михайловна.

– Роман,– сказала она,– только что приехала Маша, она ищет встречи с тобой… Я ее пока спровадила.

– Подожди,– сказал Роман Иванович,– в чем дело?

– Маша хочет хлопотать за какого-то своего знакомого, за какого-то Иванова.

– Ах, это тот…– сказал Роман Иванович.– Я вряд ли смогу что-либо сделать.

– Да тебе и не надо ничего делать,– крикнула Рита Михайловна,– этого еще не хватало. Сумасбродная девчонка. Ты и так достаточно много делаешь для нашей семьи… Роман, у тебя с Гошей все?

– Да как будто.

– Тогда неплохо, если б ты сейчас уехал.

– Гонишь? – улыбнулся Роман Иванович.

– Мы ведь люди свои,– сказала Рита Михайловна,– эта сумасбродка устроит скандал, возбудит Колю и бог его знает, что она натворит.

– Да мне, собственно, и пора,– сказал Роман Иванович.

– Ну чудесно,– сказала Рита Михайловна.– Господи, какой ужас иметь таких детей… Ведь к ним буквально липнет всякая антисоветчина…

Я понял, что лишний при этом разговоре, и вышел во двор. «Значит, Маша приехала,– подумал я с радостью,– и я ее увижу… Но куда ее отослали? Наверно, на озеро к Коле». И действительно, углубившись в лес, я увидел брата и сестру, которые торопливо шли к даче.

– Роман Иванович еще здесь? – издали крикнула мне Маша.

– Кажется, уехал,– ответил я.

– Ну вот,– горячился Коля.– Я ведь тебе сказал, они нарочно тебя спровадили, чтоб ты с ним не встретилась. У мамы сталинские методы. (Напоминаю, Коля все дурное именовал сталинским.)

– Сволочи! – сказала Маша. Она была крайне взволнована и бледна.– Значит, ты меня обманула,– крикнула Маша, увидев Риту Михайловну на дачном крыльце.

– Оставь этот тон,– сразу же возбудила себя Рита Михайловна, чтоб чувствовать себя против Маши потверже. (Мне кажется, она ее побаивалась.)

– Где отец? – спросила Маша.

– Не твое дело,– крикнула Рита Михайловна,– я ведь тебе запретила показываться на даче.

– Где отец? – снова повторила Маша.

– Он болен,– уже потише сказала Рита Михайловна,– но разве тебя это интересует?

– Да ты не слушай эту сталинскую стерву,– грубо крикнул Коля.– Он на террасе.– И вместе с Машей они проскочили внутрь дома.

– Пойдемте,– отирая заблестевшие слезы, шепнула мне Рита Михайловна,– может, вам удастся повлиять на Колю.

Мы поспешили следом. Журналист, как и прежде, сидел в кресле. Разморенный коньячком, он, кажется, задремал и вот теперь был разбужен криком.

– Отец,– говорила Маша,– Сашу Иванова, помнишь, того, кто делал на диспуте доклад, обвиняют в хулиганских действиях… Но ведь это не он тебя ударил, он просто спорил с тобой…

– Ну что ты хочешь, Маша? – вяло, еще не оправившись от сна, спросил журналист.

– Ты должен официально написать, что он не совершил против тебя никакого хулиганства.

– Ты ведь не глупая девушка, Маша,– сказал журналист.– Вспомни тему его доклада, тут ведь все гораздо серьезнее.

– Напишешь или не напишешь? – резко перебила она.

– Ну хорошо, напишу,– испуганно как-то сказал журналист.

– Ничего ты не напишешь,– вмешалась Рита Михайловна.– Еще чего недоставало. И перестань, Маша, тиранить больного отца. Как тебе не стыдно. Ты, Маша, издеваешься над родными тебе людьми ради какого-то чужого типа, замешанного в антисоветских делишках.

– Он мне не чужой,– крикнула Маша,– это мой жених… Вы мне чужие…

Меня обдало жаром. Значит, Маша его любит, значит, снова соперник и снова из пострадавших. Но четких мыслей у меня в тот момент не было, ибо далее все пошло клочками.

– Не желаю вас больше знать,– крикнула Маша.

– Маша, – пытался подняться из кресла журналист, но у него, очевидно от волнения, отнялась больная левая нога, которой он безуспешно скользил по полу.– Маша, я ведь согласен.

– Ничего ты не напишешь,– снова крикнула Рита Михайловна,– пусть уходит… Слишком она разжирела на отцовские денежки…

– Плевать на ваши иудины деньги,– крикнул Коля,– отец называется… Людей закладывал… Эта дача на чекистские деньги построена… Сталинские сволочи… Я с тобой, Маша… Все… Навсегда…– И, взявшись за руки, оба чрезвычайно в гневе похожие лицом, брат и сестра выбежали из дачной калитки.

– Вы за Колей,– вытаращив от волнения как-то по-рачьи глаза, шепнула мне Рита Михайловна,– не упускайте его, прошу вас…

Я выбежал следом. Брат и сестра торопливо шли по тропке вдоль дачных заборов к автобусу. Я догнал их.

– Ты с нами, Гоша,– сказал Коля,– так я и знал… Здесь не может находиться порядочный человек. Мой отец платный стукач, я в том убедился. Мне кажется, он что-то замышляет и против Щусева.

Я остановился в волнении:

– Откуда ты это взял?

– У меня предположение… Отец одно время ведь был с ним довольно тесно связан… Деньги посылал… Собственно, благодаря отцу я и познакомился. Но теперь я понял, что отец попросту чекистский шпион. Ты обязательно поставь об этом Щусева в известность.

– Хорошо,– сказал я, пытаясь замять опасный разговор.

Всю дорогу брат и сестра горячо (даже излишне горячо) доказывали друг другу, как хорошо им будет вдвоем и как правильно они сделали, что порвали с подобными родителями.

– Снимем комнату,– говорил Коля,– я буду работать. Я давно хотел идти на завод, жить своим трудом. Вот, Гоша все время один, без чужой помощи, живет, и как хорошо. Он знает, чего хочет, у него есть цель…

При этих Колиных словах я посмотрел на него предостерегающе, боясь, что в юношеском запале он разболтает о моей мечте возглавить Россию. Вернее, он об этом давно разболтал, и причем в разных местах: Ятлину, своему бывшему кумиру, и отцу своему, судя по намекам. Но при Маше мне не хотелось его болтовни, ибо от Маши снести насмешки мне было особенно тяжело. К счастью, Коля, находясь после ссоры с родителями в раздробленных чувствах, тут же перескочил на иную тему и начал доказывать, что лучше всего им устроиться у родственницы Марфы Прохоровны. (Той самой, где Коля организовал явку для группы Щусева.) Но Маша запротестовала, и между ними чуть не произошла первая открытая размолвка. Я понял, что, несмотря на взаимную любовь, между братом и сестрой по-прежнему сохраняется политическое противоборство и каждый друг друга хочет обратить в свою веру.

– Напрасно ты, Маша, так о наших,– сказал Коля,– ты видишь лишь отдельные недостатки, но не видишь цель. А ведь она святая и истинно русская.

– Глупышка ты еще, Коля,– ласково, но настойчиво сказала Маша.

На это Коля притих и замкнулся. Исходя из всего я понял, что подобный разговор между ними не первый и, более того, между ними бывали разговоры и пожестче. Таким образом я понял, что в обществе имени Троицкого, куда мы безусловно ехали, Коля будет вести себя по меньшей мере настороженно.

Русское национальное общество по борьбе с антисемитизмом имени профессора Троицкого (очередная компания, подумал я, сколько их уже прошло передо мной за время моей политической активности) помещалось в однокомнатной квартире в одном из новых, отдаленных и пока неблагоустроенных районов Москвы. Дома эти стояли кучкой среди захламленного пустыря. «Жилмассив» – так и называлась трамвайная остановка, от которой пешком было еще километра полтора-два по пыльной, с колдобинами и рытвинами, дороге. «Наверное, в дождь здесь все развозит,– подумал я,– не пройти, не проехать». Мы вошли в один из подъездов, где еще пахло свежей покраской и цементом, поднялись на седьмой этаж пешком (лифт существовал, но стоял на приколе), и Маша позвонила у одной из дверей. (Единственной на лестничной площадке, перед которой не лежало тряпки или резинового коврика, чтобы вытирать ноги.) Открыл нам высокий, костлявый молодой человек крайне нечистоплотного вида, с добрыми голубыми глазами, которые постоянно как бы извинялись и просили о чем-то, глядя на собеседника.