Жена Дроу - Ирина Баздырева

К концу вечерней службе Ника начала нервничать и не столько из-за ночного бдения в часовне, сколько из-за той обстановки которая создавалась вокруг нее жалостливым сочувствием, испуганными взглядами и теми знаками оберега, которые монахини украдкой делали за ее спиной. А сестра Бети, когда Ника проходила мимо трапезной, выйдя к ней сунула ей грушу и лепешку с медом. Ника начинала сердиться. Конечно, она теперь живет в другом мире с другими законами, где возможно все, но… ведь и меру надо знать. И Ника поспешила скрыться от всего этого в часовне. Сестры не скрывая ужаса и паники смотрели ей в след, когда она шла к месту своего ночного бдения, раньше положенного часа. Они еще помнили как утешали и подбадривали сестру Паисию. С другой стороны, поступок Ники, после случая с деньгами Пига, не очень-то удивлял: сестры считали ее отчаянной и безрассудной.

В пустой часовенке было тихо. Пахло сухим деревом и воском. И Ника решила, что в эту ночь, прочитав положенное число “Отходов”, непременно отоспится здесь в тепле. Стены летней хижины уже не уберегали от осенних дождей, а овечий полог не согревал от ночного холода. Она зажгла свечи в изголовье гроба, возле статуи Асклепия и на пюпитре. Книга была раскрыта там, где ее следовало читать и Ника принялась за дело. Ей казалось, что прошла уже большая часть ночи, но оплывшая свеча показывала, что минуло, всего навсего, полчаса. В довершении ко всему, снова зарядил дождь, мерно стуча в маленькое оконце. Ника вся иззевалась, пока дочитала третье по счету правило. Не из вредности или лени, а просто хорошо понимая, что не выдержит всю ночь бормотать одно и тоже, Ника подумывала о том, что пора бы уже устроиться на лавке и соснуть. Ничего, потом она снова встанет, прочтет еще положенное число правил и снова поспит и так протянет до утра. Колокол пробил полночь.

Ника проснулась внезапно. В часовне стояла кромешная темень. Все свечи погасли. Выходит, что наступило утро? Но лунный свет, светивший в оконце говорил, что был еще глухой ночной час. Что же ее разбудило? Шорох. Точно, то был шорох. Наверно это мыши. Нужно бы встать и зажечь свечи, но Нике было лень. “Страшна освещенная церковь ночью, с мертвым телом и без души людей” Откуда это? Кажется Гоголь. Подумав еще немого, Ника собралась было повернуться на другой бок, как снова услышала шорох, а затем неясное бормотание. Она замерла. Снова шорох и уже яснее, кто-то прошептал “дран”. Внутри у нее все застыло ледяным комом, Ника боялась пошевельнуться. Это ей показалось… конечно же показалось… “дран”: послышалось уже ближе. “Кажется, у меня будет инфаркт…” Ника не желала осознавать то, что сейчас происходило. Это должно было пройти само собой, как дурной сон, потому что это было неправильно, не реально. Бормотание и шорох приближались. Что-то стукнуло. Ника зажмурилась, перенастраивая зрение, осторожно повернула голову к гробу и в тот же миг поняла, что значит “волосы встали дыбом”.

Гроб был разорен. Шаря руками перед собой, с неподвижными широко раскрытыми глазами к ней, пошатываясь и спотыкаясь, брело тело Режины. У Ники засосало под ложечкой и ее тут же замутило. Покойница налетела на черту, нарисованного углем на полу круга, ударившись о него, будто о стену и зашипела. Неровная линия круга вспыхнула зеленоватым всполохом, чуть не ослепив Нику с ее чувствительным дровским зрением. Только теперь она поняла, какого сваляла дурака, покинув свое место у пюпитра, что стоял в центре этого самого круга. Теперь ей не подойти к нему: Режина, в своем белом погребальном одеянии, маячила между ним и лавкой на которой неподвижно вытянулась Ника. “дран… дран… дран”, монотонно бормотала, приближающаяся к ней покойница. Ника заставила себя стряхнуть оцепенение. Ее ум, пребывавший в каком-то отупении, не желавший анализировать страшную действительность, защищая от нее сознание, вдруг лихорадочно заработал. “Что ей надо? - соображала она, глядя на приблизившиеся к ней останки Режины. — Чего она хочет? Надо-то чего?”. Может, демон не отпускает ее душу, которую Режина заложила ему за ответ на вопрос, который хотела получить Ника. Или ее мучает и не отпускает дар, дар ведьмы, который ей необходимо, кому-то передать, чтобы ее душа освободилась. Но только не ей, не Нике. Она пошевелилась на лавке, поднялась и села, зажмурив глаза — ведьма тут же придвинулась к ней. Ее холодные твердые пальцы коснулись лица Ники, прошлись по нему. “Мамочка” - Ника затаила дыхание.

— Дран…- прошептали у ее лица, но дыхания Режины Ника не чувствовала.

— Прости, но я не могу принять твоего дара, — прошептала Ника, чувствуя как ледяные пальцы ведьмы, замораживают ужасом ее сердце, как цепенеет от него тело.

Чувство опасности стало острее. Нику окутывал запах тления. Закостеневшее в смерти лицо Режины, с запавшими глазами, что смотрели мертво и неподвижно в одну точку, с впалыми щеками и темными посиневшими губами, исказилось отвратительной гримасой.

Глаза вдруг вспыхнули тусклым блеском, щеки окрасились темным румянцем, а налившиеся кровью, вспухшие губы разомкнулись, выпустив облачко темного пара. Тело Режины, на глазах, приобретало вторую, бездушную, дьявольскую жизнь.

— Нет, нет Режина… не надо, не делай этого, во имя святой правды… Не подавайся демону… У твоей души хватит сил сопротивляться ему… ради твоей великой любви… - заикаясь шептала Ника.

То, что было Режиной остановилось, словно споткнувшись. Жутковатое облачко стало опадать, таять. Показалось Нике или нет, но возле статуи Асклепия замерцало слабое свечение. А может это перед глазами расплываются, от неимоверного напряжения, круги? Или это игра ее разошедшегося воображения. А вдруг, она сходит с ума? Она уже не может верить себе. Или еще может?

Сияние, набирая силу, становилось все ярче и насыщеннее и это происходило не в воображении Ники, а на самом деле. Свет разгорался, но не причинял боли, не резал чувствительных глаз Ники, а главное: она вдруг успокоилась, словно этот свет изгнал ее ужас. Страх ушел и Ника смотрела, как в свечении начали проступать контуры фигуры, становясь темнее и плотнее. Будто, кто-то подходил все ближе и ближе к тому барьеру, что отделял потусторонний мир, мир духов от этого, реального. И вот уже можно было различить длинное монашеское одеяние и черты того, кто решил покинуть светлое, райское запределье. Мужчина, что стоял перед ними, спрятав руки в широкие рукава рясы, имел невыразительные, ничем ни примечательные черты и даже была заметна его небольшая лысина. И все же, каким неземным светом, какой одухотворенностью светилось его лицо, словно через него глядела его бессмертная, чистая душа. “Режина” - позвал тихий, кроткий голос. Тело усопшей дернулось, задвигалось, заломалось, будто каждая его часть жила своей отдельной жизнью и существовало сама по себе. Оно копошилось и дергалось так, что было слышно, что там что-то с хрустом смещалось, ломалось. Оно поводило плечами, поворачивало и наклоняло голову под неимоверными углами, нелепо вскидывало руки, выворачивая их, тело становилось то на пятки, то на цыпочки и принимало немыслемые позы и это при том, что оно не сходило с места.