«Нагим пришел я...» - Дэвид Вейс

Заметив насмешливую улыбку на лице Клемансо, Огюст понял, что все уговоры бесполезны, нужно искать иной выход. Но мысль о том, что придется затевать борьбу заново, заставила его призадуматься. Через месяц ему стукнет семьдесят один. У него едва хватает сил на работу, даже герцогиня утомляет его. А эта тяжба еще на несколько лет. Его уже не будет в живых, когда она разрешится. Но тяготы переезда не для него. Надо добиться поддержки правительства. И тут ему пришел на ум план – столь простой и легкий, что сначала он не поверил в его успех. Однако выхода не было, и Огюст предложил:

– Мосье Клемансо, а что если я завещаю все свои произведения Франции? Как вы думаете, позволят мне взамен дожить во дворце до конца жизни?

– Чтобы затем открыть в нем музей? – Клемансо задумался. Предложение не лишено смысла. – Нет, это слишком сложно.

– Музей Родена, если это звучит не очень тщеславно.

– За шесть миллионов франков? Довольно высокая цена за искусство.

– Я завещаю все, что сделал, государству. Мои произведения не останутся без покупателей, так что вы на этом ничего не потеряете[138].

– И взамен вы просите только разрешить вам жить там? – Клемансо был удивлен таким великодушием.

– Да. С тем чтобы после моей смерти дворец стал Музеем Родена.

– Неужели для вас так важно остаться в этом дворце, дорогой друг? – спросил Клемансо уже более доброжелательно.

– Мне хочется собрать свои работы в одном месте, насколько это возможно.

– Идея неплохая.

– Вы думаете, ее поддержат?

– Не знаю. – Однако Клемансо готов был действовать. – Но попытаться стоит, мэтр. Нужно подготовить петицию на тех условиях, что мы сейчас с вами обсудили; нет-нет, вы должны держаться в стороне, этим пусть займутся ваши влиятельные друзья. А затем обратитесь ко мне, Бриану и Пуанкаре. К тому времени один из нас станет премьером, и можно будет что-то предпринять.

Огюст последовал совету Клемансо, и снова имя его появилось на первых страницах французских газет. Его предложение стало предметом всеобщего обсуждения. Сторонники его доказывали, что через несколько лет произведения Родена будут стоить куда больше шести миллионов – цена на них все время растет – и что это для государства большая выгода[139].

Правительство начало с Огюстом переговоры о возможных условиях соглашения, но решение затянулось. Прошло три месяца, а Огюст и не собирался выезжать, хотя оставался теперь единственным обитателем отеля; правительство дало ему отсрочку еще на полтора года и намекнуло, что не исключены и последующие отсрочки.

Огюст в благодарность сделал бюст Клемансо, который, видимо, навсегда отошел от власти, хотя еще пользовался авторитетом во Франции.

Огюст считал бюст своей лучшей работой; ему удалось передать энергичность и решительность, присущие этому человеку, с оттенком цинизма. Но Клемансо отказался принять бюст, заявив:

– Вы меня сделали коварным восточным властелином.

– Вы ведь наполовину Тамерлан, наполовину Чингисхан, не правда ли? – спросил Огюст.

Клемансо все-таки отказался от бюста, а когда Огюст спросил, принято ли какое-нибудь решение в связи с его предложением, Клемансо холодно заметил:

– Ваши друзья ведут себя так воинственно, будто у правительства нет иных забот. На днях я говорил с Пуанкаре, и премьер сказал: «Знаете, Клемансо, что волнует нас сейчас больше всего? Не отношения с Германией, Россией и Турцией или наше участие в Антанте, а мосье Роден».

– Значит, мои условия могут быть приняты?

– Это значит, что Пуанкаре раздражен. Я сомневаюсь, чтобы вам продлили срок аренды. Когда он истекает, Роден?

– Кажется, в начале 1913 года. Неужели столько препятствий?

– Тут действует оппозиция. Существует много вопросов, по которым Пуанкаре, Бриан и я не согласны, но в одном мы сходимся – отель Бирон всем страшно надоел.

– Вы все против меня.

– Мэтр, вы ничего не понимаете. Франция разделена в этом вопросе. – Клемансо вздохнул. – Если мы примем ваши условия, половина Франции воспримет это как обиду. Если мы не примем, другая половина сочтет оскорблением. И Пуанкаре и мне приходится действовать осторожно.

Огюст понял. В политике самым ценным было мнение избирателей.

Герцогиня ожидала результатов встречи с Клемансо, и, когда Огюст коротко сказал:

– Кажется, мы можем надеяться, – и не добавил больше ничего, она огорчилась – если предложение Огюста будет принято, все ее планы рухнут. Рильке застал герцогиню перед полупустым графином.

– Он что, женат на этой женщине, на Розе? Чем-нибудь ей обязан? – спросила она.

С тех пор как начался роман с герцогиней, мэтр редко видел Розу, но Рильке не мог себе представить, чтобы Роден совсем оставил ее. Герцогиня продолжала:

– Как вы думаете, могут деньги старика достаться его сыну? – И, заметив удивление на лице поэта, взяла себя в руки и пояснила: – Мне это нужно знать в интересах мэтра, чтобы не было никаких затруднений с созданием музея. Я не хочу новых препятствий.

Она вышла в сад, и Рильке, выбрав удобный момент, попытался предупредить мэтра о намерениях герцогини, но Огюст не стал слушать. Он твердил одно:

– Рильке, мы должны добиться своего. – Он все больше увлекался идеей создания Музея Родена.

Герцогиня вошла в мастерскую, лицо ее было возбужденным, но она уже отрезвела и, когда Рильке удалился, спросила:

– Теперь ты счастлив, Огюст? Правда?

Он коротко ответил:

– Насколько может быть счастлив мыслящий человек. – Внезапно он переменил тему разговора и попросил ее позаботиться о билетах на русский балет, который вновь приезжал в Париж на гастроли. – Я хочу ложу поближе к сцене.

Огюсту позировали Айседора Дункан и Павлова, Лои Фуллер и Ханако, а теперь он хотел как можно лучше рассмотреть Нижинского[140].

– Ты собираешься лепить Нижинского?

– Меня еще не просили. Закажи билеты, самые лучшие.

Ее возмутил его повелительный тон, и она начала было возражать, но он оборвал ее. Рассерженная герцогиня заявила, что ходят слухи, будто русский балет привез новый спектакль – «Послеполуденный отдых фавна», непристойный и возмутительный. Огюст смерил ее строгим взглядом и сказал:

– Я уверен, что это лживые слухи. Нижинский – выдающийся танцовщик.

Глава XLVIII

Огюст приехал на премьеру нового балета вместе с герцогиней. Он был доволен билетами – первая ложа от сцены, и не успел сесть на место, как был встречен овацией публики. Обрадованный, он слегка поклонился и прошептал, обращаясь к герцогине:

– Никогда не думал, что я такой знаменитый.