Гений из Гусляра (Сборник) - Кир Булычев

– Сколько всего желаний? – спросил Центр.

Никодим готов был сказать – одно. И тут же испугался, что голос его выдаст. Но и лишить себя возможности короткого счастья он не желал.

– Два, – выговорил он.

– Два... – понеслось через пространство... – Два! Два! Два! Два! 0010 0010 0010...

Величайшие злобные умы Черных галактик мечтают об удушении всех свободолюбивых цивилизаций. Землю они, к сожалению, относят именно к их числу. Значит, намереваются ее истребить. Но не сразу и так, что Верховный совет галактики, который пресекает все случаи геноцида, ни о чем не должен догадаться.

Они ждут своего часа...

И вот, дождавшись, они велят Никодиму подготовиться к исполнению желания злобных сил.

А он, выслушивая приказ, думает совсем о другом.

И загадывает основное и страшное вселенское желание между делом, не задумываясь:

– Пусть отныне, – говорит он золотой рыбке, у которой от ужаса начинают осыпаться чешуйки, – жители Земли перестанут размножаться, пускай они потеряют интерес друг к другу – девушки к юношам, а мужчины к женщинам. Пускай они с удивлением будут читать о Ромео и Джульетте и хохотать над проблемами Отелло. Пускай Лейла и Меджнун, Тинатин и Тэриел станут для них пустым звуком. Пускай с сегодняшнего дня не будет больше зачато ни одного человеческого ребенка. И пускай через девять месяцев из роддома № 1 выйдет последняя мать с новорожденным младенцем. Далее – пустота.

– О, нет! – воскликнула рыбка.

Но что она может поделать! Ведь рыбка не более чем исполнитель.

– А второе мое желание заключается в том, чтобы уже рожденные дети потеряли желание учиться и способности к обучению. Чтобы человеческий род пресекся в ближайшие десятилетия, и последние представители его будут неучами, не способными сидеть у компьютера или подниматься в небо. Это будет раса ничтожеств!

– О, нет! – закричала рыбка.

Но что она могла поделать.

А Никодим даже не заметил, что он совершил, как он погубил земную цивилизацию. Он думал лишь о себе. О третьем личном пожелании:

– Пускай сюда прибудет моя супруга, – произнес Никодим, – со всеми нашими детишками. Пускай они побудут со мной хоть немного, я так о них тоскую!

Никодим искренне полагал, что он сделал так много для своей родины, что даже если там узнают о его инициативе, то строго наказывать не станут.

Беда заключалась вот в чем.

За годы работы на Земле Никодим постепенно забыл, что внешне он теперь отличается от своей жены и детей. Ведь государство пошло на невероятные расходы, чтобы превратить его физиологически в человека. Конечно, Никодим мог бы попросить рыбку придать жене человеческий облик, но ведь у него оставалось лишь одно желание. Превратишь – а как обратно превращать? Не станет же он мириться с тем, что жена станет уродливой, как все земные женщины. О нет, только не это! Достаточно того, что он сам невероятен и отвратителен для иксового глаза.

И вот легкомыслие инопланетного агента привело к тому, что земля на площади Землепроходцев вскипела, вспучилась, поднялась холмом, и наружу медленно выполз червь, вернее червиха, длиной в шестнадцать метров и диаметром в три. По всем меркам она была первой красавицей на Два-икс, и когда вышедший навстречу Никодим увидел ее, у него дыхание перехватило от эстетического благоговения. Как же он смог прожить все эти годы в окружении уродов!

Никодим побежал через всю площадь к червихе, к прекрасному инопланетному насекомому с криком:

– Наша лапонька приехала!

И все их детишки, что извивались на спине матери, подобно живым волосам горгоны Медузы, в ужасе от необычного зрелища – бегущего к ним человека – заметались и стали скручиваться в кольца.

Но мать всегда мать.

Она распахнула свою желтую пасть, в которую, хоть и с трудом, но мог бы уместиться рейсовый автобус, смела с площади оранжевым языком бегущего к ней Никодима, включая его кожаный костюм и сапоги, и проглотила резидента целиком, практически не пережевывая, как она делала обычно с пролетающими мимо стрекозами.

Никодим пролетел внутрь жены, скользнул вниз по пищеводу и окунулся непутевой головой в кипящий желудочный сок.

Вот и пришел конец агенту.

Хотя черное дело он успел совершить.

Вернее сказать, хотя он совершил по одному черному делу во всех трех желаниях.

Во-первых, лишил Землю стремления размножаться.

Во-вторых, отнял у молодых землян страсть к знаниям.

В-третьих, не только сам погиб, но и оставил после себя неутешную ядовитую вдову длиной в шестнадцать метров, которая в ярости и растерянности свивала и развивала кольца на площади и никак не могла сообразить, кто и почему ее сюда приволок.

Именно об этом шел разговор вокруг чуть покосившегося могучего стола для игры в домино во дворе дома № 16 по Пушкинской.

Сидели там Корнелий Удалов, который сберег свою золотую рыбку и не спешил реализовать ее возможности, потому что как опытный космический путешественник, межпланетный психолог и просто поживший на свете человек знал, что вскоре ему придется пожертвовать своими желаниями, чтобы спасти город от последствий чужих необдуманных порывов.

Напротив него, опершись локтем о стол, находился великий ученый профессор Минц, который также понимал, что ничего хорошего от рыбок ждать не приходится. Не созрела еще Россия для того, чтобы пользоваться золотыми рыбками.

Третьим в этой интеллигентной компании оказался недавно поселившийся в Великом Гусляре жулик, пройдоха, религиозный мракобес, но в то же время веселый озорной человек и неплохой волшебник Ходжа Эскалибур. Его только в последнее время стали принимать в порядочном обществе, и он нередко приходил в него в сопровождении юных неофиток, то есть девиц, которые презрели учебу, родительскую ласку и прочие достижения цивилизации ради того, чтобы сидеть у ног волшебника и пророка и глядеть на него бездумными телячьими глазами.

На этот раз он пришел в одиночестве.

Слишком серьезным было дело.

И никто, кроме этих трех джентльменов, не отдавал себе отчета в том, чем история с золотыми рыбками может аукнуться для города и всей нашей планеты.

Тридцать лет назад желания были локальными, потому что сама цивилизация Советского Союза была замкнутым явлением.

Теперь же все изменилось.

Распахнулись психологические ворота.

Мир стал единым.

– Ничего доброго я не жду, – сказал Минц. – Потому что народ у нас эгоистичный и каждый тянет одеяло на себя.

– И не понимает, – подхватил Удалов, – того, что мир – это сплошной сообщающийся сосуд. Где в одном месте убыло, в другом прильется. И если ты пожелал отхватить двойной дачный участок, это означает, что у твоих соседей станет меньше соток.

– Пример наивный, – сказал Минц, – но верно передает суть человеческих отношений. Тем более, если ты станешь этому захватчику объяснять, что нельзя отнимать сотки у соседа, он ответит: «Это ваши проблемы», что стало самым популярным высказыванием в мещанской среде.

– Наша обязанность быть монитором, – заметил волшебник Эскалибур. – И как только мы заметим тревожные тенденции, немедленно принимать меры.

Его черные, блестящие, выпуклые глаза сверкали при этом так зазывно и лукаво, что казалось, будто он рассуждает о веселой выпивке или танцульках. А не о судьбах нашей планеты.

Он материализовал несколько бутылок пива «Сибирская симфония», и Удалов подумал: ну зачем такому пройдохе золотые рыбки, он же сам почище их может колдовать.

– А вот и не так, – перехватил его мысли волшебник. – Я могу решать проблемы житейские, бытовые, но никого мне не сделать владычицей морскою или даже сватьей бабой Бабарихой.

– Вот именно, – подтвердил профессор Минц, занятый своими мыслями.

И тут внимание мудрецов Великого Гусляра привлекла Тася.

Тася живет через два дома, ей семнадцать лет, она не то чтобы красива, но чертовски мила, всегда лохмата, всегда курноса и губаста. Куда она идет – не столь важно, но если сказать правду, то к своей тетке, чтобы та сшила ей нечто рискованное. Если у тебя нет денег, чтобы одеваться в парижских бутиках, да, впрочем, и бутиков в Гусляре еще не завелось, то всегда остается надежда на тетушку современных взглядов.

Тася была девушкой воспитанной, и она вежливо поздоровалась с дедушками и дяденькой, которые сидели за столом и пили пиво.

Дедушки и дядя тоже с ней поздоровались.

Пройдя несколько шагов, Тася замедлила шаги и потом приостановилась.

Что-то было неладно.

Мужчины на нее неправильно смотрели.

В семнадцать лет хорошенькая девушка отлично знает, как мужчинам полагается на нее смотреть. И она, хоть, может быть, вслух возражает против таких наглых взглядов, понимает, что они – своего рода комплименты. И пока взгляды несутся к ней со стороны половозрелых мужчин, у нее еще все впереди.

А Тася, миновав мужчин за столом, вдруг поняла, что они на нее смотрят не так. Равнодушно смотрят. Как Лидия Семеновна в поликлинике на профилактике.