Грехи людские - Маргарет Пембертон

Элизабет поехала прочь от залива к ущелью Вонг Нейчанг. На склоне холма выросло множество новых роскошных особняков на том самом месте, где некогда храбро сражались английские солдаты и нашли тут свою смерть. Дорога проходила по самому краю ущелья, после чего, петляя, как ручей, спускалась вниз.

Она прожила в одиночестве долгие годы. В ее жизни не было других мужчин. Лишь три месяца назад, когда она посмотрела в страстные глаза Романа Раковского, все изменилось.

Они вместе выступали в Голливуде. Лос-Анджелесский филармонический оркестр должен был исполнять Первый фортепианный концерт Чайковского и Девятую симфонию Малера под управлением немецкого дирижера Отто Кемперера. Элизабет пригласили в качестве солистки. Репетиции прошли весьма успешно, и, хотя она впервые должна была выступать в огромном зале Голливуда, ей вполне удавалось совладать со своими нервами.

Под одобрительные аплодисменты оркестр занял свои места. Она вышла на сцену, и огромная аудитория одарила и ее приветственными хлопками. Кемперера пока еще за пультом не было. Раздавались нетерпеливые покашливания, кто-то вполголоса переговаривался, в оркестре заметно волновались. Ходили слухи, что шестидесятисемилетний дирижер почувствовал себя неважно. И на репетиции он выглядел усталым и измученным.

Шли минута за минутой, и Элизабет втайне думала, что выйдет администратор и объявит, что концерт не состоится из-за недомогания дирижера. Когда ожидание стало невмоготу, в публике вдруг раздались приветственные возгласы и рукоплескания. Элизабет облегченно вздохнула и прикрыла глаза, когда мимо нее прошагал Кемперер и взошел на подиум. В эти последние секунды перед началом концерта ей было необходимо полностью успокоиться, чтобы она могла себя контролировать. На волне аплодисментов Кемперер встал за дирижерский пульт. Элизабет чуть согнула пальцы, медленно, успокаиваясь, вздохнула, открыла глаза и взглянула на дирижера.

И тут она поняла, что это вовсе не Отто Кемперер. За пультом стоял Роман. Сцена качнулась у нее под ногами. Элизабет стало нехорошо, у нее закружилась голова. Роман понял, что она испытывает, заметил, как кровь отлила от ее лица. Черное бархатное вечернее платье подчеркивало бледность Элизабет. Наконец вызванные его появлением на сцене аплодисменты утихли, Роман взял дирижерскую палочку и посмотрел на Элизабет.

«Держи себя в руках, – мысленно приказал он ей. – Помни, кто ты и почему ты здесь! Играй для меня, как ты играла бы для Кемперера!»

Ей было трудно дышать, всякий вдох доставлял почти физическую боль. Она понимала значение взглядов Романа, но ей было очень трудно справиться с собой. И как раз тогда, когда Элизабет показалось, что она и пальцем не сможет пошевелить, когда она была уверена, что навеки застыла в этой позе, тогда она вспомнила слабый свет свечи, ресторан в Перте, где они выпили на брудершафт с Романом. Боль в груди медленно ушла.

Неожиданно Роман ей улыбнулся, и она почувствовала, что все ее волнение улеглось, все стало на свои места. Она сыграет для Романа, сыграет так, как играла бы для Кемперера. В ее глазах зажегся огонь. Нет, она сыграет гораздо лучше, чем если бы исполняла для Кемперера! Она сыграет так, как еще никогда в жизни не играла!

Роман почувствовал, что к ней вернулась уверенность. Он вопросительно приподнял свои темные, много темнее, чем волосы, брови. Она понимающе кивнула ему. Роман явно успокоился, опустил свою палочку характерным уверенным жестом, и с той секунды, как ее пальцы впервые прикоснулись к клавиатуре, почувствовал, что между ними установилось взаимопонимание.

Публика затаила дыхание. У Элизабет было такое ощущение, словно она летит на ковре-самолете: и она сама, и весь оркестр погрузились в некое измерение. Музыканты и солистка отлично понимали друг друга, все играли безупречно, словно вели согласный диалог, который после многократных вариаций завершился мощными, уверенными аккордами.

Публика слушала не дыша. После исполнения первого произведения во время паузы никто в зале не издал ни звука. Лоб у Элизабет стал влажным; она поняла, что еще никогда ей не удавалось так играть. Роман, стоя за пультом, даже чуть подался вперед, его глаза блестели, он неотрывно смотрел на нее. Затем сделал едва уловимое движение – и вступили струпные. К ним присоединилась флейта, нежная, как дудочка Пана. Затем наступила очередь Элизабет, а Роману оставалось лишь свести все эти инструменты в единый танец, исполненный задора и энергии. В финальном рондо диалог фортепиано и оркестра достиг такого напряжения, что, когда по мановению руки Романа прозвучали заключительные, исполненные отчаяния аккорды, у Элизабет было чувство, что она вот-вот умрет. Когда затихли последние звуки, она устало склонилась над инструментом. Публика, опомнившись, неистово зааплодировала. Она с трудом подняла голову, стараясь не потерять ориентацию в пространстве. Лицо Романа блестело от пота, он тяжело сошел с подиума и направился к Элизабет. Публика поднялась со своих мест, криками приветствуя их и продолжая аплодировать.

– Потрясающе! – воскликнул Роман, стараясь перекричать общий шум зала. – Ты играла великолепно, необыкновенно!

Он пылко схватил ее за руку. Глаза Романа горели восторгом и гордостью за нее, в них светилась огромная любовь. Он помог ей подняться. Встав, Элизабет ощутила слабость в коленках. Стараясь не упасть, она кое-как сошла со сцены, поддерживаемая Романом.

– Хорошо, что здесь нет крыши, – шепнул ей на ухо Роман. – А то ее сорвало бы от аплодисментов!

Спустившись со сцены, они немного помедлили. Аплодисменты были оглушительными, казалось, они разорвут барабанные перепонки. Затем, соединив вспотевшие и чуть дрожавшие руки, Элизабет и Роман вновь вышли на сцену. Оркестранты тоже аплодировали, публика кричала «браво» и «бис».

Они все кланялись и кланялись, и наконец Роман крикнул ей, сдерживая смех:

– Кажется, будет неловко, если мы не сыграем на бис.

Это был ее настоящий триумф. В этот момент Элизабет почувствовала, что отныне их судьбы связаны так крепко, как раньше она была связана с Рифом.

Улицы Виктории понемногу оживали. Когда Элизабет возвращалась в отель, она увидела огромный рекламный плакат, возвещавший об их предстоящем концерте. А на газетном стенде выделялся заголовок: «Раковский и Гарланд собираются пожениться. Сцена связала этих людей».

Элизабет улыбнулась, подумав о том, какими были бы завтрашние заголовки, закончись ее поездка на кладбище иначе. Именно по предложению Романа они приехали в Гонконг. Роман понимал, что для них нет будущего, пока она не распрощается с прошлым.