Анима. Весь цикл в одном томе - Екатерина Соболь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тихо, – сказала Гвен. – Я на минутку, вылечить корову.
Гвен мысленно постаралась перевести слова на их язык, и, кажется, получилось. Собаки молча ушли домой, и Гвен зашла в хлев.
Там было восемь коров и один угрюмый молодой бычок в уголке. Гвен понятия не имела, у кого из них неприятности, но, зайдя, и без всякой магии сообразила: у бычка. Остальные коровы глядели спокойно и мирно, пока она шла мимо, а он насупился и сердито посмотрел исподлобья. Гвен остановилась напротив. Она снова почувствовала то, что чувствовала очень редко, то, что мама назвала «бояться»: надо было зайти в его загон, а бык здоровенный, и рога у него страшные. Но потом она представила, как мама обнимет ее и скажет, что она очень храбрая, и, распахнув загон, скользнула внутрь.
Живые существа очень сложные, нужно прикоснуться, чтобы точно понять, что не так. Ну, ладно, ничего ведь не случится! Она зажмурилась, встала на цыпочки и тронула мохнатый лоб между прядающих ушей. Бычок тяжело дышал, но не мычал – то ли он был слишком гордым, чтобы звать людей на помощь, то ли молчать было не так больно.
Ага, вот оно! Гвен попыталась увидеть историю бедняги, отмотать время назад, и бычок оказался в этом плане покладистее деревьев: спокойно разрешил увидеть, как он жевал солому, а в ней попалось что-то острое. Видимо, старший сын молочника – любитель погрызть орехи – опять выбросил скорлупу куда попало, и вот пожалуйста. Бык поранил горло и сам не понимает, что у него так болит. Гвен выдохнула. Она еще не пробовала никого лечить, хотя звучало это очень просто: коснуться больного места и послать туда немного анимы. Гвен попыталась это сделать, положив дрожащую ладонь на горло быка, и сразу поняла, в чем сложность. Видимо, надо коснуться именно раны, а если рана внутри…
Чем меньше думаешь, тем меньше, наверное, успеваешь испугаться. Гвен попросила быка открыть рот и запустила туда руку, стараясь не думать о том, что будет, если он не вовремя закроет свой здоровенный рот. Как же трудно быть волшебником!
Не думать о жутких зубах и о пахнущем прелой травой языке, который скользко поблескивал в полутьме, было трудно, и Гвен поскорее коснулась царапины в горле, – руку тянуло к ней, как к беде, которую надо исправить. Бык вздрогнул всем телом, но Гвен уже почувствовала, как от прикосновения теплого сияния на кончиках ее пальцев, осветившего темную глотку, горячий узел боли развязывается и исчезает.
Гвен рывком вытащила руку, бычок со щелчком захлопнул пасть – видимо, терпел уже из последних сил, – и замычал во все горло. Остальные коровы тут же подхватили. Гвен облегченно прислонилась к загородке загона и тут поняла, что кое-что не продумала. Чтобы чудо было засчитано, нужно получить благодарность за него, а животное вряд ли на это способно.
– Благодари, – жарко выдохнула Гвен, схватив бычка за голову. – Подумай, как ты мне благодарен. Ты просто животное, я знаю, но давай же, давай!
Бычок уставился на нее своими темными глазами – выдающимся умом этот вид животных не отличается, – и Гвен, потратив очередной кусок анимы, передала бычку способность мыслить и говорить, как человек. Она сделала это так отчаянно и быстро, что даже подумать не успела, как именно это получилось: мама учила ее менять свойства существ, и она много тренировалась на Ульвине, но ни разу еще не получалось так уверенно и гладко.
– Тебе лучше? – выпалила Гвен.
– М-м-мда, – пробасил бык.
Ощущаться его присутствие теперь стало по-другому, хаотичные образы в голове животного начали обретать человеческую стройность и яркость. Бычок благоговейно застыл, глаза у него удивленно распахнулись.
– Скажи: «Благодарю тебя», – прошептала Гвен. – Давай же! Быстро!
Бычок посмотрел на нее.
– Я. Вижу. Странно. И красиво. Много. В голове, – неразборчиво прошептал он.
– Благодари!
– Благодарю, – покорно изрек он, завороженно глядя на нее.
Гвен почувствовала, как несколько слабых, едва различимых, как пыль, крупинок звериной анимы поплыли к ней, нетерпеливо схватила их прямо в воздухе и вбила себе в грудь. И тут же забрала у бычка способность думать и говорить по-человечески, потому что на ее поддержание уходило невероятно много сил.
– Стой! Я хотел спроси-и-у-у-у… – начал бычок, но речь ему уже изменила, и он снова замычал. Гвен нежно похлопала его по холке и выбежала из хлева, спотыкаясь на дрожащих ногах.
От слабости ее мутило, но Гвен все равно неслась вперед, ее захлестывало невероятное, огромное счастье: она все сделала, она выполнила задание! Это лучший день, лучший день! Ноги давно заледенели от мокрого снега, она даже пальцев не чувствовала, ну, ничего, сейчас посидит в кадке с теплой водой, и все пройдет.
Стены ее дома мягко искрились под лунным светом, снегопад наконец-то прекратился, и гигантские нетронутые сугробы, которые намело за три дня, громоздились вокруг, как холмы.
– Я дома! – завопила Гвен во весь голос. – Я дома!!!
Вот сейчас мама выскочит на порог и поймает ее, обнимет и закружит, и… Но окна почему-то были темными, дверь не открылась. Гвен помчалась еще быстрее и влетела в дом, пыхтя и поправляя сбившуюся на глаза шапку.
Никого. Мамы не было дома. Гвен поняла это сразу, но все равно промчалась по всем комнатам, чтобы убедиться. Ну как же она могла куда-то уйти и не встречать ее после такого важного приключения?
Мало того: тут и там вещи были брошены как попало, – мама куда-то торопилась, иначе никогда бы не оставила все так неаккуратно. Ну, значит, дело было важное. Гвен устало остановилась посреди большой комнаты и тут увидела кое-что такое, отчего сердце у нее сжалось.
На столе около печи лежала брошь в виде чайки – та самая, которую мама никогда не снимала. Гвен чуть не села мимо лавки. Мама не объясняла ей, как и почему возникают печальные чувства, поэтому ощущение, которое захлестнуло ее, было безымянным и оттого еще более ужасным. Сердце словно превратилось в камень, и этот камень медленно оседал в живот, больно расталкивая все на своем пути.
– Мама, – шепотом проговорила Гвен и погладила чайку кончиками пальцев. – Ты где?
За
