Том 11. Неопубликованное. Публицистика - Аркадий Стругацкий

Что удержало Стругацких от еще одного звена в сюжетной цепочке? Скажем, отчего бы не сделать Андрея тираном? А незачем уже — он опробовал ВСЁ. Кое-что — гипотетически, наблюдая в ретроспективе, извне. Не одни же они такие — кто пробовал. Были не только милый господин мэр и унтер-недоучка Гейгер. Были тут, похоже, и коммуны, и просвещенные единовластия, и полигамии какие-то неудобопонятные… И тиранов хватало. Да и вообще, не так уж нужен Эксперимент, чтобы понять. Мало ли у человечества истории?

Школа социума в этом мире пройдена. А вот в плане ЛИЧНОМ надо бы кое-что крепко подучить. Показать герою, что он САМ собой представляет. Теория теорией, однако и абсолютную власть хоть на миг пощупать стоит. Вот она — говори, тебя слышат ВСЕ. И одновременно никто. Ибо говорить хочется прежде всего перед Ним. А его-то, похоже, и нету. («…Андрей с мимолетной досадой подумал, что это, черт возьми, непорядочно, что уж кто-кто, а он-то должен был бы иметь возможность видеть, кто там — на том конце стола. Видеть его было гораздо более важно, чем этих…») Сплошные уроки тщетности. Авторы упорно не оставляют рядом с Ворониным никого. Кроме Кацмана…

Правда, на какой-то момент на том конце стола появился-таки Он… Нет-нет, не напугавший Андрея призраком Кацмана еврей, едва ли не сам Иешуа… Андрей ведь только еще начинает понимать, чувствительность его низка. Да и не готов он пока к ЭТОМУ: принять как данность, что, кроме самого Андрея Воронина, здесь, в Городе, никаких серьезных оппонентов у него нет и не будет. А Кацман — что ж, Кацман есть и в Ленинграде, вот подрастет только…

Итак, можно начинать новый виток спирали. С нуля, с пустого места. Ни цели, ни веры, ни знания. Один ум. Но — УМ же! А в Городе… — что ж, пора и честь знать, зажился… «— Ты мне только стреляться не вздумай! — сказал Изя. — Знаю я тебя… комсомольца… орленка». Изе-то что, ему хорошо говорить. Он знает, что умереть ЗДЕСЬ — это всего лишь вернуться ТУДА, потому и старается задержаться подольше, узнать и понять все, что только можно узнать и понять: «Я подыхать не собираюсь. У меня здесь еще куча дел». Это знание и придает ему сил — ведь только он, Изя, выдерживает все и до конца. Да, с помощью Андрея, упрощенность и невеликое воображение которого спасают его от ужаса местного бытия. И все же выдерживает именно Изя и, когда надо, держит не только себя, но и Андрея. «— Трупов он не видал… — ворчал он. — Мира этого он не видал… Баба».

И когда Андрей объединяется наконец со своим спрятанным в подсознании (до поры) двойником, когда он складывает воедино понимание и память — вот тогда он и становится НОВЫМ Андреем Ворониным. Осталось всего несколько штрихов: немного рая с гуриями и немного ада — дабы довести клиента еще и до равнодушия к смерти тоже. А нового Андрея, пожалуй, стоит учить и дальше. В Высшей школе. Это, впрочем, до такой степени ДРУГАЯ история, что искать ее у АБС было бы наивно.

И все же разрыв непрерывности настал не только в жизни Андрея Воронина, но и в жизни — а стало быть, и в творчестве — Аркадия и Бориса Стругацких. Разрыв даже той цепочки, которая вела их от НФ — к Учительству, а от него и далее — к «литературе вообще». Это не значит, что в дальнейшем не будет книг, продолжающих эту цепь. Будут. Но родилось и нечто качественно новое. Не столько новый жанр, сколько уход от жанра вообще.

Изя Кацман к концу книги, кроме функций учителя и спутника главного героя, берет на себя и еще одну, вполне независимую функцию — символа. Путник, строящий свои маленькие храмчики на пути к «нулевой точке» и закладывающий в них «Путеводитель по бредовому миру», — образ знающего и не могущего молчать. Образ Учителя на все времена. Подобно Изе, завершающему свой путь по первому кругу Эксперимента, и АБС оставили на всем своем непростом пути от «комсомольца-орленка» к философу-одиночке башенки с путеводителями. Для тех, кто дойдет. Наука сокращает…

Изя же воплощает, а в самом конце — и прямо формулирует авторское видение истинного Героя. Улисс. Идущий вечно. «Уверяю тебя, дружок, что Улисс не рвался в герои. Он просто БЫЛ героем — натура у него была такая, не мог он иначе. Ты вот не можешь говно есть — тошнит, а ему тошно было сидеть царьком в занюханной своей Итаке. Я ведь вижу, ты меня жалеешь — маньяк, мол, психованный… Вижу, вижу. А тебе жалеть меня не надо. Тебе завидовать мне надо».

ИМЯ произнесено. Истинный человек — вечно идущий и вечно ищущий, тот самый «человек совсем», определения которого требовал Малыш. Не герой-удалец, как в «Багровых тучах», и даже не «всего лишь» Учитель — как Жилин или Тенин. Нет. Мало! Ближе всех — Горбовский. Пожилой Горбовский. Жить без движения он не умеет, и все же конкретная цель — ничто. Что дальше, что в финале — все мы знаем… И ладно. Новое. Важнее всего — это.

И все-таки ведущая домой дорога оказалась слишком длинной…

Жалеть — не надо. Надо завидовать!

С ТАЙНОЙ НА ПЛЕЧАХ — ДО КОНЦА ЖИЗНИ. «Жук в муравейнике»

«Жук» — вероятно, первая вещь, которую можно отнести к области литературы, именуемой в узких кругах «турбореализмом». Ключевой признак — абсолютная невозможность серьезного понимания книги при однократном ее прочтении. Все повести зрелых Стругацких таковы, что лучше бы их читать не менее двух раз. (Разумеется, это относится не только к АБС.) Но именно «Жук в муравейнике» требует неоднократного прочтения не просто потому, что написан умными людьми и содержит «несколько слоев». Здесь есть авторский замысел, делающий книгу в принципе не воспринимаемой полностью с первого раза: сюжет организован таким образом, что понять большую часть недосказанностей может лишь тот, кто знает, «что дальше». Так что при однократном приеме эта пилюля заведомо не сработает.

И поэтому говорить что-либо об «учительской» сути «Жука» не имеет смысла. Читайте внимательно. Раз за разом. Там все есть.

Не стареет с годами лозунг «главное — на Земле». Соответственно, и выбор точки приложения сил у пишущего Учебную Книгу невелик: или о Земле нынешней — напрямую, или о ней же — аллегорически. Скажем, маленький роман-предупреждение. Вставной. О Надежде. Хотя, если всерьез, какая уж там надежда… «…Самые разные катаклизмы — будь то глобальная пандемия, или всемирная война, или даже геологическая катастрофа — выплескивают на поверхность одну и ту же накипь: ненависть, звериный эгоизм, жестокость, которая кажется оправданной, но не имеет на самом деле никаких оправданий…» На этой площади нам делать нечего. Разве что строить гипотезы и рисовать в воображении картины, одна другой ужаснее. Или, напротив, строить догадки: как бы нам, нынешним землянам, эдак вот вывернуться — чтобы избежать неизбежного?..

Вообще, «вставные книги» не новость в русской литературе. Не единичен такой прием и в творчестве АБС. В «Жуке», однако, воплощено нечто особенное. Каноны «жанра» в каком-то смысле нарушены. Ибо история Льва Абалкина — не далекая реальность, лишь краем пересекающаяся с основным повествованием (как, скажем, главы о Пилате в «Мастере и Маргарите» и апокрифическое евангелие в «ОЗ») или вовсе отвлеченная (подобно главам о Викторе Баневе). Главы, содержащие отчеты Абалкина, казалось бы, должны вписаться в ткань повести как неотъемлемая ее часть. Однако это не так. Эти главы в «Жуке» разрывают ткань повествования без видимого смысла. Да и сама книга, виртуально составленная из этих глав, — не цельная, мягко говоря. Она ни о чем. Ни с чего не начинается, ни на чем обрывается. Казалось бы…

А читать — интересно! Сюжет не просто увлекает, но и вполне органично смотрится внутри «Жука», делая книгу и красочнее, и глубже. Вот и выходит, что каноны сами по себе, а Книги — сами по себе.

Как уже говорилось, одна из издержек литературного учительства, особенно в «странные» времена, приводит к отвлечению на дидактику части энергии, которая могла бы пойти на чисто творческие «нужды». Не у одних Учителей их, так сказать, профессиональная деятельность отнимает часть времени и сил. Порой и тот, кто по роду деятельности занят анализом творчества, сосредоточивается на тонкостях дидактики и хитросплетениях сюжета и отвлекается от Литературы как таковой. А она присутствует, и присутствует постоянно, не надо только смотреть в одну точку, да еще и через лупу… Много и разнообразно говорено о содержании книг АБС: о сюжетах, об идеях, о самом Учительстве, наконец. И правильно. Но… Во-первых, порой это доходит до абсурда, до целенаправленного поиска неких «подводных течений», порой — попросту детективных ходов, абсолютно чуждых духу прозы Стругацких. А во-вторых, азарт поиска «намеков и иносказаний» со временем отбивает желание и умение ЧИТАТЬ.

Пример «Жука в муравейнике» — один из наиболее ярких. Вряд ли с какой-нибудь другой книгой АБС ее ВТОРАЯ сущность сыграла такую злую шутку. Книга — умная и многослойная. И требует умного, искушенного читателя. Но именно Читателя! Это не картинка-загадка, это Литература. Прочее — вторично. Не хочется думать, что многие читатели-«фэны» сами себя ставят в положение пресловутого владельца молотка, который в бесконечном разнообразии мира видит только гвоздь. Можно годами жарко дискутировать об «истинном» положении дел в истории с подкидышами. Но кто заметил и описал в «Жуке» хотя бы самое очевидное: новаторство психологических портретов, новаторство первой «подачи» героя, новаторство выстраивания лоскутного сюжета, который подводит ЛЮБОГО читателя к точке кульминации идеально подготовленным — «в кондиции». Не говоря уже о таких «мелочах», как приемы чисто языковые. К моменту написания «Жука» Стругацкие овладели ими настолько, что способны, например, подбором стиля и ритма читаемых героем «документов» буквально выстроить в восприятии читателя сочувствие двум персонажам одновременно: и тому, кто документ читает, и тому, кто его писал, да еще все это — в динамике. Таким образом, известное шизоидное раздвоение читательской психики выходит здесь на новый уровень: «слоев» становится три.