Хищник. Том 1. Воин без имени - Гэри Дженнингс

После того как Зенон проворчал нам, чтобы мы поднялись, я приветствовал его, назвав sebastós[258] (это греческий эквивалент Августуса), и представил себя и принцессу как послов его «сына» Теодориха, короля остроготов. При этом молодой Рекитах — потому что это явно был он, и парень, похоже, немного понимал греческий — перестал смахивать на пескаря и сложил губы, издав смешок, совсем не свойственный рыбе. Другой молодой человек, это был переводчик Сеуфес, вышел вперед и начал повторять императору все, что я только что сказал, слово за словом. Зенон прервал его нетерпеливым жестом, коротко кивнул мне, обратившись как к caius, а к принцессе вообще никак.

— Господин посол, — раздраженно произнес он, — не к лицу тебе оказывать плохую услугу своему господину и появляться при чужом дворе, грубо и опрометчиво попирая священные традиции. Это кощунство.

— Я не намеревался кощунствовать, sebastós, — ответил я. — Я просто не хотел зря терять время на проволочки и формальности…

— Это я заметил, — перебил меня Зенон. — Я наблюдал, как ты шел по дворцовым землям. — Его кирпичного цвета лицо при этом чуть не пошло трещинами, но я не мог не услышать насмешку в его голосе, когда император добавил: — Полагаю, я впервые увидел, как oikonómos Мирос проходит расстояние, большее, чем от стола до koprón[259].

Услышав это язвительное замечание, стоявший рядом со мной управляющий сконфуженно засопел. Я приободрился: похоже, Зенона скорее позабавило, нежели возмутило мое требование встретиться незамедлительно. Я сказал:

— От всего сердца надеюсь, что басилевс Зенон найдет послание короля Теодориха чрезвычайно важным и потому захочет увидеть его как можно скорее. Я также надеюсь, что мою порывистость не сочтут оскорбительной.

— Твою непристойную спешку я еще могу понять, — ответил Зенон, и теперь его голос звучал строго. — Но одного presbeutés обычно вполне достаточно, чтобы доставить послание. С какой стати мне встречаться еще и с его помощником и что здесь делает эта женщина?

Поскольку я тоже не мог назвать ни одной причины для этого, я сказал только:

— Она сестра короля. Благородная принцесса. Arkhegétis[260].

— Моя жена — императрица. Василиса. Но она не сопровождает меня даже на игры на ипподром. Такая дерзость для женщины просто неслыханна.

Едва ли я мог ответить императору, как отвечал остальным: «Теперь ты об этом услышал». Однако мне не пришлось вообще хоть что-то отвечать, потому что Амаламена, уловив тон беседы, сама обратилась к Зенону:

— Один могущественный древний монарх по имени Дарий как-то встретился с презренной женщиной.

Разумеется, принцесса произнесла это на старом наречии, но Сеуфес быстро перевел ее слова на греческий. Император впервые за все время посмотрел на принцессу, и взгляд этот был довольно свирепый. Но затем он немного успокоился и произнес холодным тоном:

— Я не такой уж невежда и знаю, что Дарий был одним из величайших царей Персии.

Переводчик повторил это Амаламене на готском, она набралась смелости и продолжила, а Сеуфес переводил:

— Так вот, этот самый Дарий собирался казнить троих пленных, когда к нему пришла некая женщина, чтобы молить его простить их ради нее, потому что они были у нее единственными мужчинами — ее муж, единственный брат и единственный сын. Она просила так жалостливо, что Дарий наконец согласился удовлетворить ее просьбу, хотя и частично. Он пообещал, что отпустит одного из них, и велел женщине самой выбрать, кого именно.

Амаламена подождала, пока Зенон не буркнул:

— Ну и?..

— Женщина выбрала брата.

— Что? Но почему?

— Дарий тоже был изумлен тем, что она не выбрала ни своего мужа, ни сына, и хотел знать почему. Женщина объяснила царю, что всегда может снова повторно выйти замуж и даже родить других детей. Но поскольку ее родители уже мертвы, у нее больше никогда не будет другого брата.

Басилевс моргнул от удивления, затем молча воззрился на Амаламену; казалось, что его взгляд слегка потеплел. А принцесса завершила свою речь:

— Именно поэтому, император Зенон, я стою сейчас перед тобой рядом с сайоном Торном. Чтобы вручить тебе просьбу короля Теодориха о том, чтобы ты, будучи мудрым и милосердным, одарил его, заключив с готами соглашение. — Она протянула запечатанное послание. — И позволь мне присоединить свои мольбы к просьбе единственного моего брата и воззвать к твоему великодушию.

Не успел Сеуфес перевести эту речь Зенону на греческий, как молодой Рекитах закричал на Амаламену на старом языке:

— Твой брат Теодорих вовсе не король Теодорих! Этот титул принадлежит моему… — Он осекся, потому что Зенон, не ожидая перевода, повернулся и пронзил юношу сердитым взглядом.

Затем Зенон одарил меня таким же мрачным взглядом и проворчал:

— У юной дамы манеры, по крайней мере, лучше, чем у варваров, и она знает, как вести себя с достоинством при императорском дворе. — Он снова обратил свое внимание на принцессу и теперь вежливо обратился к ней как к помощнику посла — Sympresbeutés Амаламена, подай мне послание Теодориха.

Она улыбнулась и подала, Зенон тоже ответил ей улыбкой — улыбнулись и мы с Миросом, тогда как Рекитах по-прежнему смотрел на Амаламену сердито. Император сломал все восковые печати, развернул пергамент и пробежал его содержание, сначала быстро, затем медленней. Свободной рукой он хлопнул себя по лысой голове, и на его лице снова появилось хмурое выражение.

Наконец Зенон произнес:

— Как мне уже сообщили, Теодорих пишет, что одолел короля Бабая и теперь удерживает город Сингидун.

Зенон был, похоже, подавлен подобным заявлением, поэтому я сказал:

— Я принимал участие в осаде и взятии этого города, Sebastós. И могу подтвердить, что все, изложенное в послании, истинная правда.

— Говоришь, все истинная правда, kúrios?[261] Вот интересно, осмелился бы ты сказать то же самое, если бы здесь присутствовал сам грозный Бабай?

— Но он здесь, sebastós!

Я поставил ящик из эбонитового дерева на пол, открыл замки и позволил его стенкам распахнуться. Голова короля Бабая, высушенная, коричневая и сморщенная от дыма, оказалась бы весьма отталкивающим зрелищем, если бы она не лежала на широкой чаше из золотой филиграни, в которую я попросил ювелира из Новы ее вставить.

Я жестом показал на нее и произнес:

— Если ты пожелаешь выпить за победу Теодориха при Сингидуне, sebastós, пусть kheirourgós[262] срежет верхушку черепа Бабая и вставит ее в эту изящную золотую оправу. А затем наполнит ее твоим самым лучшим вином и…