Великий Рузвельт - Виктор Мальков

То, что внес Франклин Рузвельт как государственный деятель и дипломат в летопись американской истории (имея в виду ее практический и идеологический аспекты), обеспечило ему особое место рядом с Вашингтоном, Джефферсоном и Линкольном. О роли же Рузвельта в восстановлении позитивной традиции в русско-американских отношениях было сказано Гарри Гопкинсом сразу же после капитуляции Германии. «Рузвельт… – говорил он на встрече с советскими руководителями в Москве 26 мая 1945 г., – не упускал из виду того факта, что экономические и географические интересы Советского Союза и Соединенных Штатов не сталкиваются. Казалось, что обе страны прочно стали на путь, и он, Гопкинс, уверен, что Рузвельт был в этом убежден, который ведет к разрешению многих трудных и сложных проблем, касающихся наших обеих стран и остального мира. Шла ли речь о том, как поступить с Германией или с Японией, или о конкретных интересах обеих стран на Дальнем Востоке, или о международной организации безопасности, или, и это не в последнюю очередь, о длительных взаимоотношениях между Соединенными Штатами и Советским Союзом – Рузвельт был убежден, что все эти вопросы могут быть разрешены и что в этом его поддержит американский народ» {173}. Гопкинс, разумеется, тогда не мог говорить об этом вслух, но, по-видимому, в «эти вопросы» входила и атомная проблема.

Вместо заключения

«Не великий человек, но без сомнения великий президент»

Читая новости из США, можно подумать, что Франклин Рузвельт и его «новый курс» переживают вторую реинкарнацию. В очередной раз сказалась закономерность, называемая иронией истории. Наследие эпохи «штормовых» предвоенных 30-х годов ХХ века с ее героями и антигероями, экономическим коллапсом на Западе и советскими пятилетками вошло в историческую память многих поколений американцев как эпоха Великой депрессии и сегодня внезапно стало частью повседневности, предметом всегдашних тревог и раздумий.

Начавшийся в 2008 г. мировой кризис стал общим бедствием для развитых и развивающихся стран, но сильнее всего он ударил по Соединенным Штатам. Искусственно раздутый материальный рай обернулся для американцев стихийно возникшей проблемой «токсичных» активов, неоплаченных долгов, покинутыми домами, безуспешными поисками работы, распродажей по бросовым ценам фамильных бизнесов, потерей накоплений в банках и страховых компаниях и т. д. То, что еще в 90-х годах ХХ в. сохранялось в памяти ушедших поколений, в статистике, в фольклоре, вернулось в жизнь. Безумная алчность и эгоизм «банкокиллеров» привели к надуванию мыльных пузырей иллюзорного процветания, в ловушку которого, не желая того, попались миллионы американцев, обманутых рекламой деривативов и «высокодоходных» финансовых пирамид. В очередной раз Америка, казалось, свыкшаяся с идеей консенсуса и поверившая было в «конец идеологий», оказалась расколотой злобой, разделенной на бедняков, людей с доходами ниже среднего достатка и «очень-очень» богатых.

Самым болезненным и абсурдным для пропагандистов «американизма» финансовых топ-менеджеров, экономических гуру, восславляющих «общество потребления», самовлюбленных политиков и, разумеется, среднего класса Америки оказалось признание неуправляемости самой большой экономикой в мире. Капитаны могучего экономического «Титаника» сами должны признать, что не могут быть успешными навигаторами. Эти последние, писала газета «Нью-Йорк таймс» в апреле 2010 г., только пытались «вникнуть в неоконченную историю, как американская экономика на полной скорости столкнулась с айсбергом». Ошеломляющим для большинства было открытие, продолжала газета, что «мы (т. е. американцы. – В.М.) живем в культуре, где умение считать и ответственность являются забытыми ценностями» {1}. Едва ли можно найти что-либо более подходящее для подтверждения этого суждения, нежели чистосердечное признание бывшего председателя и топ-менеджера могущественной «Сити-группы» Чарльза Принса на заседании сенатской расследовательской комиссии финансового кризиса 8 апреля 2010 г., сказавшего буквально следующее: «Я выражаю глубочайшее сожаление, что финансовый кризис имел такое разрушительное воздействие на нашу страну. Я испытываю сочувствие миллионам наших людей, простым американцам, которые потеряли свои дома. И я сожалею, что наша команда менеджеров, начиная с меня, так же как и многие другие, не смогла увидеть беспрецедентный крах рынка, который ждал нас» {2}.

Никто уже, ни бедные, ни богатые не задавались вопросом, почему государство в пожарном порядке вновь бросилось спасать банки от краха, а те, в свою очередь, безропотно соглашались на любые условия правительства в обмен на протянутую руку помощи государства и финансовые вливания за счет налогоплательщиков с целью уберечь финансовые учреждения от полного банкротства. Так было в дни банковской паники в марте 1933 г., сразу же после инаугурации Франклина Делано Рузвельта, то же случилось после возвращения демократов к власти зимой 2009 г. и весной 2010 г. История, таким образом, не просто повторилась, она напомнила, что невыученный урок чреват самыми печальными последствиями. Сразу обнаружилось, что именно отмена ограничений «нового курса» на финансовую деятельность банковских учреждений, их дерегулирование неолибералом Клинтоном в 1999 г. и республиканским конгрессом «помогло, – как писал ведущий печатный орган США, – воссоздать предпосылки той самой паники, которая возникла и существовала до и после 1930 года» {3}.

Острейшая общественная полемика, отражавшая сословно-классовую войну, как это было и в 30-х годах ХХ в., вновь перешла в плоскость жесткого противостояния двух парадигм. Одной, базирующейся на философии успешного «человека-одиночки», полуфеодальном типе трудовых отношений и на предоставлении полной свободы рук финансовой олигархии, подчинившей себе государственную машину. И другой, возникшей после банковской паники 30-х годов и прихода к власти администрации Рузвельта, вернувшей стране чувство ответственности, в спешном порядке перетряхнувшей и благодаря этому сохранившей всю кредитную систему страны, оказавшуюся в состоянии хаоса. Ее следствием стало внедрение новой регулируемой модели финансового и индустриального развития, в которой важная роль принадлежала государству, принявшему на себя функции главного регулятора. Новое законодательство ньюдилеров (и прежде всего закон Гласса – Стигаля 1933 г. {4}), как писал недавно авторитетный журнал «Нью-Йорк таймс магазин», открывало «спокойный» период функционирования банковской системы, делая ее «вполне стабильной и разумно прибыльной» {5}. Отстранение государства от денежной аристократии, внедрение новых форм и видов правительственной помощи бизнесу, новых этических и организационных начал в хозяйственную деятельность, в систему отношений работник – работодатель создали весьма благоприятные предпосылки для динамичного развития конкурентной среды в хозяйственной деятельности и для статусного положения трудящихся классов. Была снята возможность общенационального социального взрыва.