Плач Агриопы - Алексей Филиппов

- Смотрите, мальчик подвиг совершил, дабы получить венец небесный. Сам меньшой, слепенький — а разума Господь с избытком даровал. А вы, дубины стоеросовые, всё пужаетесь, всё за тела бренные держитесь, за грехи свои. Идите прочь, я сам в куль рогожный Ванятку зашью. Сам схороню у своей землянки. Он мне мил, а вы для меня — пакость.

Странно было на сердце у Таси после того, как Ваньку утопили. Муторно. Не хотела она себе такой кончины, хотя и знала: давно уж ждёт её Господь в Царствие своём. А старшим скрытницам вода приглянулась. Только вот не речная — стоячая: та, что по весне да после сильного дождя, лог заливает. В логе проще тех скрытниц топить, что на подвиг отважились, а сердце толком не укрепили. Таким не смалодушничать помогали — где молитвой, а где и пинком. Чтоб до конца подвиг довели. А как доведут — из лога, за полотна, проще тела венценосные таскать — а там — в рогожу — да на вечный покой. А Тася — не хотела так. В огне бы погореть — это да. Но не в гнили, лицом вниз, намертво захлебнуться. И, как назло, как раз к гнили-то её и принялась склонять, после Ванькиного подвига, скрытница Филиппея. Говорила так:

- Ты, Таисия, всё одно, что сирота: отца Господь прибрал, стропилом ему хребет перешибло. А он один токмо у тебя и был истинно православный странствующий христианин. Мать — к антихристу бежала, — всё одно, что померла. В городе сейчас, с красными комиссарами, блудит, грех творит. А и не блудит — так другим похабством занимается. Тебе она — чужая. А Господу ты, Таюшка, всегда своя. Он тебя не оставит. Так почто ждать? Прими венец, подвиг соверши. И нашего отче порадуешь, и небесного отца. А уж он тебя одарит: у своего престола посадит, вечной жизнью наделит, как имением. Нынче-то, знаешь поди, земные имения запретили. Колхозы делают. Ничего, кроме греха, не обрящешь. Так что к Господу поспешать — самое время.

- Тётка Филиппея, так я ж молодая совсем, глупая, семнадцатый годок едва пошёл, — отбрехивалась Тася, — разве я Господа тем не обижу, что по неразумности да поспешности к нему побегу? Поумнеть да помыслить про подвиг — не надо ли?

- А Ванятка? — у Филиппеи был готов ответ. — Правильно отче говорил: мальчонка, — а Господь разумом не обидел. Научил, на подвиг направил.

Тася отмалчивалась. А иногда мыслила крамольно: «А что ж сама-то Филиппея? Ей же сто лет в обед! Не пора ли на небо?».

Год мурыжила Тасю старуха. А по весне, когда потекли глинистые воды в лог, вдруг огорошила:

- Рассказала я о тебе отче Христофору. Сказала: готова ты выслушать его увещевание. Придёт сегодня, после вечерней молитвы. Приготовься. В ножки падай — проси, чтоб научил тебя уму-разуму. Не каждому такая радость даётся — учителя тебе в дом Господь посылает.

Тася ведать не ведала, как ей готовиться к приходу отче. Надела чистое платье, волосы потуже платком перетянула, — что ещё-то? Человек большой, да Тася — маленькая. Филиппея зашла ввечеру в землянку, фыркнула недовольно: поди, иного ждала. Но за нею уж отче Христофор стоял. А тот — не злобствовал. Наоборот — улыбнулся широко, аж борода расщеперилась. Да и повелел:

- А ну, пойдите прочь, говорить с готовой на подвиг стану.

Тася открыла было рот — возразить, — про подвиг-то, — но отче погладил её по голове и шикнул:

- Тсс, не для чужих ушей наша беседа. Спроважу всех лишних — вдвоём останемся — тогда отречёшься от венца.

- Я от венца не отрекаюсь, — испуганно всхлипнула Тася; её поразило, как быстро раскусил её Христофор. — Только… боюсь немного…

- Э, девонька, — улыбка отче сделалась ещё шире прежнего. — Да кто ж такого не боится? Если не бояться — каждый бы на небо попадал. А как же праведники тогда? Им ведь место возле Господа обещано. Праведников обижать нельзя. Так ведь?

Тася кивнула. Она испугалась было, что отче на неё разозлится, но тот, казалось, мироточил добротой.

- Скажи мне, милая, — голос его баюкал, от голоса этого делалось хорошо и сладостно на душе. — Знаешь ли, как называют нас в миру, вдали от наших палестин?

- Бегунами кличут, — выдавила Тася. — Раскольниками ещё. Староверами. Беспоповцами. По-разному…

- Это точно — бегунами, — ухмыльнулся отче в окладистую бороду, — а почему? Потому, дескать, что бежали мы от мира. Властей не признаём, архиереев православных — не признаём, браков в церквях не заключаем. Вроде как от слепней или мух, от всех подарков антихриста отмахиваемся. Потому — бегуны. А бегуны-то не мы, девонька. Бегуны-то они, которые колхозники, или на железной дороге, или совслужащие. Они от Бога бегут. И так уж далеко убежали, что назад дороги не сыщут. А нам бежать некуда — мы на своём месте. На законном. Далече от мира, близко к Господу. Знаешь ли, милая, как мы пустые гробы хороним?

- Видала, — кивнула головой Тася.

- А ты не грусти, милая. Дело-то — забавное. Несём по деревне пустые струганые домовины — поименованные именами земными, — при всём народе несём, степенно и горестно, — а сами-то — уж твёрдо знаем, что в райских кущах обитать после земной смерти станем. В сердце радуемся за своих. От мира наших скрытников и скрытниц хороним. Только от него, окаянного. Чтоб мир их не искал и не нашёл. А для Господа — очищаем, лущим себя, как орешки. Все наши — в миру мертвы. А пред Господом — живы, с душой нараспашку. Наши-то, и когда вправду почиют, без крестов захоронены будут, без этих поминальников деревянных. Зачем крест на земле, когда Господь никого не забудет и милостью своей не оставит? Что ж, человечья памятушка жалкая сильнее божьего всеведенья, что ль?

- А помирать-то зачем тогда, отче? Может, свой век не резать, а просто со своими жить, сколько отмерено? — прошептала Тася, — и ужаснулась: сейчас как разгневается добрый улыбчивый Христофор — кипеть ей в геенне огненной. Но тот тряхнул бородой и глазами зыркнул озорно, будто только и ждал такого вопроса.

- Помирать-то зачем, говоришь? А вот подумай. Последние времена, как ни крути, уж наступили: антихрист на землю пожаловал, царствие своё тут, на погибель праведным, строит. Коли так — конец мира близок, второе Христово пришествие. А мы — в суете. Не готовы к суду Божию. Не каждый наш день посвящен посту и молитве. Значит, рискуем! Ежедневно и ежечасно рискуем! И чем? Вечным блаженством и Царствием Небесным! А представь-ка, что случится, если Второе Пришествие застанет тебя погрязшей во грехе? Так что — риск велик, а рисковать-то, Господи, — рисковать-то — чего ж ради? Ведь не на века жизнь теперь меряем — на дни. Ну а хоть бы и на годы? Ждать конца времён совсем недолго осталось. Стоит ли жалеть, что не дожил нескольких дней, а хоть бы и год-другой? Лечь да помереть — как на перине уснуть. Господь тех, кто за него мученический венец принимает, и от боли-то избавит, — хотя вспомни, как Христа-то били, да ломали, да гвоздями на кресте распинали. А ну как проживёшь жизнь в пороке, вместе с безбожниками…. Да душу-то — и погубишь. Мать твоя — вон ведь, не устояла. А я её не виню — только плачу по ней, — ибо слаб человек, слаб и немощен. Кто не надеется устоять перед антихристом — пусть умертвит себя — и спасён будет. А коли любишь детей своих — так убей их поскорее, дабы не вышли из них поклонники врага рода человеческого.