Воспитание Генри Адамса - Генри Адамс

Применительно к истории прошлого такой способ классификации ее развития может быть пригоден для составления схемы взаимосвязей, хотя не исключено, что любому серьезному исследователю придется изобрести иную методику, чтобы выявить и скорректировать допущенные в ней ошибки; но история прошлого имеет ценность только для будущего, и ценность эта заключена в «удобстве», которое может быть проверено лишь экспериментальным путем. Любой закон движения, чтобы стать «удобством», должен, как в механике, включать в себя формулу ускорения.

34. ЗАКОН УСКОРЕНИЯ (1904)

Образы — не аргументы, и на них не построишь доказательства, но разуму они милы, а в последнее время даже взыскательные экспериментаторы не прочь употреблять по двадцать образов там, где хватило бы и одного, в особенности если они противоречат друг другу — недаром человеческий разум научился играть противоречиями.

В нашем случае необходимо представить себе образ нового центра или доминирующей массы, искусственно внедренной на Землю в систему сил притяжения с уже установившимся между ними равновесием, которая постоянно вынуждена ускорять свое движение, пока не установится новое равновесие. Такова формула динамической теории, исходящей из того, что, зная факты, можно свести к ней всю историю, земную и космическую, механическую и интеллектуальную.

Остановимся, удобства ради, на первом пришедшем в голову избитом образе — скажем, на комете или метеорном потоке вроде Леонид или Персеид, являющихся совокупностью малых метеорных тел, которые реагируют на воздействие внутри и извне и управляются суммой сил притяжения и отталкивания. Ничто не мешает допустить, что наш человек-метеорит способен, подобно желудю, расти, поглощая свет, тепло, электричество — или мысль: в последнее время идея о подобного рода превращении энергии стала общим местом. Но простейший образ — идеальная комета, скажем комета 1943 года. Падая на Солнце из космического пространства по прямой с постоянным ускорением, она приближается к Солнцу, и, повращавшись вокруг него с огромной скоростью при температуре, от которой неизбежно уничтожится любая известная нам субстанция, она вопреки закону природы вдруг отрывается от Солнца и, невредимая, возвращается на прежнюю свою орбиту. Можно по аналогии представить себе человеческий разум в виде такой кометы, тем паче что и ему свойственно действовать законам вопреки.

Движение — главный объект исследования науки, и для его изучения выработано множество критериев; для мысли же, как и для материи, истинной мерой является масса в ее астрономическом значении — то есть сумма или разность сил притяжения. У науки хватает хлопот с измерением материальных движений, и она отнюдь не рвется помогать историку. Впрочем, ему вовсе и не требуется большая помощь, чтобы оценить некоторые виды социального движения, особенно в девятнадцатом веке, относительно которого общество уже единодушно согласилось считать мерилом прогресса добычу угля. А степень возрастания количества потребляемой энергии угля может служить динамометром.

Между 1840 и 1900 годами мировая добыча угля и его потребление в виде энергии удваивались, грубо говоря, каждые десять лет, и в 1900 году тонна угля давала в три-четыре раза больше энергии, чем в 1840-м. Такой скачок кажется чересчур стремительным, однако есть тысячи способов проверить эти цифры, и они ненамного будут снижены. Пожалуй, проще всего взять в качестве примера океанский пароход, воспользовавшись силой пара которого мощностью в 30000 лошадиных сил, в 1905 году любой житель планеты может за умеренную плату пересечь океан. Уменьшая эту цифру вдвое для каждого предшествующего десятилетия, получим на 1835 год 234 лошадиные силы, что для историка-исследователя составит достаточно точный результат. По правде говоря, главная трудность состоит не в том, чтобы проследить рост количества потребляемой энергии, а рост ее эффективности, поскольку для этого нет достаточной базы. Человек во все периоды своей истории был знаком с высокими температурами, используя их в плавильной печи, зажигательном стекле, паяльной лампе, но ни в одном человеческом сообществе высокие температуры не применялись еще в таких масштабах, как сейчас, и непрофессионалу невозможно судить, какие температуры теперь в ходу. Однако, зная в общих чертах, что нынешней науке практически доступен весь диапазон, от абсолютного нуля до 3000o по Цельсию, можно, ради удобства, допустить, что измеренный по десятилетиям рост тепловой энергии приемлем, во всяком случае на данный момент, и для исследования ее эффективности. При этом все еще остается нерешенным вопрос о росте потребления других видов энергии. С 1800 года были открыты десятки ее новых видов, а уже известные доведены до более высоких мощностей; появились целые новые области в химии, связанные с новыми областями в физике. В течение последних десяти лет с открытием радиации был обнаружен новый мир неведомых сил. Понятие сложности охватило огромный круг явлений, распространившись до необъятных горизонтов, и четырьмя арифметическими действиями здесь уже не обойтись. Эта сила подобна скорее взрыву, нежели тяготению; тем не менее и для нее, по-видимому, вполне подходит деление на десятилетние периоды. Если же тот, кто взялся делать расчеты, ошеломлен открывшимися ему физическими силами и интеллектуальной сложностью поставленной задачи, ему следует остановиться на 1900 годе.

Таким образом, взяв за точку отсчета 1900 год, ничего не было проще, как двинуться по десятилетиям вспять вплоть до 1820 года — правда, дальше этой даты статистика уже ничего не могла предложить, и помощи приходилось ждать только от математики. Лапласу,[849] надо думать, ничего не стоило определить долю участия в прогрессе математической науки Декарта, Лейбница, Ньютона и себя самого. Уатт мог бы сосчитать в переводе на фунты, какие преимущества дало увеличение мощности парового двигателя от Ньюкоменовского[850] до его собственного. Вольта[851] и Бенджамин Франклин определили бы, что ими сделано в абсолютных единицах мощности. Дальтон[852] мог бы со скрупулезной точностью измерить, в чем он продвинулся по сравнению с Бургаве.[853] Даже Наполеон, надо думать, имел некоторое представление о том, в каком цифровом соотношении его величие находится к величию Людовика XIV. Ни один из участников революции 1789 года[854] не сомневался в прогрессе силы, и меньше всего те, кому это стоило головы.

В ожидании, пока вышеназванные авторитеты придут к согласию, теория может использовать в качестве единицы для исчисления ускорения произвольный отрезок времени — скажем, для восемнадцатого века пятьдесят или двадцать пять лет, так как здесь важен не сам период, а ускорение как таковое. Решить этот вопрос в отношении семнадцатого века даже занимательнее, чем для восемнадцатого, поскольку Галилей и Кеплер, Декарт, Гюйгенс[855] и Исаак Ньютон положили гигантские усилия, чтобы вывести законы ускорения для движущихся тел, а лорд Бэкон и Уильям Гарвей[856] потрудились экспериментально засвидетельствовать факт ускорения в приобретении знаний. Суммируя полученные ими результаты, современный историк, надо полагать, не устоит перед соблазном вывести аналогичное соотношение для движения человечества вплоть до 1600 года, предоставив статистикам вносить в него свои поправки.