Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский

студент занимались опытами на равных, но и на дому у профессоров, в их личных кабинетах, сопровождаясь общим чаепитием и беседами на разнообразные, а не только научные темы. Известный историк литературы Д. Н. Овсянико-Куликовский, учившийся в Новороссийском университете в Одессе, вспоминал: «Охотно приглашал он (профессор В. И. Григорович. – Л. Б.) студентов к себе, в свою холостую, беспорядочную, заваленную книгами квартиру, для чтения текстов и бесед, угощал чаем с вареньем и всякими печеньями и очаровывал простотой обращения, радушием и все тем же юношеским энтузиазмом ученого не от мира сего» (130, II, с. 377). Овсянико-Куликовский вспоминал также о встречах на дому с профессорами Л. Ф. Воеводским, Ф. И. Успенским, а Кизеветтер повествует о своеобразных собраниях у одного из крупнейших русских специалистов по западному средневековью П. Г. Виноградова, умершего в 1926 г. профессором Оксфордского университета. «Виноградову был присущ дар группировать около себя преданных учеников, формировать школу, сплоченную общими научными интересами. Это общение удерживалось и после окончания университетского курса. Виноградовские семинаристы… были приглашаемы затем на дом к профессору, где они встречались с более старшими историками и где велись научные собрания более высокого типа; там разбирались новинки научно-исторической литературы, там работавшие над подготовкой диссертаций делали предварительные сообщения о своих изысканиях и только что покинувшие студенческую скамью неофиты исторической науки сходились с историками ряда предшествующих выпусков… на этих собраниях мы слышали доклады Милюкова, Фортунатова, Виппера, А. Гучкова, Корелина, Иванова, Шамонина, Беляева, Кудрявцева, Петрушевского, Гусакова, Бруна, Мануйлова и многих других… Независимо от этих научных собраний в другие дни в тот же домик сходились уже не одни историки, но более разнообразное общество» (86, с. 60). Молодой еще приват-доцент П. Н. Милюков также «сумел сблизиться с нами, и скоро мы стали посещать его на дому, – писал Кизеветтер. – Эти посещения были не только приятны по непринужденности завязывавшихся приятельских отношений, но и весьма поучительны. Тут же воочию развертывалась перед нами картина кипучей работы ученого, с головой ушедшего в свою науку. Его скромная квартира походила на лавочку букиниста. Там нельзя было сделать ни одного движения, не задев за какую-нибудь книгу. Письменный стол был завален всевозможными специальными изданиями и документами. В этой обстановке мы просиживали вечера за приятными и интересными беседами» (86, с. 71). Следует отметить, что эта традиция отчасти еще сохранялась у старой профессуры и в советское время: автор, учившийся у профессора Московского университета П. А. Зайончковского, будучи старшекурсником и аспирантом, фактически учился у него в домашнем кабинете и во время долгих прогулок по московским улицам. Следствием таких товарищеских отношений были и известные демарши професссуры, когда, в ответ на репрессии против студентов, профессора демонстративно выходили в отставку. Вчерашних гимназистов и семинаристов, привыкших к таким метафорам, как «илоп», «дурак», «осел» или более изысканному «эзель», это отношение потрясало. В. О. Ключевский так описывал университетские нравы: «Профессор латинского языка всегда так начинает нам свою лекцию объяснения Цицеронова «De officis»…: «Если вы, господа, позволите мне, я попросил бы кого-нибудь из вас принять на себя труд продолжать со мной объяснение Цицерона» – и студента, который окончил перевод, всегда приветствует с самой вежливой дамской улыбкой: «Покорно Вас благодарю»… Здесь все так: иногда даже совестно становится с непривычки (курсив мой. – Л. Б.) слышать такие вежливости от какой-нибудь ученой головы. Раз как-то вздумал я обратиться к тому же профессору латинского языка за объяснением одной темной фразы в «Tusculanae disputationes» Цицерона (который он сам же дал мне с таким ответом на мою просьбу: «Извольте, извольте! Сколько угодно!»). Не успел я еще раскрыть рта, как он уж: «Что прикажете? – Сделайте милость, сделайте милость!». И действительно, сделал я ему милость: продержал минут 15 в холодном коридоре, пока он путешествовал по нескольким книгам Цицерона… А то лектор немецкого языка, заметив, что кто-нибудь сидит без книги, предложит ему свою и бесцеремонно усядется рядом с ним за партой. Такие уж нравы!» (87, с. 40).

Учитывая, что в университетах практиковалось свободное посещение занятий и никаких проверок посещаемости не было, огромная масса студентов училась ни шатко ни валко. Лишь в 60-х гг. были введены «матрикулы», нечто вроде современных зачетных книжек, где более или менее точно указывался набор необходимых дисциплин и сроки их сдачи; кстати, их введение вызвало недовольство студентов и ряд «студенческих историй», как тогда называли волнения. В октябре 1861 г. вследствие студенческих волнений, вызванных введением новых правил, закрыт был Петербургский университет, затем была сделана попытка возобновить занятия, но студенты бойкотировали их, и в декабре его вновь закрыли. Но и после введения матрикулов довольно характерной фигурой был «вечный студент», уже носящий бороду, иной раз с проседью, а то и обремененный семейством. Университетское образование было универсальным (так что нынешние технические, нефтегазовые, педагогические, филологические и прочие водопроводно-канализационные университеты – нонсенс). Указывалось общеее количество прослушанных курсов (сначала очень небольшое: в 1823 г. «…совет университета сделал постановление, в силу которого студенты должны были слушать не менее восьми профессоров. Это нас, студентов, сильно раздражило, даже взбесило, и многие не захотели подчиниться такому распоряжению… Мы доказывали ректору невозможность с пользою, т. е. с надлежащими приготовлениями, слушать восемь курсов…», – вспоминал А. И. Кошелев (95, с. 48); сюда входила и небольшая группа обязательных для каждого факультета дисциплин, прочие же можно было избирать по своему выбору, хотя бы и на других факультетах. Так что на лекции к знаменитому историку или цивилисту ходили нередко медики, а на медицинский факультет бегали юристы. Д. А. Засосов и В. И. Пызин писали о Петербургском университете начала ХХ в.: «Некоторые вели предмет очень скучно, и народу к ним ходило мало. Другие читали так, что на их лекции валом валили даже с других факультетов. Привлекали лекции Ковалевского, Туган-Барановского, Ивановского и некоторых других, итересно ставящих изучавшиеся проблемы, связывая их с современностью. Молодежь всегда провожала их аплодисментами». С. Ю. Витте, учившийся в Новороссийском университете (в Одессе), вспоминал: «Так, например, я, будучи студентом математики, очень интересовался предметами юридического факультета. И если на каком-нибудь факультете появлялся талантливый профессор, то его лекции приходили слушать студенты других факультетов». Эта университетская традиция перешла и в другие гражданские высшие учебные заведения. Уже в бытность Витте министром финансов в Петербургском политехническом институте «профессором богословия был Петров… Мне сказали, что когда Петров читает свою лекцию, то никто больше не читает, потому что все студенты, бросив другие лекции, идут слушать Петрова» (39, I с. 86, 88). Хотя существовали экзаменационные сессии, но студент мог сдавать экзамены и в удобный для него срок, договорившись с профессором, и даже у него на дому, что превращало экзамен в приятную беседу коллег за стаканом чая. Но обыкновенно «экзамены происходили в тех же аудиториях, – воспоминал бывший студент Петербургского университета. – По каждому предмету