Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Генрих Эрлих

Они привели его в порядок, сделали максимально удобным для проживания. На фронте редко кто подолгу задерживался на одном месте, а штрафники и подавно. Их в любой момент могли поднять посреди ночи по тревоге и перебросить на новую позицию. В первые месяцы службы Юрген не понимал, зачем тратить силы на обустройство казарм и блиндажей: есть крыша над головой — и ладно, положил мешок под голову, завернулся в одеяло — и спи. Все остальное — от лукавого, от обычного самодурства командиров.

Но со временем он понял, насколько важно хотя бы в быту жить по–человечески, этим они противостояли бесчеловечности войны. Скатываясь в скотство в быту, они тем вернее превращались в зверей во всем остальном. В большинстве случаев их усилия пропадали втуне, они не успевали насладиться жизнью в отделанном помещении, забил последний гвоздь и — тревога, час на сборы, шагом марш! Это ничего не меняло.

Случалось и по–другому. Казалось, что уж тут–то они точно не задержатся, нечего и ломаться. Проходил день, второй, третий, неделя и с каждым днем все труднее было заставить себя взять в руки пилу и молоток, ведь завтра — точно! И, как назло, именно в этой дыре они застревали надолго, подтверждая извечное правило: нет ничего более постоянного, чем временное.

Это свое наблюдение Юрген оставил при себе. Своим требованием превратить отведенный им хлев в жилище, достойное немецкого солдата, он хотел утвердить в мыслях подчиненных противоположную мысль: здесь они надолго, отступление закончилось, здесь они дадут настоящий бой русским и сражение будет долгим, до победы, до их победы. Он и сам хотел верить в это.

Юрген спустился по выложенным камнями ступенькам в блиндаж, остановился на пороге, чтобы не тащить грязь на вымытый пол, окинул хозяйским взглядом помещение. У дальней и правой стены стояли двухъярусные нары, иначе было не разместиться. Да и так было тесновато, вечерами, когда в блиндаже собиралось все отделение, они толкались локтями, а когда выдвигали стол для ужина, то пройти становилось и вовсе невозможно. И без того небольшое помещение еще больше сжалось из–за обивки стен и потолка, но это того стоило, внутри стало суше, теплее и светлее от желтоватых сосновых досок.

Постели были идеально застелены, все вещи были аккуратно сложены под нижними нарами, посуда расставлена на полке над столом, маскировочные балахоны висели рядком на вешалке при входе. Эббингхауз драил приступку, на которую ставили сапоги. Он был бессменным дневальным, это был его санаторий для выздоравливающих. Блачек тоже был освобожден от рытья окопов, его рана на плече еще не зажила. Он возился с печкой.

— Приделал колено к трубе, — доложил он, — сейчас опробую, теперь, надеюсь, дымить не будет.

— Хотелось бы, — ответил Юрген.

Печка дымила не то чтобы нещадно, но глаза слезились и голова по утрам была чугунной. Впрочем, печка здесь, возможно, была ни при чем, и без нее в замкнутом помещении блиндажа, где на каждого солдата приходилось меньше квадратного метра, к утру было нечем дышать. Это не утешало, но успокаивало, пусть с чугунной головой, но проснешься. От капустных и гороховых выхлопов, от перегара шнапса, от испарений немытых тел и пропитанной потом и грязью одежды еще никто не умирал.

Блачек поднес зажженную спичку к открытой дверце печки. Оттуда сразу повалил сизый дым.

— Это от газеты, — сказал Блачек, — сейчас потянет.

— Будем надеяться, — сказал Юрген и поспешил выйти на свежий воздух.

Первым делом они укрепили перекрытие блиндажа. Юрген предпочел бы метровый слой бетонных блоков, но это была нерешаемая задача. Они смогли достать только толстые бревна, и те лишь благодаря Отто Гартнеру, который произвел сложный обмен. На интендантов не было никакой надежды, они были здоровы только подписывать приходные и расходные ордера. Бревна уложили в два наката, намертво скрепив их металлическими скобами, которые раздобыл Клинк. Юрген благоразумно не стал выяснять, где. Бревна обложили сверху дерном, получился небольшой холмик на скате большого холма. Маскировка создавала иллюзию безопасности.

Юрген прошел дальше, к разрушенной прямым попаданием авиабомбы ветряной мельнице. Разбитый в щепки деревянный верх служил им источником дров, кирпичный низ — камня и щебенки.

— Поберегись! — донесся крик Фридриха, и тут же, в нескольких метрах от Юргена, пронеслась граната, врезалась в остаток кирпичной стены, обрушила ее, умножив гору щебня.

— Испугались? — крикнул Фридрих и заливисто рассмеялся.

— Если ты и на поле боя будешь так же громко кричать, то русские точно наделают в штаны от страха, — ответил ему Юрген.

Он подошел к группе солдат, которые под руководством лейтенанта Ферстера осваивали новое вооружение. Тут Ферстер был на высоте, объяснять он умел в отличие от отдачи приказов. Говорил просто и доходчиво и не раздражался, когда приходилось раз за разом повторять одно и то же. От отделения Юргена на занятиях присутствовали Фридрих и Тиллери, им не надо было повторять дважды. Фридрих был просто сообразительным, а Тиллери до военной службы работал механиком в Оберхаузене, он был с любой техникой на «ты».

— Реактивный переносной гранатомет «Ракетенпанцербюхсе» 43, или, как его прозвали наши солдаты, «панцершрек», ужас танков, новое высокоэффективное оружие, призванное переломить ход войны, — вещал Ферстер, он все повторы начинал с первой строчки.

Юрген подошел к Фридриху, взял из его рук трубу гранатомета, примерился. Панцершрек был лишь немногим короче Юргена с его метром семьюдесятью. Лежавший рядом на земле, специально для сравнения, фаустпатрон казался на его фоне детской игрушкой. Труба была намного толще, рукой не обхватишь, да и тяжеловата, — килограммов десять, прикинул Юрген.

— В отличие от панцерфауста панцершрек — оружие многоразового применения, — продолжал свой рассказ Ферстер. — Устанавливаете гранату, производите выстрел и, глядя на разгорающийся танк противника, устанавливаете следующую гранату, выбираете следующую цель.

«Твоими бы устами да мед пить, — подумал Юрген, — как все просто!» В бою, даже если ты и попал из фаустпатрона в танк противника, времени на второй выстрел обычно не оставалось.

— Какая дальность? — тихо спросил Юрген у Фридриха.

— Сто пятьдесят, — ответил тот.

Да, это было много больше, чем у фаустпатрона, ровно в три раза. Танк преодолеет это расстояние где–то за полминуты. Юрген сдвинул рукава куртки и кителя, посмотрел на часы с секундной стрелкой. Это были хорошие швейцарские часы, он их снял с руки одного поляка интеллигентного вида в Варшаве. Они ему были не нужны. Зачем часы с секундной стрелкой интеллигенту, тем более мертвому?